Расти, березка! (рассказы и очерки) — страница 1 из 31

Дмитрий АзовРасти, березка!Рассказы и очерки

Юному патриоту


Тридцать лет минуло с тех пор, как орудийные залпы салюта возвестили о нашей великой Победе. Но время не в силах затмить народный подвиг. С каждым годом он сияет с новой силой, сверкает новыми гранями. Все ярче и ярче горит огонь Вечной Славы. И эта яркость, эта вечность не только в бессмертии свершенного героями, не только в их прекрасных деяниях, но и в том, как берегут память о них молодые поколения, как продолжают подвиг сыновья и внуки.

В годы войны видел я немало детей, сражавшихся вместе с отцами. На смену павшим становились восемнадцатилетние парни и девушки. На самые трудные, рискованные дела просились они и до слез огорчались, если им говорили: «Подождите, придет и ваше время». Они не хотели ждать ни минуты, считая убежденно, что их время пришло.

Сейчас им под пятьдесят и больше. Уже их внуки идут в шеренгах красных следопытов, с огромным энтузиазмом участвуют во Всесоюзной игре «Зарница», спешат к местам революционной, боевой и трудовой славы нашего народа, а те, кто постарше, становятся в солдатский строй, шагают на завод, управляют машинами на колхозных полях.

Мне не раз доводилось видеть этих ребят. И всегда я радостно приходил к выводу: эстафета подвига в надежных руках, славные традиции хранятся свято, умножаются каждодневно. Сердцу подвига биться вечно!

И доказательство тому — сотни книг о наших мальчишках и девчонках, пытливых, готовых к испытаниям, а главное, верных долгу, настоящих патриотах Советской Отчизны.

А вот перед тобой еще одна книга, мой юный друг. В ней нет выдуманных героев. Все эпизоды — сама жизнь. Юноши, свершившие подвиг в мирные дни, — рядом с нами. И Геннадий Миронов, спасший эшелон, и Яков Филиппов, подхвативший в воздухе командира, у которого не раскрылся парашют, и Владимир Шемет, предотвративший аварию самолета и гибель экипажа, и сапер, принявший на себя взрыв, чтобы спасти мальчика, и ребята из далекого села, отыскавшие следы погибшего героя, и сын солдата, с помощью друзей нашедший могилу своего отца — Героя Советского Союза.

Все, что ты прочтешь здесь, написано в разное время. Но это в основном сегодняшний день, рассказ о солдатах, детях послевоенных лет. Одни из них служили в шестидесятых годах, другие и сейчас в армейском строю. Почти все они награждены орденами и медалями, а иные занесены в Книгу почета ЦК ВЛКСМ. Все события воспринимаются свежо, будто произошли сегодня.

Правда, в произведениях Д. Азова немало репортажного. Он подчас очень скуп на изобразительные средства, ограничиваясь лишь отдельными штрихами. Но этим лишь еще более подчеркивается достоверность описываемого, что больше всего и подкупает, и волнует. Я уверен, что при близком знакомстве с героями книги ты полюбишь их и тебе захочется быть таким же смелым, мужественным, быть человеком с чистой совестью.

Характерная особенность этой книги — ее прямая нацеленность на старших школьников, которым завтра предстоит стать солдатами, прапорщиками, офицерами, и на молодых воинов, начинающих службу. Знакомя питателей с жизнью и учебой солдат в различных родах и видах вооруженных Сил — от военного строителя до ракетчика, — автор в каждом случае подчеркивает, что и в мирной жизни всегда есть место подвигу.

«Расти, березка!» — так называется книга. В прямом смысле речь идет о том, как саперы спасли березу, под которой притаилась невзорвавшаяся вражеская бомба. Но это лишь один эпизод. А сам заголовок глубоко символичен. Это вам говорит автор всей своей книгой: «Растите, юные друзья, растите, как эти березки. Мужайтесь, набирайтесь сил, знаний, умения, учитесь держать в руках оружие, чтобы не дать врагам осквернить березку — символ непорочной чистоты и жизни, не дать потушить Вечный Огонь Славы — символ нашей верности великому делу, за торжество которого так много пролито священной крови ваших родных и близких». Не дай погибнуть березке, не дай потухнуть Огню Созидания! — этому учит книга. Пусть вечно, ровно и горячо бьется пульс памяти о тех, кто не вернулся с войны и чью славу тебе, товарищ, хранить и множить, — к этому призывает автор поступками своих юных героев — твоих сверстников и верных друзей.

А. П. Белобородов,

генерал армии, дважды Герой Советского Союза

«Отец, я — сын, слышу тебя хорошо»

Позывные сердца

1

Распахнулась дверь, и в комнату влетел Виктор. Его отпустили с работы, когда узнали, что из армии вернулся Петр.

Родные и знакомые уже были в сборе. Мария Андреевна, растерянная от счастья, глядела на своего среднего, крепкого и красивого. Военная форма ладно сидела на нем.

Петр расправил под ремнем складки, шутливо вытянулся перед младшим братом:

— Докладываю! Пулеметчик младший сержант запаса Гребенюк пост сдал! — Не выдержал, засмеялся, обнял Виктора. — Ну, братишка, теперь твой черед заступать на вахту.

«Господи, до чего же оба похожи на отца-то! — отметила про себя мать. — Вот порадовался бы Евтей Моисеич!»

— Быстро летят годы — сказал старший сын, Николай. — А давно ли я сдал свою боевую машину молодому солдату?

— Ты, можно сказать, до дому еще не доехал, а я тебе на смену, — подтвердил Пётр.

— Что ж! — Николай поднялся, сказал по праву старшего: — За встречу с младшим сержантом запаса, и чтобы не забывал военного дела!.. И за тебя, Витек, за новобранца! Может, посчастливится попасть в часть, в которой наш отец воевал.

«Ох, трудно будет тебе, сынок! — подумала Мария Андреевна. — Своенравен, рано самостоятельным стал. Горяч: подвиги ему подавай!» Баловала она младшенького, а теперь и ему пора собираться.

И верно, так получилось: не успела изба остынуть от встречи с Петром, а Виктор уже с повесткой…

… Призывников провожали всей деревней. До самой станции не умолкала гармошка. Звенели девичьи голоса. Каблуки отбивали дробь, подымали пыль.

И наконец последнее, материнское:

— Сынку, ридный, дай обниму.

И вот он в поезде. Задумчиво смотрит в окно. Мелькают телеграфные столбы, словно огромные жернова, крутятся убранные поля, щетинятся свежей стерней, горбятся ровными рядами пашни, зеленеет молодая озимь. Временами на дорогу, набегают рощи и отступают прочь. Небо над полями голубое, бездонное.

Виктор вынимает из кармана целлулоидовую обложечку, в которой хранится пожелтевший листок фронтовой газеты. Присланный товарищами отца, он передавался в семье из рук в руки. Первым получил его от матери старший брат Николай, когда уходил в армию.

Достойно нес службу Николай в Группе советских войск в Германии. На полевых занятиях ночью и днем отлично водил боевую машину. Более двадцати поощрений заслужил он за успехи в боевой и политической подготовке. Мать получила от командира письмо: «Сообщаем, дорогая Мария Андреевна, что ваш сын Николай отлично выполняет завет отца. С него, комсомольца, берут пример сослуживцы. Спасибо вам за то, что сумели воспитать его трудолюбивым, сознательным, верным патриотом советской Родины».

Когда Николай вернулся домой, в трудовую семью колхозников, и снова сел за свой видавший виды газик, в армию ушел Петр. Сменив на боевом посту брата, он служил безупречно. Словно по наследству от отца передались ему упорство, боевой накал.

