— Да в чем дело-то? — спросила Наташа. — Отчего ты вдруг так возбудился?
— Этот Лившиц сказал, что полиция приезжала дважды. Сначала явился некий сержант, который сказал, что в полицию поступил звонок, и нужно кое-что проверить. Он вошел в кабинет, пробыл там минуту, вышел и сказал гостям, чтобы они не расходились и в кабинет не заходили, поскольку дело серьезное. А буквально через минуту после его ухода явился Левин с патрульными. Лившиц утверждает, что этот сержант просто ходил за подкреплением. И потому, естественно, он заявил на допросе, что до приезда полиции в кабинет не входил никто. Понимаешь?
— Ты действительно думаешь, что убил полицейский?
— Некто в форме полицейского! Причем он сначала позвонил и сообщил об убийстве, а потом уже вошел и ударил Шумахера ножом. Рассчитал так, чтобы между его уходом и приездом настоящих полицейских прошло очень немного времени, и в памяти гостей это отпечаталось бы как одно событие! Извини, Наташа, я должен идти.
— Как же вы его искать будете? — спросила Наташа.
— Составим словесный портрет, — пожал плечами Беркович. — Полицейского, который якобы обнаружил тело, видели почти все, наверняка смогут описать. Попробуем пройти по связям Шумахера… В общем, это уже рутинный поиск. Но какая наглость! Сначала сообщить об убийстве, а потом убить!
— Почему не наоборот? — удивилась Наташа. — Может, он сначала убил, а потом…
— Нет, нет, по словам Лившица, патруль прибыл буквально через минуту после ухода первого полицейского. А между звонком и тем моментом, когда…
— Понятно, — прервала мужа Наташа. — Ты мне позвонишь, когда что-нибудь прояснится?
— Непременно, — пообещал Борис и вышел.
Конечно, он не позвонил. Наташа спала, когда муж вернулся домой, но проснулась и сквозь сон спросила:
— Ну что? Нашли его?
— Найдем, — уверенно сказал Борис, стаскивая туфли. — Составили фоторобот, очень характерная внешность… Послушай, Наташа, а почему бы нам не пойти к Михе завтра вечером?
— Ты хочешь сказать: сегодня? Думаешь, до вечера ничего не случится?
— Уверен, — пробормотал Беркович, засыпая.
Чудо на воротах
— Борис, ты веришь в привидения? — спросил инспектор Хутиэли сержанта Берковича.
— Не верю, конечно, — ответил сержант. — Я реалист. А почему вы спрашиваете? В каком преступлении вы собираетесь обвинить потусторонние силы?
— Пока ни в каком. Но если так будет продолжаться, то не исключено, что Азам Бурни впадет в экстаз и покончит с собой.
— Не понял, — поднял брови Беркович. — Кто такой Азам Бурни?
— Строительный рабочий, — объяснил инспектор. — Араб — христианин из деревни Ядан в Галилее.
— Не наш округ, — покачал головой сержант. — Даже если бы он покончил с собой, не нам пришлось бы этим заниматься.
— Что-то ты сегодня не любопытен, — проворчал Хутиэли. — Когда майор Зальцман рассказал мне эту историю, я его засыпал вопросами, а ты даже не хочешь спросить, о каком привидении идет речь.
— Видите ли, инспектор, — рассудительно сказал Беркович. — Как только я начну задавать вопросы, вы взвалите на меня это дело, и мне придется ехать в Галилею.
— Я взвалю это на тебя даже если ты не задашь ни одного вопроса! Тамошние полицейские сами не могут разобраться. Может, им как раз мешает то, что, в отличие от тебя, в привидения они верят.
— О каком привидении идет речь? — спросил наконец Беркович.
— Азам Бурни живет в Ядане со дня рождения, — начал рассказ Хутиэли. — Там вся деревня верит в Христа, вполне лояльные израильские граждане.
— Бывает, — кивнул Беркович.
— Так вот, две недели назад, вернувшись домой после работы, Бурни обнаружил, что на его воротах появилось изображение Иисуса, который качал головой и что-то заунывным голосом говорил. Будучи человеком глубоко верующим, Бурни пал на колени, а потом бросился в дом и вызвал на улицу домочадцев — он хотел, чтобы все увидели чудо. Все увидели. К утру возле ворот Бурни толпилась половина жителей деревни.
— Когда начало светать, Иисус ушел, — продолжал инспектор. — Точнее, изображение исчезло. Народ разошелся по домам, обсуждая чудо. А вечером все повторилось: Христос опять возник на воротах, глядел на толпу, покачиваясь, и что-то бормотал. И вот уже две недели около дома Бруни настоящее паломничество. Едва темнеет, туда приходят жители Ядана, соседних деревень, а вчера приехали даже христиане из Иерусалима. Местная полиция следит за порядком, но разгонять народ не собирается — полицейские в Ядане сами верят в это привидение… то есть, в явление Христа народу.
— И вы хотите, чтобы я отпавился в эту глухомань и лишил людей веры, доказав, что Ядан — аферист? — уточнил Беркович. — Он берет за просмотр деньги?
— Чисто символически — по шекелю с носа.
— Вы думаете, что Бруни поставил напротив дома проекционный аппарат и показывает на своих воротах кино?
— Нет, это исключается, — отрезал Хутиэли. — Местные полицейские проверили такую возможность.
