Никакому несовершенству или уродству уже не останется места в этом новом духовном теле. Даже если мы лишились руки или ноги, наше новое тело будет целым и невредимым. Если мы потеряли зрение или слух или даже были слепыми или глухими от рождениями, отныне мы будем видеть и слышать. В «Тибетской книге мертвых» об этом уже говорится[126]. Люди, свидетельствующие о смерти, поскольку временно переступали ее черту, подтверждают эти догадки[127]. И Пьер Моннье снова и снова говорит о том же[128].
Наше зрение станет намного лучше. Мы будем хорошо видеть не только днем, но и ночью. Или вернее, просто больше не будет ночи. Есть свидетельства, что мы будем видеть предметы на большом расстоянии: достаточно заметить то, что привлекло наш взгляд, и сила желания и интереса сама притянет к нему зрение, наподобие оптического зума в фотоаппарате. У Иоганна Кристофа Хампе вышла книга по-немецки в тот же самый год, что и у Муди по-английски, в ней он подробно излагает все недавние случаи выхода за пределы тела. Но при этом он собирал и систематизировать рассказы о подобных случаях, имевших место не только в настоящем, но и в прошлом. Так он приводит пространный отрывок из доклада, сделанного 26 февраля 1927 года доктором Аукландом Геддее (Auckland Geddee) в Королевском медицинском обществе Лондона, где докладчик излагает подробности своей, разумеется, временной смерти:
«Постепенно я обнаружил, что могу видеть не только себя и кровать, в которой лежу, но также все, что было в доме и в саду. А еще чуть позже вдруг заметил, что могу, оказывается, видеть и больше, не только дом, но и все, что находится в Лондоне или в Шотландии, к которой всегда было приковано мое внимание. От своего наставника (его я не встречал раньше, но звал теперь своим учителем) я узнал, что я совершенно свободен и нахожусь сейчас во временном измерении пространства, и что тут “теперь” соответствует некоторым образом тому, что в привычном трехмерном пространстве мы зовем словом ”здесь”»[129].
Пьер Моннье тоже много об этом говорит, по-своему освещая тему:
«Мы не то чтобы утратили человеческую внешность, просто оставили на земле все несовершенства нашей плоти. <…>
Наши глаза видят, как и прежде, они очень похожи на те глаза, которые вы так любили… В действительности, произошедшие с нами изменения – это скорее усовершенствование, возрастание, они входят в общий замысел Творца. Перемены, благодаря которым стало гораздо легче действовать, связаны не с общим обновлением, но с чудесным преобразованием… В целом мы остаемся теми же, мы словно просачивается сквозь смерть и, освященные любовью Христа и даром жизни вечной, оставляем старое материальное тело, наследуя при этом его форму и сохраняя целостность личности»[130].
Все это было хорошо известно отцам Церкви. Вот, например, характерное рассуждение святого IV века Григория Нисского:
«Ибо увидишь телесное это покрывало, разрушенное теперь смертью, снова сотканным из того же, но не в этом грубом и тяжелом составе, а так, что нить сложится в нечто легчайшее и воздушное, почему и любимое при тебе будет, и восстановится снова в лучшей и вожделеннейшей красоте»[131].
Сейчас нам, однако, трудно разобраться в том, каким же образом улучшится наше зрение: либо человек начинает лучше видеть даже на большом расстоянии, либо же его духовное тело переносится целиком в ту точку, куда нацелен взор. Трудно говорить об этом в наших привычных категориях. Ведь в действительности другим будет уже само пространство. Духовное тело в этом пространстве может оказаться очень далеко от земли. Об этом известно издавна, но наша официальная наука еще слишком безоружна, чтобы начать изучать такие феномены. Иоганн Кристоф Хампе дает обзор всего, что было написано по этому поводу задолго до известной книги Муди. Некоторые библиографические сноски отсылают к изданиям аж 1884 года!
Однако некоторым людям иногда удавалось увидеть светящееся тело славы тех вестников из иного мира, с которыми они общались. Пьер Моннье, всегда четко придерживающийся терминологических различений, выделяет два типа таких явлений. В первом случае очертания умерших явлены очень четко, но сама форма полупрозрачна: «Их пронизывает свет, а сквозь них просвечивают формы тех предметов, перед которыми она проходят». Тут мы их видим такими, какие они есть. В других случаях имеет место настоящая материализация, но Пьеру такие явления крайне неприятны.
Похоже, однако, что и в мире ином дозволены некоторые исключения, если они продиктованы любовью. Жан Приёр сообщает одну удивительную, хотя и подлинную историю, имевшую место в 1943, во время Второй мировой войны, в зоне немецкой оккупации. Вот несколько отрывков, рассказывает аббат Пауль Лабретте:
«Я служил тогда викарием в одном из крупных приходов Нанта. Дело было около месяца назад, однажды вечером я с ног валился от усталости… Было около полуночи, я только закончил читать вечерние молитвы, как вдруг в дверь моего домика позвонили, и так громко и настойчиво, что я вздрогнул. Я услышал, как служанка выглянула в окошко посмотреть: кто же это пожаловал к нам в столь поздний час. Поскольку я не сомневался, что это очередной вызов к кому-нибудь, кто болен, кто при смерти, я сам спустился открыть дверь.