Петр тоже стал отличным солдатом, ему присвоили звание «младший сержант» и назначили командиром пулеметного расчета. Свой расчет Петр Гребенюк вывел в число отличных. И у него, как у Николая, запись о поощрениях не умещалась на одной карточке.

Теперь листок фронтовой газеты передан третьему брату — Виктору. Пожелтевший, заботливо склеенный на сгибах светлыми полосками. Вверху напечатано: «Слава в веках герою-воину Евтею Гребенюку».

— Слава, — задумчиво повторяет Виктор, — подвиг…

«А что сейчас надо совершить, чтобы доказать, что ты сын героя?» — думает Виктор.

— Хлопцы, та чому ж мы мовчим! — К Виктору подошел смуглолицый паренек, весело посмотрел вокруг. — Заспиваймо.

И первым запел. Дружные, молодые голоса подхватили:

Играй, мой баян,

И скажи всем друзьям,

Отважным и смелым в бою,

Что, как подругу,

Мы Родину любим свою.

В другом конце вагона послышалась песня о партизане Железняке, и тут же, словно соревнуясь, вплелись новые голоса:

Вдарил шпорами под бока,

Эх, конь летит стрелою…

Летит поезд. Торопливо стучат колеса. Вихрится пыль за последним вагоном. А в памяти Виктора всплывает знойный день, картофельное поле, блестящие рельсы и черная грива дыма, застывшая на небе, — напоминание о военном эшелоне, который увез отца. И еще — горячая материнская рука. Ласковая, шершавая, в мозолях. Она гладит поникшую Витькину голову. Далекое, трудное детство…

* * *

Случилось так, что в тот час они все были дома. Мать пришла с поля — с утра нездоровилось, и бригадир отпустил.

Во дворе играли младшие сыновья Петр и Витя. Четырнадцатилетняя дочь Нина орудовала у печки. Только Николай куда-то уехал с колхозным шофером.

Из открытого настежь окна увидела Мария Андреевна бегущего по улице человека. Он кричал:

— Мария, ходи сюда!

Это был ее родственник Леонид Кулик, который работал на железнодорожной станции.

— На, читай, — радостно сказал он. — От Евтея Моисеевича.

Мария Андреевна, которую и люди-то давно уже считали вдовою, пошатнулась, будто кто-то толкнул ее.

— Не шути… Зачем рану бередишь?

Около безмолвно стояли ребятишки.

— Да читай же! — торопил Кулик. — Жив-здоров твой муженек. Кланяться велел. О детишках дюже беспокоится.

Мария Андреевна силилась разобрать строчки, торопливо набросанные карандашом, и не могла. Бумажка, словно осиновый лист на ветру, дрожала в загрубелых руках. Взгляд ее, затуманенный слезами, остановился на последней строке, подчеркнутой двумя жирными линиями: «Остаюсь любящий вас Евтей Гребенюк».

— Где он? Где?

Кулик неопределенно махнул рутой:

— Их из Крыма на другой фронт перебрасывают. Сказал, напишет.

— Ребята, погодите… Я скоро…

Напрасно Кулик ее уговаривал: есть ли смысл бежать три километра до станции под палящим июньским солнцем, когда неизвестно, будет ли эшелон, а может, уже ушел. Но Мария Андреевна ринулась в хату, набросила на голову серенький платок и побежала по улице. Ребятишки — за нею. Маленький Витя вскоре устал и заплакал. Мать схватила его на руки. За околицей чуть помешкала: бежать к станции или прямиком через поле, наперерез поезду, если он вдруг пойдет?

Они бежали гуськом. Босые ноги утопали в сухой пыли, путались в картофельной ботве. Виктор крепко держался за шею изнемогавшей матери. Сердце его замирало от радости — сейчас он увидит батьку! И тот, как перед войной, поднимет его высоко над головою, весело крикнет:

— К солнышку полетели!

Отца Витя помнил смутно. А вот такой же летний день запомнился хорошо. Отец пришел из правления колхоза, тихо произнес:

— Мужайся, Марийка. Война…

Через несколько дней он ушел перегонять колхозный скот, чтоб не оставить его фашистам. В последний раз прижал сына к груди.

— Не горюй, Витюлька. Скоро вернусь.

Но не вернулся и через год. Вскоре фашисты заняли село, и тут же в их избу пожаловал полицай:

— Собирайся, председательша!

Дети даже не сразу поняли, что это означало, а когда догадались, заголосили. Витя бросился к матери, но полицай оттолкнул его.

Двое суток держали в полиции мать, допытывались, где муж. Не добившись ответа, отпустили; все равно никуда не спрячется — детей полна хата, да, видать, еще один ожидается.

Узнали ребята все тяготы оккупации. Радостная жизнь сменилась муками, голодом, неведением. Где отец? Что с ним? До села дошли слухи, что под Таганрогом колхозное хозяйство, которое сопровождал Евтей Моисеевич, разбомбили немецкие самолеты. Мария Андреевна, убитая этой вестью, горько смотрела на детей. Прощаясь, Евтей Моисеевич прошептал ей на ухо: «Не унывай. Подавай сынка».

В горькую годину предстояло появиться ему на свет. Не придет Евтей, не рассмеется задорно, как прежде, не расцелует новорожденного… Вместо него в хату ввалился фашистский холуй Шквыря, бывший кулак. Витя хорошо запомнил его тяжелый и злобный взгляд, пьяный крик:

— А ну, марш из хаты, большевистские выкормыши! Скоро вам всем конец!

Потом жили они в свинарнике. Там родился четвертый братик, да вскоре умер… Горькое, страшное время! Но конец настал — конец оккупации. Ожил народ, стало легче дышать, хотя до полной победы было еще не близко.

Запомнил на всю жизнь Витя и тот день, когда со станции прибежал дядька Кулик и передал матери записку отца. Живой! И они побежали по картофельному полю к железной дороге, спешили застать эшелон, в котором находился отец. Витя отстал от матери. Петя и Нина схватили его за руки:

— Скорее, скорее же!

Нет, они не успели. Мать опустилась на землю, припала к рельсу щекой. На горизонте еще не растаяла черная грива дыма…

Только возвратившись домой, мать прочитала записку Евтея: «Здравствуйте, дорогие мои Марийка, Никола, Петро, Нина, Витя и самый маленький гражданин (не знаю кто — сынок или дочка)! Все нормально. Воюем. Когда нас разбомбили в Таганроге, пошел в горвоенкомат, попросился на фронт. Простите, родные, что оставил вас в трудный час на муки. Не знал, что так получится. Подробности потом. Ждите писем. Остаюсь любящий вас Евтей Гребенюк».

Впервые за эти годы мать улыбнулась, хотя по ее лицу текли слезы.

После той записки пришло письмо с крохотной фотокарточкой, но и на ней было заметно, что виски у Евтея Моисеевича побелели и что звание у него теперь «старший сержант». А уж орден Красной Звезды, медаль «За отвагу» и гвардейский значок — это Витек в первую очередь рассмотрел.

Но ненадолго в доме прижилась радость: скоро, очень скоро пришло извещение о гибели отца. Вместе с извещением командир роты прислал вырезку из газеты, наказ от боевых друзей Евтея и письмо, которое не успел он отправить. Старший брат Николай прочел завет однополчан: «Евтей Моисеевич геройски пал за нашу Отчизну. Сыны его, берегите светлую память об отце, хорошенько учитесь, трудитесь и боритесь с врагами, как ваш отец. И если Родина доверит вам оружие, крепко держите его в руках».

