[83]. Но, если дело доходило до вопросов фамильной чести и защиты семьи, просыпался ее взрывной темперамент. Там, где Николай Васильевич Корсаков старался решить конфликт дипломатическим путем, Милица требовала крови. Иногда эта разница в подходах приносила свои плоды.
Наследственность сыграла с ее сыновьями забавную шутку. Петр пошел внешностью в нее, но характер ему достался от Николая Васильевича. Владимир, больше похожий на отца и деда внешне, унаследовал ее резкость по отношению к тем, кого считал врагами. Правда, в его возрасте эта черта граничила, скорее, с мелочностью.
– Отец пересекался с ними? – вернулся к теме Корсаков.
– Да, бывало, но редко. Ты должен понять, что за человек был император Николай Павлович. У твоего рода не всегда были гладкие отношения с государями, хоть и служили им Корсаковы исправно. Но следовали вы всегда лишь своим представлениям о добре и зле. Царь же верил в силу государственного аппарата, беспрекословно подчиненного самодержцу. Такой терпеть твоего деда не стал бы. Поэтому и создал при Третьем отделении особую экспедицию, также призванную бороться с потусторонними угрозами, но исключительно в государственных интересах, без радения о всеобщем благе, так сказать. Насколько нам известно, первый полковник отвечал лично Бенкендорфу, а после смерти того – уже не знаю. Нынешние жандармские начальники, сам понимаешь, Александру Христофоровичу и в подметки не годятся…
– Как думаешь, я могу полагаться на поддержку Шестой экспедиции? – спросил Корсаков.
– Отчасти, – пожала плечами мать. – До той поры, пока твои интересы не разойдутся с государственными. Помни об этом. В какой-то момент ваши цели и методы могут оказаться, скажем так, несовместимыми…
– Учту, – кивнул Владимир. – Только это не отменяет вопроса – откуда полковник знает, что улики, проливающие свет на тайну того, с чем мы столкнулись в Болгарии, нужно искать здесь, в этом доме, в записях отца?
– Он не знает, он предполагает, – отозвалась Милица. – Или хочет, чтобы ты так считал. Сам знаешь, мы с твоим дядей перебрали все заметки Николая. Как те, что он внес в архивы, так и те, что он делал для себя.
– И не нашли ничего, что могло бы нам помочь?
– Если бы нашли – то уж точно не стали бы скрывать этого от тебя.
Они замолчали. Корсакову иногда было сложно общаться с матерью, сказывалась властная и нетерпимая к критике кровь ее предков, но особенно тяжко стало после произошедшего. Только двое из четырех человек, принявших участие в болгарской экспедиции, остались в твердом уме и добром здравии. И оба, по своим причинам, хранили молчание. Милица Корсакова потеряла мужа и старшего сына, пусть и по-разному. И хотя она никоим образом этого не выказывала, Владимир не мог отделаться от мысли, что мать отчасти винит в произошедшем его. Нельзя сказать, что Корсаков ее не понимал. Более того, он сам бы хотел открыть наконец двери в чертоги памяти и взглянуть в глаза своему страху, но каждый раз находил воспоминания о Болгарии закрытыми на замок. А до тех пор – он оставался виновным, даже в своих глазах. Хотя бы потому, что он выжил, а Петр – нет.
– Ты, конечно же, можешь разобраться в бумагах самостоятельно, – сказала Милица, скорее для того, чтобы нарушить повисшую тишину, чем дать ему разрешение. Оба и так знали, что Владимир именно этим и планирует заняться. – Часть ты найдешь в его кабинете, часть – в библиотеке.
– Да, пожалуй, приступлю немедленно, – рассеянно кивнул Корсаков и поднялся из кресла. Он уже выходил из гостиной, когда его нагнал голос матери:
– Володя!
Он обернулся. Милица улыбнулась – и на мгновение в ее глазах мелькнул знакомый теплый огонек.
– Я рада, что ты вернулся…
– Я тоже, – честно ответил Корсаков.
– Итак, ты решил начать с библиотеки, но, как я погляжу, тебя интересуют отнюдь не только отцовские записи!
Петр насмешливо взирал на оккупировавшую стол стопку старых книг и рукописных томов.
– Читаю названия – и сдается мне, что я не единственный посторонний голос, что поселился в твоей голове, мм?
– Ты крайне проницателен, но, как всегда, мухлюешь, – не оборачиваясь от книжного шкафа, ответил Корсаков. – Хотя бы потому, что просто озвучиваешь мои собственные мысли.
– Возможно потому, что мне стоило заставить тебя получше задуматься перед тем, как открывать свой разум непонятной сущности, живущей по ту сторону зеркала!
– Если бы я этого не сделал, то, скорее всего, был бы уже мертв. И мне бы не пришлось выслушивать нотации своей совести, принявшей твое обличие.
– Но ты жив! И смотри, к чему тебя привело твое решение, – усмехнулся брат.
Петр – а, если уж откровенно, то его собственная критическая часть – был прав. И с недавних пор случилось так, что в голове Корсакова звучал не только его голос. Хотя «голосом» это назвать было сложно…
Раньше гость из зеркала обращался к Корсакову в кошмарных снах. И Корсаков, к сожалению, очень хорошо помнил картины разоренной усадьбы, но особенно – вкрадчивый шепот, прозвучавший в его голове.
