— Румянцу?
— Глупый! Тому, что выходные мы проведем вместе, вдвоем.
— Понимаешь, какое дело, Галочка… — Игорь прошелся по комнате и остановился у окна, спиной к собеседнице, делая вид, что рассматривает простиравшийся перед ним урбанистический пейзаж. Он, как мог, оттягивал момент, когда надо будет сообщить о своем отъезде. Слезы, упреки — все знакомо, скучно, тоскливо.
Каждый раз, когда ему приходилось срываться с места и срочно уезжать в очередную командировку, Галина устраивала представление, как две капли воды похожее на предыдущее, всхлипывала, причитала, грозилась применить отцовскую власть, строила догадки насчет девушек, которые могут встретиться в дороге и которые конечно же способны вскружить голову кому угодно.
Хотя, справедливости ради, не так уж она бывала неправа, но Игорь даже под страхом смертной казни не сознался бы в этом.
Интересно знать, откуда она прослышала про Ядвигу?
Ядвига была красивой смуглой полькой; на манеже она лихо управлялась с десятком разноцветных обручей, умудряясь вращать их во всех направлениях на обеих руках, на ноге, шее и бедрах одновременно.
Влажные губы Ядвиги пахли какой-то дикой лесной ягодой, Игорь так и не смог вспомнить ее названия.
Ночью, когда они, мокрые, утомленные, лежали на смятых простынях, Ядвига вдруг ни с того ни с сего в порыве откровенности стала рассказывать, как в сорок восьмом расстреляли ее отца, знаменитого укротителя хищников.
— Иногда мне кажется, — говорила Ядвига, а Игорь тем временем пытался сдержать рвущееся наружу сдавленное дыхание, — я бы сама, своими руками могла растерзать их… этих… Ненавижу! А ты? Говорят, к нашей труппе тоже приставили надзирателя, вот бы узнать, кто это? Мне кажется, карлик Ян ведет себя подозрительно. Ты с ним поменьше откровенничай, Игореша, будь осторожен.
По возвращении он ни разу не виделся с Ядвигой.
Раза два она звонила по телефону, но он измененным голосом отвечал, что ошиблись номером и такие здесь не проживают.
Игорь пережил несколько не самых приятных минут, когда в отчете о поездке ему пришлось указать, что вращательница обручей выказывала отрицательное отношение к отдельным структурам Советского государства. Но он не стал указывать, к каким именно.
Впервые Игорь подумал о том, что исполнение гражданского долга может быть не только почетной, но и мучительной обязанностью.
Раньше он никогда не размышлял на подобные темы.
С тех самых пор как выпускника Института международных отношений пригласили в тяжелое серое здание на площади Дзержинского для собеседования на предмет возможной работы, Игорь чувствовал себя человеком, который честно служит, а что еще надобно!..
Он в мельчайших подробностях помнил день, когда впервые перешагнул порог Комитета госбезопасности.
Длинные коридоры, покрытые темно-красной, с зеленой оторочкой, ковровой дорожкой. Постовые у дверей. Сосредоточенные лица сотрудников, деловито снующих туда-сюда по лестничным маршам. Это выглядело более чем солидно, и на предложение поступить на службу в КГБ Игорь немедленно ответил: «Да».
Полковник Бугаев — в ту пору он еще был подполковником — быстро оценил по заслугам способности молодого коллеги.
Практически с первых шагов на новом месте работы Игорю стали поручать важные и весьма деликатные дела, содержания которых, впрочем, никто не знал, за исключением очень узкого круга лиц.
В качестве гида-переводчика Игорь сопровождал в заграничных поездках всевозможные делегации, гулял по нью-йоркам и парижам, разглядывал неоновые рекламы и даже пару раз исхитрился побывать в стриптиз-барах под предлогом наблюдения за неблагонадежными соотечественниками.
Словом, не так уж и дурно для молодого мужчины двадцати девяти неполных лет, стоящего на пороге бурной карьеры.
Со временем поручения становились серьезнее.
Братья Сетчиковы были именно таким серьезным поручением, и по реакции Бугаева можно было безошибочно угадать, что наверху остались довольны результатом проделанной операции. Комар носа не подточит.
Сетчиковых, конечно, было жаль, но ведь на чаше весов находился престиж государства, который Сетчиковы пытались всерьез подмочить.
Можно себе представить, какой шум подняла бы западная пресса, если бы они и впрямь остались за рубежом, не пожелав вернуться домой! Все равно бы к ним кого-нибудь послали, и счастливая жизнь в чужеземном раю оказалась бы недолгой. В чем, в чем, а уж в этом-то Игорь не сомневался.
…Три часа кряду вышагивая по московским улицам и бульварам, размышляя о новом задании, Игорь неизбежно приходил к мысли, что полковник Бугаев не столько сформулировал предстоящее, сколько максимально попытался скрыть его.
Быть не может, чтобы из столицы, из главного управления, высылали на периферию первоклассного эмиссара всего лишь затем, чтобы разведать обстановку в каком-то заштатном мухосранске.
Если, как утверждал Бугаев, волнения зреют на крупных московских и ленинградских рабочих предприятиях, то при чем здесь Оренбург, Новочеркасск и Каменец-Подольский?
Да если бы там только пикнули, их бы сразу к ногтю, и делу конец.