На всю жизнь врезались в память сыновьям и строки из отцова письма: «К вам, ребята, орлы мои, — особое слово. Маму берегите. Вы сами испытали немало, сами убедились, что несут народу враги. Растите крепкими, здоровыми, а главное, понятливыми. Со смыслом живите, с прямого пути не сворачивайте. С пульсом Родины, партии сверяйте биение своих сердец».

Шли годы. Дедов и отцов на боевых постах сменяли наследники. Наступил черед и Виктора Гребенюка сменить брата Петра.

2

Единственное, что огорчало молодого солдата, — не попал он служить в отцовскую часть. Но он еще не знал, как там чтут память его отца. Поэтому Виктор удивился, когда командир вызвал его и, пряча улыбку, многозначительно приказал:

— Получите документы и собирайтесь!

Оказалось, что однополчане отца отмечают юбилей части и на торжества приглашают его сына.

В части Виктора встретили радушно. На торжественном собрании он, смущенный и радостный, сидел в президиуме, волнуясь смотрел на боевое Знамя, под которым в грозные годы войны сражался отец: древко Знамени, казалось, и теперь хранит тепло отцовых рук — крепких рук кузнеца и воина…

Собранный, подтянутый молодой солдат Виктор Гребенюк пришелся по душе отцовым однополчанам и вскоре по их ходатайству был переведен для прохождения дальнейшей службы в «свой» (они все так и говорили теперь — в «свой») полк.

Нелегка солдатская школа! Вечерами после занятий болели плечи, ныла натруженная спина. Но Виктор понимал: он должен все одолеть, к этому обязывает его долг гражданина, доят перед памятью отца. Понимал он и другое: без хорошей физической подготовки трудно будет ему управлять тяжелой и сложной специальной машиной. А это было его мечтой — поскорее сесть за руль такой машины. Тем более что он уже проявил себя с хорошей стороны в политической, боевой и огневой подготовке.

Но однажды у Виктора все же не хватило терпения. Не закончив дополнительного занятия, он спрыгнул с турника и пошел в казарму. Здесь-то он и увидел незнакомого старшину — черноволосого, с густыми смоляными бровями, сдвинутыми к переносице. Виктор не знал, что старшина, стоявший поодаль, уже давно наблюдал за ним. Старшина протянул Виктору руку, сказал, еще больше сдвигая брови:

— Знал я одного человека… Вы походите на него. Только у того выдержки больше было. Помнится, ехали на фронт мимо его дома, он мог задержаться, хоть на часок, а после догнать эшелон. Мог, да не стал! Дисциплина, говорит, всех касается, а больше всего — парторга. Тот человек целых три года же видел семьи, В оккупации она осталась. Да, между прочим, его родная станция называлась «Терпение». Как будто кто специально придумал. Никогда не забуду ни той станции, ни того человека.

— Это же наша станция! — изумился Виктор. — А как его звали?

— Евтей Моисеевич Гребенюк, — медленно произнес старшина. — Да что с тобой, парень?!

Виктор прошептал:

— Отец он мне.

— Знаю. Потому и пришел взглянуть на тебя. Воевал я вместе с твоим отцом. Кавказ обороняли. Севастополь, Прибалтику освобождали. Видел я, как погиб он. Гаврилов моя фамилия. А расскажу я о Евтее Моисеевиче не только тебе, но и всем солдатам.

Сердце Виктора замерло. Ведь этот человек был рядом с отцом, видел, как он ходил, говорил, смеялся, слышал его последние слова.

— Идем. — Старшина Гаврилов провел Виктора в комнату боевой славы.

Там, склонившись над большим подрамником, светловолосый ефрейтор Бурлетов сосредоточенно рисовал на полотне портрет. Виктор сразу узнал знакомые черты. Отец!

— Хороший портрет у вас получается! — похвалил старшина. — Евтей Моисеевич как живой!

Ефрейтор Бурлетов зарделся.

— Я хочу написать еще один, поменьше. А ты, Виктор, отошлешь его матери.

— Спасибо, — волнуясь ответил Виктор.

— А вот, смотри, какой путь проделали мы с твоим отцом. — Старшина подвел Виктора к лежащему на полу не завершенному еще стенду. Правда, победный путь на Запад был уже обозначен. Старшина Гаврилов обращался к Виктору и словно не замечал, что здесь собрались почти все солдаты роты. Застыл с кисточкой в руке и ефрейтор Бурлетов. Старшина говорил, что когда-то он, еще молодой солдат, считал повседневную службу «прозой», но на фронте убедился, как важна была учеба в мирные дни…

— Мы все мечтаем о чем-то необычном, о подвиге с большой буквы, — говорил старшина. — Но как совершить его, если ты находишься в карауле, а на твой пост никто не нападает, во время учений отправляешься за «языком», а «язык» — свой солдат из соседней роты? И все-таки берусь утверждать, что настоящий солдат рождается в дни этой будничной, но упорной учебы и в дни учебы пролагает он дорогу к подвигу. И служить солдат должен так, чтобы всегда мог сказать: «Да, я готов! На любые испытания, подобно отцу и многим сотням его боевых друзей, которые в борьбе с врагами совершили бессмертные подвиги. Мы заменили их в боевом строю, и замена эта надежная…»

3

Сколько в роте людей — столько и характеров. А при всем хорошем… Словом, Виктор Гребенюк оказался одним из «трудных» солдат.

Причиной тому была его вспыльчивость и непомерное стремление отличиться, доказать, что он достойный преемник отцовской славы. Но как раз это благородное в своей основе желание воспринималось другими порой как стремление выделиться из общей массы, занять в роте особое положение. Тем более что Виктор не только «вспыхивал спичкой», а бывало, и черновой работы чурался.

Как-то в субботний день сержант Василенко приказал Гребенюку вымыть пол в казарме. Виктор с таким вызовом ответил «есть!» и так яростно схватил ведро и швабру, что командир отделения вынужден был остановить солдата:

— Рядовой Гребенюк! В чем дело?!

Виктор недовольно ответил:

— Вы лучше вспомните, когда в последний раз полы мыл ефрейтор Жучков.

— Не кивайте на товарища, это стыдно, — сказал сержант. — А если вам прикажут в разведку идти? Тоже пускай Жучков идет, давно не ходил?

Виктор усмехнулся. Резко выделяющиеся на широком лице черные брови дрогнули.

— Сравнили! Полы и бой. На врага я грудью!

Теперь усмехнулся сержант:

— Слабовата еще она, ваша грудь.

Подошел ефрейтор Жучков, Потянулся к швабре:

— Давай, ершистый, а то ручки замараешь. Управлюсь как-нибудь!

Гребенюк с обидой посмотрел на Жучкова, плеснул воду на пол, с силой налег на швабру, бросил взгляд исподлобья — поддерживают ли его солдаты? Почувствовал — осуждают.

Вечером сержант попробовал побеседовать с Виктором по душам, но серьезного разговора не получилось. Виктор и сам уже все понял и слово дал себе «переломить» свой характер, а сержанту все же ответил:

— Полы, товарищ сержант, не для моего характера. Мне что-нибудь посложнее.

— Характер, характер… Обуздать его надо, вот что! Подчиняться воле командира, беспрекословно выполнять приказание — это те же ступени к мужеству.

— Проверите на учениях, — самонадеянно заявил Виктор, — а то — полы и… мужество!

— Что же, проверим, — пообещал Василенко.

