Старший сержант закончил осмотр квартиры, не нашел никаких зацепок. Типично женское жилище. С одной стороны — чистота и порядок, с другой — полный хаос в бумагах и всяких мелочах. Беркович постоял в дверях и решил поехать теперь домой к Оре Бен-Закай. Она тоже жила одна, и в ее квартире тоже, скорее всего, не удастся найти ничего, да и на что, собственно, он рассчитывал? На записку типа: «Дорогая Ора, приезжай, я хочу тебя убить»?
Чистота и порядок. Хаос в мелочах. Убийство — не мелочь. Почему Хана оставила на пальцах жертвы кольца, по которым Ору могли опознать? Женская логика? Забывчивость? Или…
Беркович набрал номер телефона инспектора Хутиэли и быстро заговорил, услышав голос начальника:
— Инспектор, дайте, пожалуйста, сообщение в аэропорт: пусть ищут не только Хану Хазан, но и Ору Бен-Закай. Может, еще не поздно.
— Зачем? — удивился Хутиэли. — Что тебе пришло в голову?
— Логика. Поведение Ханы показалось мне нелогичным, и я решил было, что это чисто женская манера… А если нет? Преступнице нужно было затруднить полиции опознание тела, и она, тем не менее, оставила кольца? А если она все-таки не дура, и кольца с сняла? Но не с трупа, конечно, а со своих пальцев, и надела их на пальцы убитой? И машину сожгла не свою?
— Ты хочешь сказать…
— Что убита Хана Хазан! Да, женщины повздорили и поехали выяснять отношения. И это Ора заколола Хану. Потом перетащила труп на правое сидение, сняла с палец Ханы ее кольца и надела свои. Туфли тоже поменяла. Может, вообще переодела в свое платье, сейчас уже не выяснить… Подожгла машину — чужую, не жалко…
— Понял, — сказал Хутиэли. — Безумная идея, но…
Беркович покинул квартиру Ханы Хазан и стоял на углу, дожидаясь полицейской машины. Два звонка раздались один за другим. Сначала позвонил инспектор.
— Ты прав, — сказал он. — Ора Бен-Закай вылетела час назад рейсом Эль-Аль во Франкфурт. Придется связываться с немцами. Еду в управление.
Второй звонок был из больницы.
— Господин Беркович? — спросил мелодичный голос. — Рада сообщить: у вас родился сын. Три двести. Поздравляю! Жена передает вам привет.
— Скажите Наташе, что я сейчас буду! — воскликнул старший сержант. — Я ее очень люблю!
Ариэль, сын Бориса
Беркович вышел из палаты в коридор и прислонился к стене, чтобы перевести дух. Он не предполагал, что способен так разволноваться. Наташа кормила грудью их сына, и Берковичу хотелось встать перед женой на колени, целовать ей пальцы и говорить — неважно что, просто говорить, потому что любое сказанное сейчас слово было бы словом любви.
Он заехал в больницу на несколько минут и обещал Наташе вернуться вечером, когда остальные посетители уже начнут расходиться. Спустившись на первый этаж, Беркович направился к выходу и едва не столкнулся с сержантом Соломоном.
— Борис? — удивился Соломон, увидев коллегу. — Тебя тоже вызвали по этому делу?
— По какому? — не понял Беркович. — Я приходил к жене. Видишь ли, у меня родился сын…
— Да, я слышал! — воскликнул Соломон, хлопнув себя по лбу. — Поздравляю! Как назвали мальчика?
— Еще не решили, — сказал Беркович. — Послушай, а ты-то что здесь делаешь?
— Нужно зайти в терапию, — объяснил Соломон. — Покончил с собой Рон Липкин, хозяин торговой сети «Интерглобаль».
— Вот как? — протянул Беркович. Один из супермаркетов «Интерглобаль» находился в квартале от его дома, и Наташа чаще всего ходила туда за продуктами.
Минуту спустя Беркович поднимался с Соломоном в лифте и слушал краткий рассказ о происшедшем. Липкину было пятьдесят четыре года, и до последнего времени он не жаловался на здоровье. Работал всю жизнь, всего добился сам, состояние его недавно перевалило за сто миллионов. Двое детей, внуки, с женой развелся. Липкин считал себя здоровым человеком, но неожиданно узнал о том, что смертельно болен. Рак крови, очень быстрая форма, излечение невозможно. Некоторые — сильные духом — кончают с собой, чтобы избежать страданий. Генерал Мота Гур, например.
Липкин ввел себе в вену смертельную дозу сильнейшего снотворного. Уснул и не проснулся. Арье, один из сыновей Липкина, не смог разбудить отца и вызвал скорую. Когда скорая прибыла, Липкин был еще жив, и его доставили в больницу, но сделать уже ничего было нельзя. Врачи, естественно, вызвали полицию, поскольку имел место суицид.
— Что сказано в записке? — спросил Беркович.
Лифт остановился, и полицейские вышли в административный сектор терапевтического отделения. Кабинет главного врача был в конце коридора.
— Читай сам, — сказал Соломон и вытащил из бокового кармана листок бумаги.
Четким почерком человека, находившегося в здравом уме и твердой памяти, было написано: «Не хочу ждать. Я не боюсь боли, но не желаю быть обузой. Человек жив, пока здоров. Простите».
— Когда он узнал, что болен? — спросил Беркович сержанта Соломона после того, как с формальностями было покончено, и полицейские спустились в холл.
