Владимир старался не думать о вопросах, оставшихся без ответа, главный из которых звучал просто: «Откуда у Стасевича взялись знания, даровавшие ему способность вдыхать губительную силу в свои портреты?» Художник не происходил из знакомых Корсакову старых семейств, хранивших оккультные тайны. Не состоял в учениках у известных чернокнижников. Так что же сподвигло его переступить за черту, где его дар стал проклятием? Одно было ясно – сегодняшнее происшествие стало его первым самостоятельным успехом. Да, доставшимся потом и кровью. Да, ему не удалось спасти всех. Но главное – он смотрел, как медленно расходятся тучи, скрывавшие голубое небо. А значит, из небесного водоворота не появится рука злобного бога, которому поклонялись язычники, а воды реки не расступятся, обнажая его ненасытное воинство. И Корсакова это вполне устраивало.
Дождь потихоньку заканчивался, впервые за две недели. На горизонте, за рекой, выглянуло солнце. С того места, где сидел Корсаков, было видно, как первые люди, казавшиеся отсюда муравьишками, высыпали на городскую площадь, встречая рассвет и завершение ненастья. Жаль только, что эту картину не успел в последний раз увидеть храбрый исправник Родионов, ценой своей жизни давший Владимиру шанс покончить со Стасевичем и вызванным художником потопом. Вряд ли кто-то узнает о его подвиге, а если и узнает – то, скорее всего, не поверит. Людям вообще свойственно закрывать глаза на все, что выбивается из простой и понятной картины их мира. Иначе Корсаковым не удалось бы так просто скрывать свое фамильное дело от обывателей. Много лет спустя горожане вспомнят лишь, как две недели подряд лили дожди, а старая церковь да пустая усадьба просто сгорели однажды ночью. Только молчаливый круг валунов нет-нет да напомнит о бабкиных страхах…
Молодой человек невольно улыбнулся, глядя на спасенных ими жителей, перевел взгляд на разгорающийся сруб церкви – и позволил себе улечься на землю, которая, несмотря на холод и влагу, казалась сейчас самой мягкой периной на свете.
– Господи, – пробормотал он. – Пусть какой-нибудь пароход уже плывет обратно к цивилизации! Нескольких дней стряпни в здешней гостинице я просто не выдержу…
Обратный путь занял у Корсакова несколько недель. Владимир постарался компенсировать себе все невзгоды, вытерпленные за время погони. Никакой больше тряски в экипажах по бездорожью! Нет уж, от Перми до Нижнего – только пароходы и каюты первого класса, только лучшие номера гостиниц во время ожидания следующего корабля. Неторопливое путешествие бальзамом лилось на растревоженные сложным расследованием нервы. С палубы парохода он смотрел, как суровый северный лес уступает место песчаным утесам и дубравам средней полосы. Солнце, будто извиняясь за долгое отсутствие, светило весело и ярко. В Казани Корсаков сошел на берег и переночевал в знаменитых меблированных комнатах «Франция» на Воскресенской улице, когда-то привечавших Некрасова и Гончарова. В Нижнем Новгороде он даже позволил себе задержаться – в городе продолжалась ярмарка, а такое мероприятие пропустить было грех. Пока купцы торговались за сукно или чай, Владимир навещал совсем уж неприметные лавочки персов и китайцев, пополняя запасы алхимических элементов и порошков, назначение которых было ведомо только ему да продавцам.
Несмотря на заслуженный отдых, Корсаков уделял несколько часов в день работе. Он устраивался за столом в каюте или гостиничном номере, порой выбирался на палубу парохода в погожий день – и писал. К творческим порывам или дружеской корреспонденции этот процесс не имел никакого отношения. Нет, каждый Корсаков с детства учился вести дневники, причем не абы как, а лаконично, но при этом подробно, безошибочно отмечая важные детали. Маленького Владимира необходимость описывать события каждого дня угнетала, и лишь в отрочестве он понял, для чего отец и мать (а иногда и дядя) устраивали над ним эту ежевечернюю экзекуцию.
Корсаковы вели Архив. Под этим неброским словом скрывалась летопись многих поколений семьи Владимира. Том не просто хранил в себе историю Корсаковых, он спасал жизни. Их роду выпала задача столь трудная, сколь и непостижимая. В результате Корсаковым пришлось стать одновременно и теоретиками, и практиками. Они неутомимо искали древние трактаты и изучали мертвые языки, копались в церковных записях, организовывали экспедиции в поисках шаманов и знахарей из отдаленных уголков мира. Но, в отличие от историков и этнографов, полученные знания им приходилось применять на практике, изгоняя злочинных духов, истребляя опасных хищников не от мира сего.
Очень быстро Корсаковы пришли к неутешительному выводу – угроза не всегда исходила от того, что народ именовал чудовищами и нечистой силой. Нет, все чаще и чаще они сталкивались с людьми, что обращали во зло свои познания о потусторонних явлениях. На каждый нехороший дом, осаждаемый привидениями, они встречали двух колдунов-чернокнижников, насылавших проклятия, изводивших плоды в утробе матерей или пытающихся подчинить духов и тварей своей воле.