… На тактических занятиях при наведении линии связи сержант приказал Гребенюку нести две катушки кабеля. На этот раз Виктор принялся выполнять приказ с неподдельной готовностью. Однако с полной боевой выкладкой тащить катушки по заснеженной целине навстречу упругому ветру, проваливаясь по пояс в сугробы, оказалось нелегким делом. Очень скоро Виктор выбился из сил, стал чаще задерживаться, чтобы перевести дыхание, горстями ел снег. И снова в груди шевельнулась обида.

Подумал про себя: «Проверить сержант решил! Назло две катушки сунул. Небось Шабловскому так одну!»

Худенький, низкорослый солдат, с белесыми бровями, еле заметными на розовом лице, Шабловский и верно уже обогнал Виктора. Оставив свою катушку, он вернулся к нему, предложил помочь. Но тут послышался голос сержанта:

— Отставить! Шабловский, ступайте к своей катушке. Гребенюк, прекратите есть снег… Отдыхать после будем, время у нас ограничено.

Виктор вскинул на плечи катушки…

Частые остановки рядового Гребенюка дорого обошлись роте: связь была дана с большим опозданием и она не выполнила задачу.

Виктор горько переживал все это. А еще больнее было оттого, что сержант не напомнил, как он похвалялся показать себя на учениях. Показал, ничего не скажешь.

Виктор угрюмо сидел у окна, наблюдая, как ветер крутит сложные вихри. Невеселые мысли тревожили душу. В колхозе все его уважали, председатель за руку здоровался… Там Виктор был сам себе голова. А вот в армейской жизни что-то не ладится. Конечно, домой ничего особого он не писал. Тон писем был нарочито бодрым, вроде: служим не тужим, дела в основном неплохи. Но чуткое материнское сердце уловило недоброе. Мать тут же отозвалась: «Что-то, сынок, тревожный ты. Не случилось ли чего? Пишешь, что «в основном» неплохо, а как же не в «основном». Характер-то твой знаю — горячий и с норовом. Переломи себя».

Вот и сержант Василенко тоже советовал «переломить» себя, мол; подчиняться воле командира — это тоже мужество.

… Солдатская жизнь вновь и вновь проверяла Виктора.

На учениях с боевой стрельбой сержант назначил Шабловского обеспечивать связь руководителю. Поискал глазами: кого бы послать вторым?

— Разрешите, товарищ сержант! — попросил Гребенюк. Он прочел в глазах сержанта сомнение, потом услышал:

— Действуйте!

… Да, это было самое настоящее испытание!

В критический момент, когда до начала атаки оставались считанные минуты, прервалась связь. Гребенюк выскочил из блиндажа, побежал по линии. Одна мысль сверлила мозг: «Сейчас атака, а связи нет. Все нарушится». И вот — узорчатый след танка. Так и есть! Повреждение. Солдат соединил концы провода и бегом возвратился в блиндаж. Спросил Шабловского:

— Как?

— Порядок. Связь восстановлена!

И почти в ту же секунду в трубке раздался голос:

— Показать мишени!

Рота пошла в атаку.

После занятий рядовой Гребенюк стоял перед строем. Сержант объявил:

— Снимаю с рядового Гребенюка ранее наложенное взыскание.

Сразу стало легче на душе. И товарищи, чувствовал Виктор, стали как бы чуть ближе, смотрели улыбчиво и тепло.

Первые, может Выть, самые трудные шаги в жизни солдата остались позади. Но перелом только еще наметился.

Однажды командир отделения сказал Виктору:

— Все же я надеялся, что дело у вас пойдет быстрее. А вы все раскачиваетесь! Посмотрите на Байкова, на других отличников…

— Люди мы разные.

— Разные, да форманта всех одна — военная! И служим мы одной Родине — советской, — ответил сержант Василенко жестко. — А требую я с вас не по личной прихоти, не ради того, чтобы «властью насытиться». Это Ленин завещал учиться военному делу настоящим образом! Вы мечтаете стать военным водителем. Но ухаживать за машиной — это не пол в казарме помыть.

… Подразделение готовилось к боевым стрельбам. Командир отделения усиленно тренировал подчиненных.

Гребенюк вместе с другими располагался в укрытии. По команде сержанта солдаты должны стремительно пробежать к траншее и приготовиться открыть из нее огонь.

Команда:

— Отделение! Вперед!

Солдаты вскакивают. Но они не добежали до траншеи. Опять команда:

— Отставить! Вяло бежите! На такой скорости вас быстро возьмут на мушку…

И снова: «Вперед!», «Отставить!», «Вперед!», «Отставить!».

Наконец Гребенюк в траншее. Изготовился к стрельбе. А сержант Василенко:

— Рядовой Гребенюк! При такой изготовке упражнение вам не выполнить.

И так — день за днем.

Виктору стало казаться, что сержант к нему придирается, но однажды услышал, как сержант за что-то распекал рядового Семенова. Посочувствовал ему, думал, найдет союзника. А Семенов отрезал:

— Сержант прав. Это армия. Приказ — закон. Помнишь: «Служба — труд. Солдат — не гость…»? У сержанта добрая строгость. За отца он вроде.

Виктор отозвался тихо, растерянно:

— Не знаю, какая она — отцова строгость. Мой-то отец на войне убит. Без него вырос.

Но и здесь Гребенюк не нашел сочувствия. Семенов вскинул белесые брови:

— Так у нас, считай, полроты без отцов выросли! Думаю, мы еще больше в ответе за нашу службу, раз мы погибших отцов сменили. А к сержанту ты присмотрись: справедливее не найдешь.

И верно, Виктор стал замечать, что сержант Василенко не только требует, но старательно объясняет и всегда, где бы ни проводились занятия, показывает личный пример. Таким же был и командир роты старший лейтенант Зотов.

4

Ротный тоже давно присматривался к Гребенюку, немало думал о нем. Сердце и офицерский опыт подсказывали командиру, что Виктор правильный парень, но самолюбивый. А может, рассчитывает на какие-то особые привилегии как сын героя? И не потому ли у него постоянная жажда подвига и пренебрежение к черновым делам? Офицер упорно подбирал ключи к солдатскому характеру.

После очередной стычки Гребенюка с сержантом старший лейтенант вызвал солдата в канцелярию.

Виктор доложил о себе настороженно, посмотрел на офицера, приготовился выслушать нотацию и упреки. Но старший лейтенант подозвал его к столу и показал на подшивку газет. Улыбнулся:

— Хочу дать вам задание… не служебное. Здесь я обнаружил очерк о человеке, которого, несомненно, знал ваш отец: они на одном фронте сражались. Из этого очерка надо сделать небольшую, но яркую справку для комнаты боевой славы. Надеюсь, справитесь.

— Есть! — отчеканил Виктор и, схватив подшивку, побежал в ленинскую комнату.

Какие же они, люди, вместе с которыми отец громил врага, с которых он брал пример? Одного из них Виктор уже знал — старшина Гаврилов… А здесь о ком?

… Август сорок третьего года. Советские войска получили приказ прорвать Голубую линию. После мощной артиллерийской подготовки они перешли в атаку.

В первой цепи наступающих вело бой отделение коммуниста гвардии младшего сержанта Иосифа Лаара. Прикрываясь бронею танков, бойцы выбили противника из первой траншеи и устремились дальше. Вокруг свистели пули, вздымались черные столбы разрывов. Гитлеровцы отбивались упорно, с ожесточением. Справа от Лаара вспыхнул танк, подбитый фашистами, вышло из строя орудие сопровождения. Наступающим становилось все тяжелей. Под сильным огнем вражеских пулеметов гвардейцы залегли, неся потери. Оказалось, что пулемет бьет из тщательно замаскированных дзотов.