— Недели две назад, — сказал Соломон. — Проходил проверку, и анализы показали…
— По поводу чего проверка? Люди не очень-то любят проверяться, если ничего не болит.
— Не знаю, — сказал Соломон. — Какая, собственно, разница?
— Никакой, — согласился Беркович. — Тело уже отправили в морг?
— Отправили, — кивнул Соломон. — Тебе что-то не нравится? По-моему, здесь нет вопросов.
— Только один: почему Липкин выбрал такой способ самоубийства? Так обычно поступают женщины. Мужчины предпочитают действовать иначе: веревка или пуля. Чаще пуля. Наверняка у Липкина был пистолет.
— Да, — сказал Соломон. — «Беретта», лежит в небольшом сейфе в его спальне, оружием давно не пользовались.
— Вот видишь. Куда проще было достать пистолет и… А он искал яд, вводил себе дозу… Откуда он знал, какая именно доза нужна? Тебе не кажется, что был еще кто-то, с кем Липкин мог консультироваться?
— Допустим, — сказал Соломон. — Ну и что?
— Ничего, — пожал плечами Беркович.
Они вернулись в управление, и Беркович сел за телефон. Эксперт Рон Хан, тезка покойного, на вопрос Берковича ответил, что через несколько минут приступит к вскрытию тела, но первичный осмотр лично у него подозрений не вызвал. Укол был сделан в вену, причем не очень-то профессионально. Мог ли Липкин сделать укол сам? Конечно, мог. Пальцевые следы? Какие могут быть следы на шприце? Все размазано. А на коробке с ампулами следов много, в том числе и следы пальцев покойного, лежащие поверх прочих, так что оснований для подозрений практически нет.
— Позвони, когда закончишь, — попросил Беркович и следующий звонок сделал в поликлинику больничной кассы «Меухедет», где Липкин проходил последнюю проверку. Достаточно быстро удалось узнать, что врач лишь дал направление, а анализы проводились в частной клинике. Получив номер телефона, Беркович связался с профессором Марком Воронелем.
— Как покончил с собой? — ахнул профессор. — Не может быть! Да, я сказал ему о диагнозе. Я не мог поступить иначе, пациент должен знать, к чему быть готовым… Это первый случай в моей практике…
Положив трубку, Беркович посмотрел на часы и, вызвав дежурную машину, отправился на виллу Липкина. Он и сам не знал, почему поступал именно так — в конце концов, что невероятного в том, что бедняга Липкин решил не стреляться, а мирно заснуть? Стоило ли говорить с сыновьями, и без того сломленными смертью отца?
На вилле оказалось неожиданно много народа — кроме Арье и Дана, сыновей Липкина, здесь были их жены, несколько человек из директората «Интерглобаль», Мирьям Хариф, адвокат покойного.
— Можно вас на пару слов? — спросил Беркович и, отведя адвоката в сторону, спросил: — Кому досталось наследство? Надеюсь, это не является тайной…
— Нет, — пожала плечами женщина. — Хотя я и не понимаю, почему это интересует полицию? Честно говоря, на месте Рона я бы, возможно, поступила так же. Вы знаете, какой это кошмар, когда болит все тело? У меня мать…
— Да, я понимаю, — перебил Беркович. — Так что относительно завещания?
— Состояние делится поровну между сыновьями, случай вполне стандартный. Нестандартным было прежнее завещание, и хорошо, что Рон успел его изменить.
— Прежнее? — переспросил Беркович. — А что прежнее?
— Какое это имеет значение? — недовольно сказала Мирьям Хариф. — Ну хорошо… Пять лет назад у Липкина была любовница, на которой он одно время хотел жениться. Ей он и отписал все, что имел. Порыв любви, понимаете ли. Я его отговаривала, но у него было обо всем свое мнение. А потом они поссорились. Я спросила, будет ли он менять завещание, раз уж так получилось, и господин Липкин ответил, что да, конечно, но это не к спеху, умирать он, слава Богу, не собирается. Я так понимаю, что он надеялся на примирение.
— Но завещание все-таки изменил?
— Да, когда узнал о болезни. Не мог же он допустить, чтобы после его смерти деньги остались женщине, с которой он так и не помирился.
— Понятно, — кивнул Беркович. Все действительно было очевидно, а поступки Липкина логичны и объяснимы. Кроме способа самоубийства. И пожалуй, еще один момент вызывал сомнения: даже самая быстротечная форма лейкоза длится не одну неделю, а боли начинаются по крайней мере через несколько месяцев. Это время Липкин мог прожить, не испытывая особых неудобств — кроме, конечно, сознания, что смерть вот-вот взмахнет своей косой…
Зазвонил телефон, и Беркович, извинившись перед адвокатом, поднес аппарат к уху. Говорил эксперт Хан:
— Борис? Причину смерти я подтверждаю — передозировка. Но вот с другим диагнозом у меня проблема — я имею в виду лейкоз. Да, кровь была не в порядке, но заболевание могло быть и доброкачественным. Точно не скажу, нужны дополнительные исследования, и я бы хотел иметь в своем распоряжении анализы, сделанные в клинике. Можешь это устроить?
— Конечно, — сказал Беркович.
Ушел он с виллы по-английски, не попрощавшись.
Профессор Воронель оказался мужчиной молодым и энергичным. Он сообщил, что клинику открыл недавно, дело еще в стадии становления, но уже завоевало авторитет.