— Хорошо, — вздохнул Беркович, — я поеду. Но возьму с собой Наташу, у нее более трезвый взгляд на вещи. Я-то готов поверить и в привидение, а она точно скажет — афера это или действительно чудо.
— Сомневаюсь, что это афера, — задумчиво сказал инспектор. — По мнению Юсуфа Сархана, начальника тамошнего полицейского участка, Бруни — человек честный и на аферы не способный. Когда на его воротах появился Христос, бедняга был действительно напуган до полусмерти.
— Но деньги брать с народа все-таки догадался, — пробормотал сержант.
Беркович с Наташей приехали в Ядан, когда солнце опускалось за горизонт, перерезанное неровной линией гор. Деревня выглядела пустынной и тихой.
— Хорошо, что ты меня сюда вытащил, — сказала Наташа. — Здесь такой воздух… И тишина.
Оставив машину на единственной широкой улице деревни, Борис и Наташа обошли несколько огороженных каменными заборами участков и обнаружили толпу — около трех сотен людей, тихо переговариваясь, запрудили узкую улочку. Увидев новых посетителей, наперерез Борису бросился босоногий мальчишка и потребовал два шекеля.
Борис бросил пятишекелевую монету, сказал «Сдачи не надо!» и принялся раздвигать локтями толпу. Наташа следовала за мужем, как торговый корабль за ледоколом. Наконец они пробились в первый ряд и оказались перед большими металлическими воротами, которые в полумраке казались черными. Ворота были закрыты, на них действительно кланялось и махало рукой изображение человека с бородкой. Иисус? Для верующего — наверняка. Для реалиста вроде Берковича — чушь, конечно, но что же тогда это было?
Сержант внимательно огляделся по сторонам. Улица была неширокой, на противоположной ее стороне находилось заброшенное двухэтажное строение с пустыми глазницами окон. В окнах было темно, ни единой искорки. Безусловно, изображение Христа не могло быть проекцией, в этом местная полиция оказалась права.
Беркович подошел ближе, в толпе послышались возмущенные возгласы, и Наташа схватила мужа за руку.
— Не подходи, — сказала она. — Хочешь, чтобы тебя побили камнями?
— Я должен посмотреть на материал, — тихо сказал Беркович. — Может, Христос просто нарисован на воротах?
— Он двигается, ты сам видишь! Вот — наклонился вперед…
— Вижу. Но мы стоим довольно далеко, а вблизи может быть иначе.
К Берковичу приблизился грузный мужчина лет пятидесяти и сказал неожиданно высоким голосом:
— Вижу, вы не местные. Из Иерусалима?
— Из Тель-Авива, — сказал Беркович. — Я сержант полиции Борис Беркович, это моя жена Натали. Вы — Азам Бруни?
— Я Азам Бруни, — кивнул хозяин. — Пойдемте в дом, я отвечу на ваши вопросы. Все так удивительно…
В дом они прошли через черный ход, обогнув участок кругом. Увидеть Христа вблизи Берковичу так и не удалось.
— Здесь нет проекторов, — сказал Бруни, когда гости угостились чаем с пирожными. — И ничего на воротах не нарисовано. Знаю я ваши мысли. Это истинное Явление, вот что я вам скажу.
— Почему вы не хотите, чтобы я осмотрел ворота вблизи? — спросил Беркович. — Вам же нечего скрывать.
— Завтра днем, когда люди разойдутся — сколько угодно, — твердо сказал Бруни. — Сейчас — нет. Я беспокоюсь о вашей безопасности, поверьте. Я уж не говорю о том, что вы задеваете и мои чувства…
— Я вовсе не хотел вас обидеть, — кротко сказал Беркович. — Хорошо, мы придем завтра утром.
Ночь Борис и Наташа провели в деревенской гостинице, которая чем-то была похожа на среднеазиатский караван-сарай, но — с холодной и горячей водой, душем и всеми прочими благами цивилизации. Позавтракав фалафелем в ближайшем кафе, они отправились к дому Бруни, где в дневные часы почти никого не было — лишь на углу стояли странные личности, то ли паломники, то ли блаженные.
При дневном свете ворота оказались совершенно обычными, стандартными, точно такие Беркович видел в Герцлии, Раанане и других городах, где богатые израильтяне строят виллы, обнося их забором и запираясь от посторонних. Бруни, судя по всему, не был бедняком. Ворота были покрашены масляной краской светлосерого цвета. Беркович провел пальцем по металлической поверхности. Обыкновенное покрытие, никаких нанесенных поверх рисунков, в некоторых местах краска успела облупиться, обнажив другой слой — такой же серый и неотличимый от наружного.
Сержант отошел подальше, всмотрелся, кивнул в ответ на свои мысли и обратился к стоявшему у ворот мальчику лет двенадцати, сыну Азама Бруни:
— Ответь-ка на пару вопросов. Ворота давно красили?
— Недели три назад, — подумав, сказал мальчик.
— Я могу посмотреть на краску? Не эту, а старую, которая была раньше?
Мальчик смутился и даже отошел от Берковича на шаг.
— Ну… — протянул он. — Отец выбросил банку, потому что…
— Почему? — настаивал сержант.
— Краска была липкая. Не высыхала. Пришлось красить заново. А что?
— А ничего, — пожал плечами Беркович. — Старую краску отец принес со стройки, верно? Он не покупал ее в магазине?