Командир роты приказал отделению Лаара подавить ближний дзот. Лаар с солдатами по-пластунски пополз к огневой точке. Вот она уже рядом. Лаар укрывается в воронке. Меткий бросок. Пулемет замолчал. Наступление продолжается. Но вот ожил второй дзот, и опять прижал гвардейцев к земле. И снова Лаар ползет вперед, к дзоту, скрывается в воронке. Летят гранаты. Одна, вторая, третья… Неудача. Ствол немецкого пулемета поворачивается в сторону Лаара, но гвардеец в «мертвом пространстве». Враг тоже пустил в ход гранаты. Одна из них разорвалась рядом, тяжело ранила воина. Фашисты вновь перенесли пулеметный огонь на гвардейцев, пытавшихся было подняться с земли. И тогда Лаар, зажав пилоткой рану, бросился к дзоту. Шаг, второй, третий… Лаар схватился за раскаленный ствол пулемета, отводя его в сторону, и, теряя силы, навалился грудью на амбразуру…

Иосифу Лаару посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Имя его навечно занесено в списки части, в роте стоит аккуратно заправленная койка, а над нею помещен портрет героя…

Возвращая командиру подшивку газет, Виктор сказал с восторгом:

— Вот это герой! Да ему и было где развернуться. А как сейчас проявишь себя?

— Как проявишь? — Офицер улыбнулся. Он этого и ожидал. — Я думаю так: кто постоянно мечтает проявить себя, «осчастливить» Родину подвигом, никогда его не совершит. Некоторые заявляют: когда потребуется, первым в атаку пойду, на дзот брошусь, под танк, жизни не пощажу! Но таким мечтателям невдомек, что подвиг солдата в мирные дни — это напряженный воинский труд. Слава к человеку приходит между делом, если дело достойно ее. А Лаар, совершая подвиг, не думал отличиться. Он выполнял долг… Кстати, в той же части сейчас служит ефрейтор Анатолий Лаар — сын Иосифа Лаара. Солдат-отличник. А в одной из авиачастей служит сын дважды Героя Советского Союза генерала Полбина. И он отличный летчик-истребитель. Как я слышал, оба они — люди скромные, носа не задирают.

Виктор слушал командира, смущенно опустив голову. И горько ему было оттого, что Зотов не распекал его, не упрекал, а говорил словно бы между прочим. Так же, как будто случайно, упомянул о младшем сержанте Анисимове, который изучил все оружие роты, первой очередью поражает цели… За успехи в боевой подготовке награжден знаком «Отличник Советской Армии», Почетной грамотой ЦК комсомола. Это вот и есть подвиг в мирные дин.

… В тот же вечер Виктор послал письмо матери, сообщил о беседе с командиром, но не удержался, посетовал, что с сержантом никак не найдет общего языка.

Ответ прислал брат Николай. Сначала написал о колхозных делах, о том, что его приняли в партию, а под конец отчитал резко и прямо. Уж не ищет ли Виктор поблажек, прикрываясь отцовской славой? И не принимает ли естественную требовательность сержанта за придирку? А может, мечтает о подвиге и надеется, что этот подвиг вот-вот совершит, только бы подвернулся случай?..

… В ту ночь Виктор Гребенюк долго не мог уснуть.

Что они, сговорились, что ли, — все об одном и том же! Восстановил в памяти каждый свой шаг и пришел к выводу: пожалуй, неважный он солдат! Как ни кинь, выходит, что загордился.

«Лаар тоже сын героя, — подумал Виктор. — И у многих моих товарищей тоже отцы погибли. Вот так-то, друг!»

5

Наступило лето. Воины выехали в лагерь. Располагался он в лесу. Деревья укрывали солдат от палящего солнца. Рядом поблескивала река.

По вечерам, в свободный час, к реке приходили солдаты. И текла беседа, как эта река, тихо, задумчиво. Солдаты рассказывали о своих колхозах, заводских цехах, целинных землях. Из разных мест прибыли они сюда, со всех уголков страны. Солдатская служба сроднила их, словно братьев. И радости, и неудачи — все делят пополам.

Виктор Гребенюк смотрит на реку. Неожиданно говорит:

— Братцы! А ведь здесь война была. Фашисты гуляли по этому лесу.

Солдаты вспомнили, как на одном из занятий замполит рассказывал о боях, проходивших в этом краю. Здесь пролегал последний рубеж великой битвы. Отсюда начиналось наступление на врага.

— Не гуляли, — раздался из темноты голос.

Солдаты, повернувшись, увидели старшину сверхсрочной службы Ивана Андреевича Гаврилова. Он усмехнулся:

— Когда бы гуляли, кости свои не оставили бы здесь.

Старшина сел на траву, снял фуражку, провел широкой ладонью по черным волосам. Заметил Виктора.

— А, Гребенюк… Как служится?

Виктор смутился.

— Теперь ничего. Налаживается.

— Оно б и должно. А иначе как? Доходили до меня слухи, обидно было. За твоего отца обидно было. Ведь какой человек! Забудешь разве? Познакомились мы с ним в начале войны. Вместе отходили, вместе наступали. В одном бою были ранены. Ну, я полегче чуток, а его на плащ-палатке вытаскивали. Командир дает команду отправить в медсанбат, а Евтей Моисеевич свое: «Не покину товарищей! Из медсанбата в эвакогоспиталь, а потом куда?» Разрешите, говорит, в полковом пункте: я вмиг подлечусь. Не могу менять направление. Одно оно у меня — Севастополь, Таганрог, Мелитополь. И верно, быстро вернулся в строй. Под Севастополем штурмовал Сапун-гору. Первый с флажком бросился в атаку… Да опять его ранило…

Старшина неторопливо рассказывает, и не только Виктор, а все солдаты жадно смотрят на бывалого воина, ловят каждое его слово.

* * *

… Но и после второго ранения парторг роты Евтей Гребенюк не покинул свою часть. А она из Крыма была переброшена в Прибалтику. Подразделение пополнилось молодыми, необстрелянными солдатами. Даже возле самой передовой командиры стремились использовать каждую минуту для их обучения.

Старший сержант Гребенюк взял за правило перед каждым занятием беседовать с пополнением. И почти всегда первый вопрос к нему:

— А вы подбивали танки? Страшно?

Парторг не обманывал:

— А как же? Не то что страшно — жутко! Но потому и надо поскорее привыкать, уметь расправляться с ними. Как ни страшно, а ты подпускай поближе, тогда наверняка в него попадешь. Еще лучше, если через себя пропустишь, через окоп, тогда в твоем распоряжении вся моторная часть — самая уязвимая. А окоп и траншея тебя укроют. Бывает, конечно, землицей присыпет, но ты поживее встряхнись и бей вдогон, пока далеко не уполз… Гребенюк не только рассказывал, но и показывал. Он скрывался в траншее, и солдаты наблюдали, как через нее, гремя гусеницами, переваливал танк.

— Не раздавил?! — спрашивал Евтей Гребенюк, выглянув из траншеи.

Примеру парторга следовали молодые солдаты, сперва те, кто посмелее, ложились на дно траншеи, а потом и другие.

Делились опытом и лучшие бронебойщики, «специализировавшиеся» на «тиграх».

Учеба длилась недолго. Окруженный нашими войсками противник предпринял наступление, пытаясь прорвать кольцо.