В своих странствиях и расследованиях предки Владимира регулярно противостояли врагам, о которых молчали старые книги и легенды. Кто-то погибал в схватке с неведомым, кто-то выживал. Дабы упростить труд будущих поколений, Корсаковы начали записывать все подобные случаи и способы, которые помогали им сохранить жизнь и выйти победителями из непредсказуемых дуэлей с темными силами. Так родился Архив. И, делая заметки, которые ему предстояло перенести в первую самостоятельную запись для летописи Корсаковых, Владимир невольно перенесся на дюжину лет в прошлое. В тот день, когда ему впервые открылась фамильная тайна…
До тринадцати лет Владимир жил обыкновенной счастливой жизнью дворянского ребенка. Его семейству принадлежало большое имение к северу от Смоленска, незамысловато именуемое Корсаково. Его семья состояла из четырех человек – отца Николая, матери Милицы (из старинного рода свирепых сербских воевод), брата Петра и его самого, младшего ребенка. Частенько их навещал дядя, Михаил Васильевич, большую часть года проводивший в городе.
Усадьба была самая обыкновенная. Она стояла на гребне небольшого холма, окруженного зелеными рощами, а по границе владений протекала мелкая речушка. Обширный белый особняк с пятиколонным портиком отстроил дед Владимира, Василий, на месте старого дома, сожженного французами в 1812 году. Корсаковы слыли богачами – не чета лучшим семействам Петербурга или Москвы, но их родовое гнездо все же служило предметом зависти для многих малопоместных дворян из округи. Не то чтобы родители Владимира жили затворниками, но много друзей у них не водилось, хотя на обязательные балы и съезжались многие знатные смоляне, включая даже губернаторское семейство.
Маленький Володя не находил ничего странного в том, что его родители проводили много месяцев в разъездах, иногда вместе, иногда – порознь. В такие дни за сыновьями Корсаковых присматривал заботливый камердинер, хромой француз Жорж Верне. Когда Петру исполнилось тринадцать лет (он был старше Володи на четыре года), он стал присоединяться к родителям. Младший брат к этому моменту поступил в Смоленскую гимназию и жил в пансионе при ней, иногда перебираясь в особняк дяди на Большой Дворянской. Но на лето всегда возвращался в усадьбу.
Больше всех других комнат в отчем доме маленький Володя Корсаков любил библиотеку. Хотя ребенком ему и запрещалось в ней появляться одному, сорванец проникал туда тайком, пока никто не видел. В его воображении зал превращался в настоящий затерянный мир. Шелковые обои с цветочным мотивом становились таинственной стеной из непроходимых джунглей. Лампа с изящным абажуром, стоявшая на столе с зеленым сукном, разгоняла тени, давая оазис света даже в самые пасмурные дни. Именно сюда мальчик приносил книги, каждая из которых была его маленьким сокровищем, найденным в бескрайнем святилище знаний.
Володе нравилось, как в погожие летние деньки солнечный свет, льющийся из витражных окон, освещает огромные, уходящие к высокому потолку шкафы. Он обожал ползать вверх-вниз по рельсовым лестницам. Крутить огромный старинный глобус. Смотреть, как кружится в солнечных лучиках пыль. Брать с полок, до которых мог дотянуться, старинные тома и листать их в поисках картинок, вдыхая неповторимый запах. Особое внимание привлекал большой шкаф, стоящий в углу комнаты. Ручки его были украшены инкрустацией из слоновой кости и перламутра, а на его дверцах изображены сцены из средневековых легенд и мифов. Шкаф запирался на ключ, но, чего уж тут скрывать, Володя рос мальчиком проказливым и смышленым не по годам… Тем более что именно здесь хранились книги, вызывавшие его живейший интерес. Те, что ему нельзя было не то что читать, а даже просто брать в руки.
С годами любовь к этой комнате осталась, но пришло и понимание, что с их домашней библиотекой что-то не так. Ни в одной другой ему не встречалось таких книг, как в шкафчике с перламутровыми ручками. И таких гравюр… Да, особенно гравюр! Некоторые рисунки изображали такое, от чего сердце маленького Володи сжимали острые когти ужаса. На них прекрасные девы поедали сердца наивных юношей, кошмарного вида создания поджидали путников в дебрях лесов, а духи в виде черных туч заставляли своих марионеток совершать жестокие деяния. Но была в этом ужасе и своя прелесть. Оттого-то он раз за разом и возвращался сюда, вновь и вновь перелистывая страницы, находя все новые поводы для сладостного испуга. Иногда он даже позволял себе взять понравившуюся книгу, аккуратно положить ее в круг света, отбрасываемый лампой, забраться с ногами в глубокое кресло – и изучать, трепетно вслушиваясь, не скрипнут ли половицы в коридоре и не раздастся ли чей-то голос. В этом случае Володя быстро тушил лампу, хватал книгу и прятался в дальний угол, за огромный фикус, и сидел тихонько, как мышка. Иногда в библиотеку заходили отец с дядей и долго что-то обсуждали тихими, едва слышными голосами. И эти истории казались куда страшнее, чем все рисунки из старых книг. Тогда-то Корсаков впервые и подумал, что его отец, скорее всего, писатель, навроде господ Булгарина или Гоголя. Ведь бесы, призраки и колдуны существовали только на страницах их книг, а никак не в реальности.