– Какой мальчик? Где?
– Тот, что ездит на взрослом велосипеде. Смотри, вон он, среди пианистов.
Филиппо? Среди пианистов? Быть не может. Наверное, маму тоже окутал туман, и она перепутала. Мы аплодируем, и концерт начинается.
Сначала поют малыши, которые ходили на хор. Потом играют на скрипках. Какая пронзительная мелодия – тебя будто разрывает на части!
– Вон. Вон тот мальчик. Как его зовут?
Я вижу силуэт. На мгновение освещенный ярким светом, он замирает перед публикой в центре сцены и направляется к большому роялю.
– Филиппо.
– А, точно. У него еще куртка такая.
Так, значит, это и правда он. В зале воцаряется тишина, и Филиппо начинает играть. Кажется, он играет очень сложную музыку, потому что она длится целую вечность, и мне очень хочется увидеть, как бегают по клавишам его пальцы. Прекрасная мелодия проникает мне в самое сердце, берет за руку и зовет за собой, как лучшая подруга. И я бегу, бегу по бесконечной клавиатуре, которая превращается в песчаную дорожку, и каждая нота набегает на меня, как волна, и я перескакиваю через одну, другую, третью волну и превращаюсь в дельфина. Свободного дельфина, который летит сквозь волны. А музыка превращается в море и колышется, как ей вздумается. И в этом море я могу разглядеть каждую каплю и даже подводную лодку, которой я мечтала когда-то управлять, когда меня спрашивали, кем я хочу быть, когда вырасту.
Я открываю глаза, и музыка наполняет весь зал до самого потолка красивыми подводными цветами, звук точно спускается с небес – как голос того старика, что читает мне книгу про Козимо, – медленно, крупными каплями, превращаясь в маленькую голубую слезинку на моей щеке, которая стекает по шее за воротничок.
Когда Филиппо замолкает, в зале стоит полная тишина. Она даже физически ощущается. Потом все начинают бешено аплодировать, так что даже кресла скрипят. Филиппо не выходит на поклон. Он сразу покидает сцену, хотя его вызывают на бис. Его сменяют два мальчика с гитарами, Андреа помогает им разместиться. Но у меня в голове по-прежнему звучит мелодия Филиппо, и я не знаю, чему удивляться больше – тому, что это он сыграл прекрасную музыку, или тому, что на свете существует такая чудесная мелодия – на глаза так и наворачиваются слезы.
После концерта все выходят в фойе. Мама с папой расхваливают Андреа, а потом садятся поговорить с ним и Равиной у столика с бутербродами.
– Можно, я пойду посмотрю на рояль?
Папа сразу же фыркает: «Нет», но мама берет его за руку и нежно говорит: «Джованни…» – так что я все же могу ненадолго отойти. Я возвращаюсь в зал. Лампы уже не горят, лишь черный рояль освещается одиноким прожектором.
– Сейчас и его увезут, – раздается из первого ряда.
– Я тебя не заметила, – отвечаю я.
Филиппо встает:
– Я понял. Испугалась?
Я подхожу к нему:
– Нет. Что увезут?
– Рояль.
Филиппо берет меня за руку и ведет на сцену. Мы садимся на скамеечку у рояля.
– Наша школа не может себе позволить такой инструмент, так что его каждый раз берут напрокат, – объясняет Филиппо.
– Ты так здорово играешь! Я и не знала.
– Никто не знает. Я никому не рассказываю. Это папа меня заставляет. Ну, играю я не так уж и хорошо.
Я молчу.
Филиппо проводит ладонью по черно-белым клавишам.
– Он даже не пришел послушать.
– Ну, это не потому, что ты плохо играешь.
– А ты откуда знаешь?
Ну вот, Филиппо обиделся и разозлился.
– Давай ты еще что-нибудь сыграешь, – пытаюсь я перевести разговор. – Сыграй мне ту мелодию.
– Ну уж нет. – С этими словами он закрывает крышку. – Ты не слышала, что я сказал? Мне вовсе не нравится играть, меня просто заставляют, и все.
– А самому тебе совсем ничего не нравится?
Филиппо задумывается.
– Я тут недавно разучил одну песенку, она совсем не похожа на то, что я играл на концерте.
– Сыграй.
– Я не знаю… У меня, вообще-то, нет нот…
– А ты просто сыграй.
Филиппо покорно вздыхает, кладет руки на клавиши и ждет. А затем поворачивается ко мне.
Я тоже смотрю на него и уже открываю рот, чтобы спросить, в чем дело, но тут он берет меня за руки и кладет мои пальцы на крышку рояля, туда, где обычно стоит подставка для нот.
– Что ты делаешь?
– Сиди, как сидишь. – И Филиппо принимается играть знакомую песню, которую так часто слушает папа. Песню про подводную лодку. И что странно, еще до того, как я услышала ее, звук словно вошел в меня через пальцы, которые лежали на крышке инструмента, черного как смоль, гладкого, скользкого, согретого моим теплом. Ноты разбегались из-под пальцев Филиппо, и я чувствовала, как они отрываются от поверхности инструмента, кружатся около меня и касаются моих ладоней.
Музыка поднимается, обнимает меня за плечи и кружит, кружит в танце, ритм которого нельзя ни с чем перепутать, потому что он звучит прямо во мне. Филиппо играет так задорно, что я не могу удержаться и подпеваю, раскачиваясь на табурете, и весело смеюсь. Он тоже улыбается мне, и тут звучит последняя нота. Мы оба снимаем руки с инструмента, и я от души аплодирую музыканту.