Это случилось в теплое, тихое утро, когда даже тонкие стебельки травы, поднявшейся на бруствере, стояли не шелохнувшись. Рядом с Евтеем Гребенюком лежал чернобровый молодой солдат с мечтательными голубыми глазами, о котором парторг уже знал, что он сочиняет стихи и, может, поэтому не особенно разговорчив. Но в этот раз поэт прищурился на яркое солнце и воскликнул:

— Дывись, хлопци, як гарно! Коли б не те вон танки прокляти, що небо застят…

На поле и верно догорали два немецких танка, и от них к небу тянулся густой, жирный дым.

— А голову, Ющенко, спрячьте. Пригодится еще. И окопчик, пока возможно, углубите. Надо думать, танки снова пойдут, — сказал старший сержант Гребенюк.

Он понимал, как трудно сейчас молодым солдатам, и старался подбодрить их, вселить уверенность своим спокойным видом, негромким голосом. Рядом с Ющенко лежал еще один молодой солдат, и ростом он был так мал, что, когда вставал, плащ-накидка опускалась до самых пят. Солдаты посмеивались над ним, но он добродушно отшучивался:

— Смейтесь, смейтесь! Зато маленького пуля не сразу сыщет.

Евтей Моисеевич всегда старался поддержать веселый настрой и бодрый дух солдат, но не забывал при этом что-либо добавить и посерьезней:

— Конечно, маленького пуле труднее найти, особенно если он хорошо окопается. И на тишину нельзя надеяться: на фронте она обманчива.

Да, уж кто-кто, а Евтей Гребенюк знал, как обманчива тишина. Почти в ту же секунду загрохотала вражеская артиллерия. Тяжело ранило командира взвода, и ротный приказал парторгу Гребенюку заменить взводного.

Евтей Гребенюк предупредил коммунистов, чтобы они помнили о молодых солдатах, и, придерживая потертую полевую сумку, побежал вдоль ломаной линии, образованной окопами.

Еще не затихла артиллерийская канонада, а на фоне ясного неба показались черные точки. Послышался железный рокот, и точки, все разрастаясь, превратились в танки. Покачиваясь на ухабах, словно огромные лодки, они двигались на окопы. Казалось, никакая сила не сможет остановить их…

Но вот возле одного из окопов вздрогнуло и выбросило красный язык орудие, приданное пехоте. Еще выстрел, и один из танков остановился, окутался дымом. Но другие по-прежнему приближались к гвардейцам. Гребенюк потеснил плечом молодого солдата, взял у него противотанковое ружье и, прицелившись, выстрелил. Стальная громадина с разорванной гусеницей беспомощно закрутилась на месте.

— Так ему! — торжествующе закричал бронебойщик Гончаренко. — Не нравится? А мы еще одного, чтоб не скучно было!

Прозвучал выстрел Гончаренко, и дымом окутался третий танк…

В этот день не удалось врагу смять боевой порядок роты. Противник был остановлен и на других направлениях. Молодое пополнение почувствовало себя увереннее, хотя новобранцы по-прежнему жались к «старичкам», особенно к бронебойщику Гончаренко и парторгу Евтею Гребенюку. Гончаренко был «внештатным» помощником Евтея как в боевой, так и в партийной работе. И не раз в траншее звучал его глуховатый басок:

Верим:

Часы наступают расплаты!

Ненависть мы познаем до конца,

В «тигров» немецких бросая гранаты…

Если б взрывались — бросали сердца…

А после этого трудного боя юный Ющенко вдруг спросил:

— Почему «если б»? Можно сказать без «если»:

Трудно придется — я сердце взорвется.

Вместе с собой похоронит врага!

— Хорошо! — похвалил Евтей Гребенюк. — Сердце вроде бы детонатор чувств человека. Откуда же у тебя слова такие хорошие?

Ющенко покраснел, но ничего не ответил. Евтей понял, сказал серьезно:

— Раз такие слова пришли у тебя от сердца, значит, ты страх пересилил и созрел для большого дела. А у нас еще впереди немало трудных боев.

И может, впервые Евтей Гребенюк не смог скрыть своей грусти. Кто знает, не вспомнился ли ему жаркий летний день, когда он ехал на фронт мимо родного дома? Монотонно стучали колеса. Отставали от эшелона истерзанные войной станицы и города, мелькали исклеванные пулями хаты, стен которых уже давно не касалась кисть.

С каждой минутой все тревожнее колотилось сердце Евтея: увидит ли целой станцию? Встретит ли кого из знакомых? Уцелел ли хотя бы почтовый ящик, чтобы бросить в него солдатское письмецо-треугольник: жив, мол, здоров, даже еду вот через нашу станцию…

Едва эшелон стал тормозить, Евтей Моисеевич выскочил из теплушки и тут же попал в объятия своего родственника Кулика. Евтей задохнулся от радости.

— Ленька-а-а! Ну, как? Как мои? Живы ли? Как младшенький?

И оба осеклись разом. Узнать бы, сколько простоит эшелон, тогда бы до дому сбегать, село-то рукой подать.

— Слетал бы ты до моих, — попросил Евтей. — Может, поспеют сюда прибечь. Мне самому рискованно: гляди, дадут отправление… Посчитают за дезертира.

— Я мигом, я мигом, — заторопился Кулик. — Чего ж не слетать? Такое дело, на фронт же едешь.

Леонид Кулик схватил записку и побежал в станицу прямиком через поле, срезая угол.

Однако не суждено было сбыться мечте Евтея. Защелкали буфера вагонов, и несколько сильных рук подхватили его, втащили в теплушку. Кто-то спросил:

— Как же твоя станция называется?

Евтей вздохнул:

— Терпение. Верь, не верь, а вот так и называется.

— Скажи ты! Терпение! — удивился Гончаренко.

— Есть и получше, — горько улыбнулся Евтей. — У Мелитополя — Обильная, впереди повстречается Плодородие.

— А после войны, поди, Победа появится, — заключил Гончаренко.

— Это уж обязательно! — убежденно встряхнул головой Евтей Моисеевич. — Победа, да еще не одна!

Евтею казалось, что все это было давным-давно. И тот день, когда ему наконец прямо в траншею доставили письмо от Марии, и он долго не решался его прочесть.

«Горько было нам, — писала Мария Андреевна. — Насмотрелись и натерпелись бесчинств по самую маковку… Дочка и сынки, слава богу, живы, только худые сильно. Но теперь легче уже оттого, что погнали немцев, а еще узнали мы, что ты жив, теперь-то нам ничего не страшно. На станице тебя очень ждут. Люди гутарят, как приедешь, снова изберут председателем колхоза…»

В конце письма приписка: «Папа, бей гадов до самой их смерти! Петр, Николай, Виктор».

Давним теперь казалось Евтею и это письмо. Рядом находился противник. Гвардейцы с трудом сдерживали его бешеный натиск. А затем сами перешли в контрнаступление. Враг яро сопротивлялся на каждом шагу.

У высоты 144,7 наступающие батальоны остановились. Сплошной стеной огня встретили их гитлеровцы. Две траншеи опоясали подножие. А на вершину, извиваясь, убегали ходы сообщения. Почти на самом гребне захлебывался пулеметной дробью вражеский дзот. Перекрестный свинцовый ливень срывал траву, прижимал гвардейцев к земле. В этот самый напряженный момент боя прервалась связь с артиллеристами. Рядом с командиром роты оказался рядовой Ющенко. Он хорошо понимал, что может произойти, если артиллеристы не поддержат роту своим огнем.

— Действуйте! — крикнул старший лейтенант, когда Ющенко вызвался найти обрыв телефонного кабеля.