Другое дело — столичные заводы. Здесь на испуг не возьмешь. Толпу укротить сложнее всего, в толпе человек забывает о себе, у него уже не срабатывает инстинкт самосохранения.
Не то чтобы Игорь всерьез верил в возможность антиправительственных выступлений — сама мысль о подобном казалась ему нелепой и совершенно фантастической, — но тревогу Бугаева нельзя было сбрасывать со счетов.
Информированность полковника всегда была пугающе исчерпывающей, Игорь не раз убеждался в этом на собственном опыте.
Значит, все-таки грядут какие-то важные события… но какие?
Весьма трудно предсказать многофигурную комбинацию, оставаясь в полном неведении по поводу расстановки фигур на шахматной доске.
Сориентируюсь на местности, а там видно будет, решил Игорь, с повинной головой направляясь к элитному дому на Ленинском, где в родительской квартире ждала его невеста.
— …То есть как это — уезжаешь?! Когда, почему, с какой стати?!
Ну вот, так и знал, начинается.
У Галины обиженно задрожал подбородок, а глаза наполнились слезами.
— Ты нарочно! Я знаю, ты нарочно это сделал! Не успел приехать, опять уезжаешь.
— Галочка, ты же понимаешь: служба.
— Не понимаю! И понимать не хочу. Я сейчас позвоню папе. Хватит! Мне это больше не нравится. С какой стати они тебя по всему свету гоняют?!
— Не сердись. Это ненадолго.
— Что, опять в Америку? Конечно, казино, рулетка, проститутки прямо на улицах!
— Никакой Америки. Я еду в Новочеркасск.
— Куда-а? — поразилась Галина.
— Это на юге. Небольшой такой городишко. Казачий край, арбузы…
— Что ты там собираешься делать? Арбузы есть? Я закажу тебе в папином магазине.
— Делать дело.
— Ничего не хочу знать.
— Я вернусь, и мы поженимся.
— Ой-ей-ей, обрадовал! А я, может, к тому времени другого себе найду, получше.
Игорь ухватил девушку за плечи и строго заглянул в глаза:
— Это еще что за разговорчики в строю? Даже в шутку не смей такое говорить!
— А я буду, буду!
— Будешь меня ждать, — закончил он фразу за Галину.
— А вот и нет.
— Кто говорил: любовь до гроба?
— Мало ли какую глупость сболтнешь по недомыслию, — обиженно процедила Галина и прижалась к его груди. — Игоречечка, ну что у тебя за работа такая, а? Давай ты ее бросишь, а? Папа тебя к себе пристроит, там и спокойно, и зарплата большая, и машина у тебя будет служебная, и дача… а?
— От дачи не откажусь.
— Ну вот, опять шутишь! — вспыхнула она.
— Хорошо, — Игорю стоило усилий удержать ее в объятиях, — хорошо, я обещаю подумать…
Девушка радостно вскинула на него глаза:
— Нет, пообещай, что перейдешь к папе.
— Если он меня возьмет…
— Пообещай!
Игорь вздохнул и прошептал:
— Ладно. Последняя поездка — и все. Обещаю.
4. Попутчики
— Эх, сыночки мои, скажу я вам, судьба у нас такая. Сначала Русь-матушка от монголов мир спасла, а потом от немца поганого. Завсегда мы первые. У меня сосед был, он целый поезд взорвал, да-да. Вагоны все опрокинулись, и потом так воняло, так воняло! Я пошла посмотреть, а там молоденькие фрицы лежат, совсем обыкновенные. Я ведь как сначала думала; уж коли они из-за границы, они должны быть какие особенные, — а они обыкновенные, даже на нас похожие, только воняли очень, потому что их в землю не сразу закопали. Ну, а потом уж немецкое начальство нас согнало, с автоматами, и заставили рыть ямы и их хоронить. А когда Красная Армия пришла, я так плакала, так плакала, целовала всех солдатиков! А меня потом забрали, куды надо, и говорят: «Что ж ты, бабка, немцам на оккупированной территории помогала?» А я им говорю; «Да кто ж разберет, чи она оккупированная, чи не!» И никому я не помогала, а если зашел в хату голодный парубок, тонюсенький во такой, да рази ж я дите не покормлю? Ну, они меня и отпустили. Смотри, бабка, сказали, вдругорядь поплатишься. А я и спрашиваю: «Ой, сыночки, неужто другорядь опять фрицы прийдуть?» Когда Юрочка в космос полетел, я опять прям так плакала, так плакала! Сидела у радио и так и заливалась. Дочка говорит; «Мама, да успокойтесь вы, ей-богу!», а у меня слезы градом катятся. Вот, думаю, это ж надо, какая страна: не успели Гитлера побить, а уже ракету сделали. Рази ж понимала я, когда с голоду на Украине в тридцать третьем пухла, что наш Никита Сергеич ракету в космос запустит? Интересно, а он сам тоже полетит, а?
Сухонькая старушка, расправив на коленях платок и разложив на нем три вареные картофелины, грызла огромный, брызжущий соком огурец и обмакивала в соль.
Лежа на верхней полке, Игорь рассеянно прислушивался к ее неумолчному щебетанию.
Напротив расположился крупный, с отечным, в оспинах лицом мужчина; как веером, он обмахивался сложенным ввосьмеро «Трудом» и неодобрительно покачивал головой.