– Скажи, ты думаешь, что твое сердце и правда бьется или оно всего лишь успокаивает тебя иллюзией, что ты жив?
С того момента, как Корсаков доверил свое тело двойнику для того, чтобы победить ужасающего Каафа – Посрамителя воронов в его логове посреди муромских болот, гость из Зазеркалья больше не ограничивался снами. Его влияние было столь незаметным и ненавязчивым, что Владимир даже не сразу осознал, что часть мыслей в его мозгу ему больше не принадлежат. После того как гость покинул Корсакова, вернув тому контроль над собственным телом, его тень постоянно и незримо присутствовала рядом. Жадная до жизни и впечатлений. Голодная. Опасная.
Тень общалась импульсами, побуждая Корсакова на действия, которые он никогда бы не стал совершать, и слова, которые он никогда бы не стал говорить.
Перед самым отъездом из Москвы Владимир отправился выпить чашку кофе в «Эрмитаже», что на Трубной. Он по привычке устроился в уголке. Дождался, когда ему принесут серебряный кофейник и фарфоровую чашку, развернул газету и погрузился в мысли. А вынырнув из них – ужаснулся.
В другом конце зала от него сидела девушка – совсем юная, лет на пять младше самого Владимира. Компанию ей составляла бонна – то ли англичанка, то ли немка. Они как раз поднимались из-за стола, кидая на Корсакова опасливые взгляды.
Владимир же осознал, что уж минут пять, сам того не понимая, пожирал девицу глазами. А в голове у него крутились мысли, что он мог бы сделать с ней, если бы позволил себе прямо сейчас встать и подойти к ее столику. И, что страшнее, что бы он мог сделать с бонной, если бы та позволила себе по глупости вступиться за подопечную…
Позднее, уже на вокзале, в Корсакова влетел заглядевшийся на что-то студент. Мелкое неудобство, да и паренек оказался невероятно вежливым – по лицу было видно, что он, несомненно, сожалеет о собственной неуклюжести. Но что-то внутри Владимира советовало ему схватить студента левой рукой за горло, а правой – ударить со всей мочи тому по лицу. Просто чтобы почувствовать, как кулак ломает парню нос, и услышать хруст его костей.
Корсаков никогда не считал себя человеком, свободным от вспышек гнева и импульсивных действий. В конце концов, всю свою сознательную жизнь он только и делал, что потакал своей ехидной натуре, порой откровенно наслаждаясь неудобством окружающих.
Но никогда, никогда за все годы существования, в голове Владимира не было таких мыслей. Они ему не принадлежали. Они были чуусими. А чужие мысли в голове пугали его куда сильнее, чем любые кошмары, с которыми он сталкивался ранее.
– Кто-то совсем недавно убеждал меня, что сможет использовать этого духа в качестве оружия… Или я ошибаюсь? – спросил Петр и застыл в притворной задумчивости.
– Это было до того, как он начал проявлять себя не только во снах.
– И теперь ты думаешь, что в нашей фамильной библиотеке найдется способ заглушить голос чужака?
– Ты сам знаешь, что да! – огрызнулся Владимир.
– А ты сам знаешь, что нет! – усмехнулся брат. – Отец не зря тренировал твою память. Все, что относилось к твоему недугу, ты уже нашел и пролистал. Как мы оба знаем, пользы тебе это не принесло.
– И что же ты хочешь мне предложить?
– Открыться наконец. Думаешь, мама осудит тебя? Оттолкнет?
– А как она должна принять весть, что я жив, но теперь частично одержим, в то время как ты – мертв, а отец…
Владимир не закончил, лишь бессильно махнул рукой и вышел из библиотеки. Петр был прав – поиски оказались бесполезны. Корсаковы располагали одной из лучших коллекций оккультной литературы в России. Если чего-то не нашлось в их книгах, то рассчитывать на чудесное обретение нужных знаний где-то еще не приходилось.
Владимир остановился посреди пустого коридора. Он чувствовал себя потерянным, как никогда. Все надежды, связанные с возвращением домой, рушились одна за другой. Он не нашел ни покоя, ни ответов. Что делать теперь? Уехать? Или, наоборот, запереть себя в четырех стенах, чтобы не поддаться на шепот таящегося внутри врага?
Незаметно для самого себя Корсаков прошел к лестнице в конце коридора, поднялся по ней на мансардный этаж, под крышу, и оказался перед незапертой дверью. Он потянул ручку на себя. Дверь тихонько отворилась, не скрипнув. За ней его ждала небольшая комната. Полукруглое окно над парадным портиком. Легкий зеленый цвет стен. Узкая кровать с двумя подушками, лежащими друг на друге. Письменный стол. Собственный книжный шкаф (для разнообразия – с приключенческой литературой). Две карты на стенах – мира и империи. Все знакомое. Уютное. Свое.
– А я предлагал уступить тебе свою комнату, – заметил Петр. Ему не требовалось ходить следом, он просто появился на стуле за письменным столом. – Но ты упорно хотел оставаться в этой каморке…
– Зато в этом пруду я всегда чувствовал себя самой большой рыбой, – невесело улыбнулся Владимир, обозревая свою старую спальню. Она осталась почти нетронутой со времен его учебы в гимназии. Будучи студентом, он приезжал в усадьбу все реже и реже, а после возвращения из Болгарии так и вовсе ст