Солдат, пригнувшись, побежал вдоль линии. Пот градом катился по разгоряченному лицу. Вокруг взлетали черные фонтаны земли. Демьян падал и снова вскакивал, чтобы сделать бросок. На открытых участках он переползал по-пластунски, и тогда ему казалось, что ползет он очень медленно и рота из-за него несет потери. И он старался ползти быстрее, пропуская через ладонь тонкую черную нить телефонного кабеля. Но вдруг эта нить выскочила из руки. Вот он, обрыв!

Ющенко быстро срастил концы и пополз обратно. Почти тут же услышал артиллерийские раскаты и увидел, как в расположении противника взметнулась земля. Ющенко подполз к командиру роты, но тот и без доклада знал, что связь восстановлена, и лишь одобрительно покивал головой. Затем подхватил команду комбата:

— За мно-о-й! За Родину!

Рядом с ним заалел флажок. Это устремился вперед комсомолец Михаил Бурун. За ними поднялись солдаты всего батальона. Вот и первая траншея, но Бурун сражен вражеской пулей. Небольшое алое полотнище подхватывает Сергей Пензев. Пробежав несколько шагов, он тоже падает. Флажок в руках Ивана Штельмакова. Он взбегает на высотку и устанавливает его на разрушенном дзоте. Будто огонек загорелся на высоте.

Наступление продолжается. Родная земля уже позади. Впереди — незнакомая, неуютная. С яростью обреченного цепляется за нее враг. Как-то, в момент исправления линии, схватили немцы голубоглазого и мечтательного Демьяна Ющенко, которого так любил Евтей Гребенкж. Да только ли он? Все любили. Жестоко расправились гитлеровцы с поэтом: искололи штыками, облили бензином и подожгли…

Много в тот вечер рассказывал старшина Гаврилов. С затаенным дыханием слушали солдаты бывалого воина. И уж совсем притих Виктор Гребенюк. А когда старшина умолк и в который раз потянулся за сигаретой, Виктор попросил:

— Товарищ старшина, расскажите о самом последнем бое. И еще… об отце.

— Ну что ж, — легонько откашлялся Гаврилов. — Юго-западнее Шяуляя последний бой случился у нас, — начал он. — Много вражеских контратак отбили мы тогда, много боевых товарищей потеряли… В одну из контратак снова немецкие танки пошли. Я в окопе аккурат рядом с Евтеем Моисеевичем находился.

Танки были еще далеко, когда перед самым бруствером разорвался снаряд. Осколком ранило Гончаренко. Он, как помните, бронебойщиком был. Ранен-то ранен, да уходить на перевязку не стал, потому как танки уже приблизились. Евтей Гребенюк скомандовал:

— Бей!

И что вы думаете? С первого выстрела пригвоздил Гончаренко машину! Закружила на месте. Да ладно бы этот танк был единственным, так ведь кроме него еще два десятка. Ну, он еще один расстрелял. И его еще раз в руку! А танки идут. На бросок гранаты уж. Евтей Моисеевич своей связкой аккурат угодил одному под самое брюхо. Здорова машина, а вздыбила нос, ровно конь на дыбы. И надо же, из-за этого, подбитого, другой выползает. Тут Евтей Гребенюк выскочил из траншеи — и ему сустречь. В связке две последние гранаты, видать, побоялся — не промахнуть бы. Так и с этого танка гусеница долой скатилась, заюлил он на месте. Другие ж танки, что уцелели, видя такое, давай назад. Перед нами — четыре дымных костра. И радоваться бы тут от такой картины, но какая уж радость: посрывали пилотки, склонили головы над Евтеем Моисеевичем, над парторгом нашим. Письмо его недописанное взял ротный. Да не знаю, успел ли тот отослать по адресу…

6

Солдаты вплотную придвинулись к старшине Гаврилову. Среди них немало таких, которые знают отцов лишь по фотографиям да воспоминаниям матерей. Рассказ о Евтее Гребенюке они восприняли как повествование о своих отцах. Еще посидели молча, покурили, молча встали и разошлись по палаткам. Виктор Гребенюк остался на берегу. Внизу, под обрывом, шумела река, и, вторя ей, лес пел свою нескончаемую песню. Рассказ старшины встревожил Виктора. «Трудно, очень трудно служить в части, где свято берегут память об отце, — думал солдат. — О нем здесь все напоминает. Кажется, что он живой, стоит с тобой рядом…»

И снова Виктор дал себе клятву быть достойным отца, стать солдатом-отличником.

Но все же много было упущено и выйти в ряды отличников оказалось нелегким делом. Уже на первом осеннем кроссе Виктор почувствовал это. По сигналу стартера он сразу взял высокий темп и порядком опередил всех солдат своего взвода. Стройные сосны с золотистыми стволами, вытянувшись вдоль лесной дороги, приветливо помахивали ему густыми кронами, а легкий ветерок охлаждал разгоряченное лицо. Но на втором километре Виктор выдохся. Ноги отяжелели, не хватало воздуха легким, сердце бешено колотилось, в висках стучали тысячи молотков. Он сошел с дистанции.

— Рядовой Гребенюк! Догоняйте взвод! — властно прозвучал голос командира роты.

Собрав последние силы, Виктор побежал снова, но взвод уже приближался к финишу. Ни единым словом не попрекнули товарищи неудачника, когда он наконец доплелся и смущенно остановился, боясь поднять глаза. Лишь Семенов не удержался, поддел:

— Ему простительно: он теперь шофер, а шоферу бегать зачем?

Это еще больше огорчило Виктора. Но и прибавило спортивной злости.

С тех пор его часто стали видеть на беговой дорожке. Виктору хотелось загладить свою вину перед товарищами, которых подвел на кроссе. Он стал упорно готовиться к спартакиаде. И день серьезного испытания наступил. Болеть за него пришел весь взвод, и, может, поддержка друзей и помогла Виктору показать неплохое время в двух трудных забегах.

В казарме уже всей ротой поздравили Виктора Гребенюка с успехом в старте. Он смущенно ответил:

— Спасибо, друзья. Но это я лишь настигаю упущенное. Теперь же у меня еще одна думка: повысить классность вождения автомобиля. Тут я тоже малость засиделся на старте. Пригрелся под крылышком отцовской славы, забыл, что славу самому добывать положено. Это будет лучшей памятью об отце.

Солдаты дружно одобрили его слова.

7

В черное небо врезаются ракеты. Вспыхнув зелеными точками, скрываются за темной гривой леса. Мотопехота просит огня…

А связисты в это время спешат в новый район. Виктор Гребенюк ведет машину, подался вперед, всматривается в дорогу: сейчас все зависит от его мастерства. Вокруг — кромешная темнота, по кабине газика барабанит дождь, на ветровом стекле потоки воды. Дорогу размыло, машину то бросает из стороны в сторону, то она ползет юзом. Уже много часов экипажи связистов находятся в непрерывном движении на усложненной трассе: здесь и целина, и участки «заражения», овраги и лесные «завалы», «взорванные» мосты… Застрянет одна машина, на помощь тут же бросаются экипажи других машин.

К рассвету подразделения сосредоточились на лесной опушке. Дождь немного утих, чуть посветлело небо. Однако время отдыха не пришло. Наоборот, поступила команда: укрыть технику. Эта работа еще напряженнее, чем вести машины по сложнопересеченной местности. В течение всего дня солдаты копали землю, эскарпировали подступы, вели разведку, поддерживали связь. А ночью снова взмыли в небо ракеты и рассыпались белыми звездами. Грохнули залпы орудий. Через несколько минут старший радиотелеграфист принял сигнал: «Вперед!»