– Какой же ты молодец!
– Хочешь, научу?
Вся моя веселость тут же исчезает.
– Но я не вижу нот.
– Ну и что? Я же играл без нот.
– В другой раз.
– Обещаешь?
Я краснею.
– Ну только если ты разучишь еще какие-нибудь хорошие песни.
– Ладно. Договорились.
Мы пожимаем друг другу руки, но я стараюсь не слишком сильно сжимать его руку: ведь Филиппо нужно ею играть!
Бутерброды съедены, и родители начинают собираться домой. Мама и папа разговаривают с темноволосой молодой женщиной.
– Мама! – кричит Филиппо и бежит к ней навстречу. Они почти одного роста.
– Мы как раз говорили о вас, – признается папа. Ненавижу, когда он так делает, потому что я все равно никогда не узнаю, о чем именно они говорили.
– Давай пригласим их в гости! – просит Филиппо. У его мамы круглое и светлое лицо, оно похоже на Луну.
– Конечно. Давайте вместе поужинаем, – предлагает она.
Папа надевает куртку.
– Ну тогда давайте закажем пиццу. Мафальда, ты не против?
– Как я могу быть против пиццы? Я всегда за!
– Особенно если пицца с колбасой, – добавляет Филиппо.
– Это точно, – соглашаюсь я.
Филиппо живет в том самом доме, где находится магазин футболок. Там тебе могут напечатать любой рисунок или сделать надпись, какую скажешь. И не только на футболке, но и на подушке, на полотенце или на скатерти! Как, наверное, здорово работать в таком магазине! Вот почему у Филиппо такая удивительная куртка.
Филиппо обещает, что когда-нибудь мы спустимся в магазин и он покажет мне, как работает печатный станок. Мама Филиппо рассказывает, что они купили этот магазин вместе с квартирой, но дохода он совсем не приносит. Никто уже не заказывает футболки в магазине, все покупают по Интернету.
– Когда я вырасту, то сделаю тебе сайт, чтобы у тебя заказывали футболки онлайн, – говорит Филиппо. Мама нежно гладит его по щеке. Мы сидим втроем на заднем сиденье папиной машины, Филиппо устроился посередине и прижимает нас к окошкам.
– Нет, лучше я куплю тебе парфюмерный магазин, – говорит он. – Ты же о нем мечтала.
– Это правда? – спрашивает моя мама, поворачиваясь к нам. – Я обратила внимание на твои духи, Кристина.
И точно. От мамы Филиппо пахнет орехами и карамелью. Чудесный запах.
– Эти я сделала сама. Если хочешь, дома покажу.
Квартира Филиппо на втором этаже. Филиппо с мамой живут вдвоем, у них даже кота нет.
– Правда, мама иногда разговаривает с цветами, – шепчет Филиппо мне в ухо, – особенно с теми, что на балконе растут.
– Они мне как дети, – смеется она, услышав наш разговор.
По-моему, мама Филиппо очень милая и немножко сумасшедшая. Кажется, моя мама тоже так думает; она уже давно столько не веселилась и не смеялась. Она помогает накрыть на стол. Папа звонит в пиццерию, а Филиппо ведет меня в свою комнату. Она очень маленькая и вся забита трансформерами. Они повсюду. Я тут же наступаю на одного из них и ищу место, куда бы его приткнуть. Трансформерами забиты все шкафчики, все вокруг.
– Ух ты, как здорово!
– Папа их часто дарит. А мне они надоели, – грустно говорит Филиппо.
– Так нельзя говорить о подарках, – замечаю я.
Филиппо стаскивает кроссовки и падает на кровать, а потом включает маленький телевизор.
– Ну, ты ведь тоже говорила, как тебе надоело то, что тебе дарят на Рождество одни свитера.
– Все-то ты помнишь.
– Вообще-то, нет. В последнее время я не хочу ничего помнить. Залезай.
Я тоже снимаю туфли и сажусь на кровать. Из телевизора играет знакомая музыка – песня про подводную лодку, которую играл мне Филиппо.
– Споем? – кричит он и прыгает на кровати.
Я представляю, что мы пришли в караоке, только слов мне с экрана не видно, однако я все же пою то, что уже знаю наизусть, и тоже прыгаю на кровати.
«Ви ол лив инэеллоу субмарин», – поем мы дуэтом, прижимая ко рту микрофоны-кроссовки. С меня слетают очки, и, когда песня заканчивается, мы спрыгиваем на пол с края кровати и долго сидим на ковре, переводя дыхание.
Филиппо поворачивается ко мне; без очков его лицо кажется таким далеким, хотя оно совсем близко. Его почти полностью закрывает серое пятно, и мне приходит в голову мысль, что он тоже может увидеть его в моих глазах.
– Какого цвета мои глаза? – спрашиваю я.
– Карие, а что?
– А внутри какие? Ты там что-нибудь видишь?
Филиппо молчит. Видимо, разглядывает.
– Не знаю, вроде нет. Разве что…
Ну вот, я так и знала. Он заметил серые пятна.
– Разве что зелено-желтые крапинки. Как будто грибы в осеннем лесу.
Не то чтобы мне понравилось такое открытие, но лес я люблю. Все же лучше грибы, чем серый туман.
– А что, по-твоему, я там должен увидеть?
Я опускаю глаза и пристально разглядываю свои носки.