– Господа! – принял решение Владимир. – Боюсь, что мы все в опасности. Сейчас я не имею времени и возможности раскрыть все обстоятельства угрозы, но поверьте мне – она значительная. Поэтому прошу проследовать за мной, – он увидел, как Чагин открыл рот, чтобы возразить или что-то спросить. – Прошу, пока без вопросов. Я был прислан сюда от жандармского отделения расследовать убийство генерала Сердецкого. Все объяснения – потом!
Совместными усилиями Белов и Чагин вновь распахнули дверь в снежную непогоду. Вахмистр по указанию Корсакова, несмотря на слепящий снег и постоянно растущие сугробы, провел цепочку людей к учебному корпусу. Внутри они поднялись вслед за Владимиром в его комнату, по-прежнему защищенную оберегающими фигурами по периметру.
– Господа, прошу вас оставаться здесь и не выходить из комнаты ни при каких обстоятельствах! – обратился он к юнкерам.
– Владимир Николаевич, – выступил вперед бледный, но уверенный Карпов, который после молчаливого остракизма Зернова принял на себя роль старшего среди воспитанников. – Мы будущие офицеры. Если нам угрожает опасность – мы готовы встретить ее лицом к лицу. У вахмистра в цейхгаузе есть шашки, которыми можно вооружиться. Если убийца генерала и полковника Панина здесь, мы поможем вам его найти!
– Благодарю за предложение и храбрость! – Несмотря на собранность, Корсаков нашел в себе силы добавить в голос теплоты. – Но убийца крайне хитер. Если мы устроим поиски, то сыграем ему только на руку. По одному он нас перебьет, а держась вместе, мы никогда не обыщем училище. У меня есть план, но для успешного его воплощения я должен быть один. Ротмистр, вахмистр, – он обернулся к Чагину и Белову. – Прошу остаться с юнкерами и проследить за их безопасностью. Доктор Красовский, на два слова!
Он вышел в коридор, дождался врача и плотно затворил дверь.
– Алексей Осипович, подумайте хорошенько, – понизив голос, обратился он к Красовскому. – В училище должна остаться какая-то вещь, принадлежавшая Шеляпину. Без нее призвать его дух невозможно. Что это может быть?
– Я не зна… – начал было доктор, но внезапно остановился. На его лице отразилась напряженная работа мысли. – Если только… У Володи… У генерала Сердецкого оставалось обручальное кольцо Шеляпина. Он хотел отдать его супруге Виктора, но Наташа… – он перевел дух. – Но она была на девятом месяце. Известие об измене Виктора разбило ей сердце и вызвало преждевременные роды. Она умерла… Насколько я знаю, кольцо так и осталось у Володи.
– Где оно может быть? – нетерпеливо спросил Корсаков. – В его кабинете?
– Нет, это личное, – покачал головой Красовский. – Если Володя его не потерял, то хранится оно во флигеле.
24 декабря 1880 года, ночь, Дмитриевское военное училище, Москва
Пробираясь сквозь пургу к генеральскому флигелю, Корсаков поймал себя на том, что в голове у него роятся какие-то совсем уж глупые и неуместные мысли. Например, стоило перед выходом поспорить с офицерами, что случится быстрее: его сдует и унесет ветром? Засыпет снегом так, что он замерзнет насмерть, не пройдя и ста шагов? Или его убьет поваленным деревом? Делайте ставки, господа! Желательно все-таки на бедного упорного Корсакова – Владимир был уверен, что если он не уничтожит источник проклятия, которое притягивает Шеляпина к училищу, то никакие охранные фигуры не спасут следующую жертву от мстительного духа. Казненный шпицрутенами адъютант явится и не уйдет, пока не сдерет заживо кожу с очередного несчастного. Поэтому главное – найти кольцо. С помощником Шеляпина из мира живых, который сейчас сидит в комнате с юнкерами и другими офицерами, придется разбираться потом. В обществе семи человек и без поддержки своего призрачного сообщника он явно не решится напасть на свою жертву.
К своему удивлению, Корсаков все-таки не сбился с пути и не был унесен стихией. Он достиг генеральского флигеля, последнего здания училища, где еще не успел побывать. Пришлось повозиться с дверью – сначала долго подбирать нужный ключ, а затем пытаться отворить ее, заваленную снегом по колено. Внутри было холодно. В сумрачной прихожей витал спертый запах. Владимир достал из-под шинели захваченную керосиновую лампу и подкрутил фитиль так, чтобы он давал максимум света.
В отличие от своего заместителя, Сердецкий явно жил на широкую ногу. Все комнаты были завешаны картинами, украшены изящными вазами, завалены пышными коврами и обставлены дорогой мебелью. Искать в этом довольно безвкусном царстве роскоши одно маленькое кольцо было довольно сложно. Но чем дальше продвигался Корсаков, тем больше он понимал, что оказался не первым посетителем флигеля со дня смерти генерала. Личные комнаты начальника училища несли следы обыска, причем не методичного и аккуратного, как сделала бы полиция. Нет, кто-то распахивал и не утруждался потом закрыть дверцы шкафов. Бумаги валялись в беспорядке, частью на столах, частью на полу. Некоторые стулья лежали так, словно кто-то просто отшвырнул их в сторону. С рабочего стола в кабинете смахнули все документы и письменные принадлежности, оставив только один лист, видимо, заинтересовавший человека, устроившего обыск. Корсаков мельком пробежал его глазами – прошение о приеме на работу за подписью Красовского. Имя человека, за которого просил врач, также было знакомым. Но главная находка ждала Корсакова в комнате, которую генерал использовал в качестве столовой.