Наступление началось.

И снова машина движется в темноте. Теперь связь надо держать на ходу. К атмосферным помехам «противник» прибавляет искусственные. В эти минуты связисты особенно чувствуют, как необходима их работа командиру. Без них он не может управлять боем.

— Перейти на ключ! — приказывает старший лейтенант Зотов.

Теперь все зависит от умелого взаимодействия водителя и радиотелеграфиста. Виктор еще больше сосредоточил внимание на дороге, увеличивая скорость на ровных участках местности. И так всю ночь. Связь не прерывалась ни на минуту.

… Учения продолжаются. Снова остановка, и снова оборудование укрытий для техники. Где-то вдали повисают на темнеющем небе ракеты, падают, описав дугу…

— Как на настоящей войне, — заметил Виктор Гребенюк.

Прикрывшись от дождя плащ-накидкой, он, обхватил пилоткой горячую кружку, пьет чай. Ужин тоже, как на войне: на позиции его доставили с полевой кухни в термосах. Так же, как Виктор, обхватив пилотками кружки, пьют чай все солдаты, радуясь короткому отдыху.

А отдых и впрямь недолог. Звучит сигнал:

— Атомная тревога!

Гребенюк вместе со всеми скрылся в отрытом котловане, надел противогаз. Вскоре раздался мощный «атомный взрыв». Это наступающие подразделения нанесли удар по обороне «противника» и опять устремились вперед. Преодоление этой зоны осуществляется в защитной одежде и в противогазах. Управлять машиной стало труднее, но Виктор Гребенюк настойчиво пролагает путь всей колонне связистов: от них зависит управление сложным «боем» в обстановке, приближенной к боевой. И вводные следуют одна за другой.

«Противник» нанес контрудар по наступающей мотопехоте, и группа его танков прорвалась в район артиллерийских позиций. На помощь огневикам поспешили и связисты. Расположились на танкоопасном направлении и вместе с артиллеристами и танкистами приготовились к отражению контратаки.

За позицией взорвалось несколько снарядов. Затем показались танки «противника», сопровождающие десант.

Виктор Гребенюк вел огонь из автомата, и у него было такое ощущение, словно он и вправду участвует в настоящем бою. По лесной чаще гуляло протяжное эхо. Гулко стучали пулеметы, стрекотали автоматы. И в эту трескотню врывался грохот артиллерийской канонады. Поблизости ревели танки. Над полем, которое открывалось с лесной опушки, все чаще повисали ракеты. Минометчики из глубины усилили огонь. Казалось, победа уже близка. В эту минуту посредник объявил:

— Из строя выбыл старший радиотелеграфист.

— Рядовой Гребенюк, заменить Фитисова! — приказал сержант.

— Есть!

Виктор взобрался в кузов радиостанции. Фитисов смущенно поглядывал на посредника и пытался хоть как-нибудь подсобить Виктору, но тот и сам работал быстро и уверенно, как заправский связист. Команды передавались точно, оперативно. Но торжествовать было рано.

— И Гребенюк «убит», — объявил посредник. — Начать продвижение вперед!

Здесь и произошла осечка: водителя спецмашины никто не смог заменить.

— Непорядок, — покачал головой посредник. — Весь экипаж вывожу из строя. — Жалко, до этого дело отлично шло.

… Наступил рассвет. От утреннего солнца загорелись верхушки деревьев. Молодая трава блестела дождевыми каплями. От легкого ветерка заструились, закипели посвежевшие листья. Запели птицы.

Но связисты словно не замечали обновления природы. Каждый считал себя виновным в ночном происшествии. Гребенюк сказал:

— Больше всех, пожалуй, я виноват.

— Это в чем же? — спросил Фитисов. — Ты хорошо на ключе работал, когда я оказался «убитым».

— Не в том дело, — Виктор махнул рукой. — Себе замены не подготовил. Вот его, например, Семенова.

— Всегда рад стараться, — заулыбался Семенов.

Но сержант Власенко, командир экипажа, не разделил его веселья. Хмуро заметил:

— Всегда, не всегда, а мне давно надо было подумать об этом и самому научиться.

… Разбор учений проводился у опушки леса. Солдаты почистили сапоги, подтянули на тужурках ремни, встали в тесный сомкнутый строй. Полковник, коренастый, черноусый, с веселыми глазами, двинулся вдоль шеренги. Взгляд его остановился на Викторе.

— Видел, товарищ Гребенюк, вас в сегодняшем «бою». Держались молодцом. Выйти из строя!

Виктор сделал несколько шагов и повернулся лицом к товарищам. Сосредоточенный, подтянутый, бравый. Полковник сказал:

— Эти учения явились для всех хорошей проверкой. И все вы, товарищи, действовали успешно. Но я особо отмечаю рядового Гребенюка. По трудным дорогам водил он машину, участвовал в отражении контратаки. В критический момент сумел заменить радиотелеграфиста. Действовал, как в настоящем бою. Товарищ Гребенюк! Объявляю вам благодарность!

— Служу Советскому Союзу! — выдохнул Виктор.

Не сразу возвратился в казарму Виктор и после учений: перед тем как поставить машину в автопарк, требовалось привести ее в полный порядок. Лишь вечером зашел он в комнату боевой славы. С портрета на него спокойно смотрел его отец — Герой Советского Союза, бывший парторг роты Евтей Моисеевич Гребенюк. «Стараюсь не подводить, отец! — улыбнулся ему в душе Виктор. — Но это еще не все. Доложу, когда двух водителей подготовлю, а то вон как неладно вышло. Мне-то благодарность, а всему экипажу краснеть пришлось…»

… На очередные большие учения выехали по тревоге. Многое было, как в прошлый раз: и марш по сложнопересеченной местности, и напряженная обстановка, и отражение контратак «противника». Только теперь не было дождей, и нещадно палило солнце, а густая серая пыль заволакивала округу. И еще одно было не так, как в прошлый раз: в район сосредоточения Виктор Гребенюк вел спецмашину, чередуясь с сержантом Власенко и радиотелеграфистом Фитисовым. Они оба и вызвались заменить водителя, когда посредник вывел из строя Гребенюка.

— Машину будет вести Фитисов! — приказал командир. Он не скрывал, что доволен.

А Виктор наблюдал за действиями своего ученика и тоже не мог скрыть радости. Пожалуй, никогда ему не было так приятно. Недавно сам сдал экзамен на права водителя второго класса, приобрел два спортивных разряда. Но самое дорогое — вот оно! Уйдет Виктор Гребенюк в запас, а здесь его не избудут. Скажут доброе слово о нем солдаты. Это большое счастье.

В лагерь возвратились к концу дня. Огромный солнечный диск уже скатился за горизонт, но было еще светло. Солдаты чистили оружие, технику. Поужинав, потянулись на открытую эстраду. Шел сюда и Виктор. Остановился у большого красивого стенда. Теперь на нем был портрет не только отца, но и портреты тех, кто продолжал его славные традиции, — армейских маяков. И среди них — рядовой Виктор Гребенюк.

Украдкой посмотрел он на свой портрет и свернул в сторону, к открытой эстраде, где демонстрировался кинофильм.

Виктор не запомнил его содержания, лишь в памяти отчетливо прозвучали прилетевшие откуда-то издалека позывные;

«Сын, я — отец.

Как слышишь меня? Прием».

И солдатское сердце на той же волне ответило:

«Отец, я — сын.

Слышу тебя хорошо».

Принимай, командир, внука