На пороге стояла женщина лет сорока и сжимала руки.
– Ваше преподобие, пожалуйста, придите к нам как можно скорее, юноша вот-вот умрет.
– Мадам, я могу зайти завтра, после ранней мессы в 6 утра.
– Завтра будет слишком поздно! Ради всего святого, прошу Вас, зайдите прямо сейчас.
– Хорошо, запишите в моем блокноте адрес: улицу, номер дома, этаж.
Она зашла в прихожую: в свете ламп я хорошо разглядел ее лицо, оно было исполнено скорби. Она записала: улица Декарта 37, третий этаж.
– Можете рассчитывать на меня, Мадам. Я буду у Вас через двадцать минут.
Посыльная сказала мне чуть слышно:
– Да не оставит Вас Господь за Ваше милосердие, Вы, действительно, должны успеть… И да хранит Он Вас в час опасности!
И она исчезла в ночи…
Я быстро накинул пальто, взял все, что нужно для соборования умирающего и пошел темными и пустыми улицами. Ночной патруль навел на меня электрический фонарик, но я показал постоянный пропуск и заторопился дальше…
Не без труда я нашел, наконец, улицу Декарта дом 37, это оказался пятиэтажный жилой дом, на окнах была маскировка.
Из какой-то квартиры доносился приглушенный звук радио. Я толкнул дверь в подъезд, она поддалась.
Я взобрался по лестнице, освещая ступеньки фонариком, на третий этаж и решительно позвонил в дверь: я не сомневался, что меня ждут. Раздался шум шагов, щелчок выключателя, звук поворачиваемого ключа и отпираемого засова. Дверь открылась.
На меня с почтительным удивлением смотрел молодой человек лет двадцати.
– Я пришел к больному, к умирающему. Это здесь?
– Нет, отче, здесь какая-то ошибка. Да, это улица Декарта дом 37, третий этаж. Юноша здесь есть, это я. Только я, как Вы видите, совсем не похож на умирающего… (Он улыбнулся). Видимо, это какое-то недоразумение, посыльная, наверное, имела ввиду улицу Де Спарта. Но, отче, может быть, Вы все же зайдете ненадолго. Вы замерзли, и я приготовлю Вам грог… Я слушал, – продолжал юноша, – венгерскую музыку, передавали из Вены.
Он резко нажал на выключатель.
– Отче, вот уже два года, как я хочу с Вами поговорить, но все никак не мог на это решиться. У меня бы, наверное, так и не хватило смелости прийти к Вам на разговор Случайность, приведшая Вас сюда, может быть, провиденциальная. Я грешен расточительностью…
Он сел рядом со мной на диване и рассказал мне всю свою жизнь.
Когда я от него уходил, это был уже человек, примирившийся с Богом.
Итак, я помчался на улицу Де Спарта, размышляя по дороге о необычности, даже чудесности нашей встречи с юношей… Городской колокол отсчитывал время, было час ночи с четвертью. В тот момент я шел по Театральной площади. Вдруг раздался оглушающе зловещий вой сирены: воздушная тревога! Я припустил бегом. На улице Де Спарта вообще не было дома номер 37, улица обрывалась на шестнадцатом доме. Но времени поразмыслить уже не осталось: север города уже жестоко бомбили, там и тут с адским свистом разрывались снаряды. Мне оставалось лишь нырнуть в ближайшее бомбоубежище.
Сорок пять минут мы провели там в ужасном страхе.
Когда я выбрался наружу, город освещали отблески пожаров, их было около двухсот. Повсюду были обрушившиеся дома, словно срезанные гигантским ножом, пробоины были прямо в стенах, повсюду дым, пыль, гарь, жуткие крики боли и отчаянья. Я бросился к ближайшему патрульному посту. Там во дворе были целые сотни убитых и раненых людей. Подносили все новых и новых убитых и раненых: по большей части, это были женщины и дети. Даже на фронте мне не доводилось видеть столь жуткой бойни… Я переходил от одного к другому: кому-то давая предсмертное отпущение грехов, кого-то соборуя, кому-то просто чертя крестное знамение на уже остывшем лбу или читая молитву на отход души…
Вдруг у меня подкосились ноги, и я побледнел, как мел.
– Кто у Вас тут? – спросил врач. – Родственник?
– Нет, прихожанин!
Я запнулся о ноги трупа: это был юноша из дома 37 на улице Декарта. Всего час назад он был полон жизни и светился радостью, получив отпущение грехов.
Мне вспомнились его слова: «Нет, отче, здесь какая-то ошибка. … я, как Вы видите, совсем не похож на умирающего и совершенно здоров…» И он засмеялся! Он был уже на пороге вечности и даже не подозревал об этом! По милосердию Божию случилось так, что он успел исповедоваться и получить отпущение грехов до воздушной тревоги. Я открыл его портфель. Паспорт: Р.Н., 21 год, талоны на питание, пожелтевшее письмо, фотографии. На одной из фотографий женщина лет сорока. Меня прошиб холодный пот! Ошибки быть не могло: это она приходила сегодня ко мне и умоляла зайти на улицу Декарта 37, потому что там юноша вот-вот умрет. На обороте всего одно слово: «Мама».