Здесь тоже царил беспорядок, только уже другого характера. Скатерть была сорвана и валялась скомканной в углу. На столешнице кто-то изобразил заключенную в круг пентаграмму, каждой вершине которой соответствовала черная свеча. По диаметру фигуры бежали символы, знакомые Владимиру по отцовским урокам и старым гримуарам. Внутри линий пентаграммы был нарисован еще один круг, на этот раз совсем маленький.
– Для кольца, – пробормотал себе под нос Корсаков, внимательно изучая узоры на столешнице. Работа была грубой, ученической, но, как доказывали два трупа, вполне эффективной. Самого украшения внутри узора не было.
Внимание Владимира привлек маленький блестящий предмет, лежащий между нижними лучами звезды. Пуговица от мундира. Что там говорил Красовский? Что у Панина не хватало пуговицы на кителе?
– Так вот как ты указываешь жертвы! – снова прошептал Корсаков. – Кольцо для призыва Шеляпина и объект, чтобы привязать дух к мишени. Умница… И для второго ритуала выбрал закрытый флигель, где тебя точно никто не потревожит!
Он протянул руку к пуговице на столе:
– Посмотрим, кто же ты на самом деле!
Видение вновь перекинуло его в тело другого человека. Вот он сталкивается с Паниным в холле. Вот он произносит: «Прошу меня простить, ваше высокоблагородие!» Вот он удаляется, сжимая в кулаке оторванную пуговицу. Говорят, что человек слышит свой голос иначе, чем его собеседники. Возможно, это и правда, но голос человека с пуговицей Корсаков узнал сразу.
Когда Постольский потребовал у сыщиков Лефортовской части коня, на него посмотрели как на сумасшедшего: «В такую погоду на улице-то околеть можно, а вы собрались за город сунуться!»
Уже подъезжая к Дворцовому мосту, он пожалел, что не послушался полицейских. Метель свирепела даже не час от часу, а от минуты к минуте. Дороги перестали существовать. Не видно было ни неба, ни земли. Глаза застилал снег, в ушах стоял остервенелый свист ветра. Павел даже не сразу понял, что выехал на мост, – Яузу занесло снегом, сравняв берега и полотно переправы в единую ледяную пустыню. Спасала память да немногие оставшиеся видимыми ориентиры – верхушка наполовину засыпанного верстового столба или особо приметное дерево. Поворачивать назад было поздно. Конь под ним еле волочил ноги. Падет он – пропадет и Павел.
Огромный корпус училища, заметный издалека при свете дня, возник перед ним словно из-под земли, когда Постольский уже оставил надежду найти его. Снег начал заносить окна первого этажа, а в здании не горело ни огонька, хотя внутри должны были праздновать Рождество. Павел постучал в массивные двери, но никто не ответил. Он оглянулся на многострадального коня, который почти околел, и принял решение. Двери открылись с трудом, но Павел все-таки провел животное под уздцы внутрь парадного холла. Внутри царили холод, темнота и тишина. Сквозь распахнутые двери гербового зала виднелись неясные очертания праздничной ели, но на этом следы присутствия людей заканчивались.
– Эй! – громко крикнул Павел. – Есть кто-нибудь?!
Слова эхом отразились от пустых сводов холла и затерялись где-то в невидимых чертогах второго этажа. Здание по-прежнему не подавало признаков жизни, только копыта коня, переминающегося с ноги на ногу, громко цокали по мраморному полу. Павел заметил приоткрытую дверь справа, рядом с дежуркой, ведущую в квартиру Панина. Жандарм аккуратно приблизился к ней и заглянул внутрь – и почти сразу отшатнулся, разглядев в тусклом свете, пробивающемся из окна, тело полковника. Постольский извлек из кобуры служебный револьвер и взвел курок.
Быстрый обыск холла показал, что двери дежурки и цейхгауза были заперты, а гербовый зал и комнаты юнкеров стояли пустыми. Новых жертв, к облегчению Павла, не нашлось. Он помнил, что помимо главного здания во внутреннем дворе училища располагались еще два корпуса, поэтому с превеликим усилием распахнул вторые двери в холл и выглянул наружу. Сквозь вьюгу пробивался слабый огонек, блестевший на втором этаже левого дома. Павел помнил, как Корсаков объяснял – там находятся учебные классы и преподавательские комнаты. Это вселило надежду, что Владимир еще жив. Павел затворил за собой двери, чтобы не дать замерзнуть коню, и вышел наружу. Закрывая глаза от снега, летящего в лицо, и утопая в нем по колено, Постольский добрался до левого корпуса.
На первом этаже также было пустынно, но только на первый взгляд. Стоило Павлу сделать несколько шагов, как с боковой лестницы раздался щелчок взводимого револьвера и строгий голос окрикнул: