жалеет отца и потому не дает телеграммы: три минуты свидания — чего старику тащиться за столько верст? Так вот и ездит уже несколько раз сержант мимо родной избы…
Однако стоп. Стоп! Где он сейчас, сержант Смирнов? А где Иван Доркин с горячим чаем? Где эта теплушка с нагретой печкой?.. Видит Геннадий платформу, а на ней накрытая брезентом техника. И вовсе сейчас не мороз, а дождь, и поезд летит в темноту.
Геннадий зябко повел плечами. Надо же так: сон наяву увидел. Устал, пожалуй. Сержант предлагал сменить, да вот отказался. Выходит, зря. Перегон-то и верно длинный. Геннадий заступил на пост в двадцать два, а сейчас сколько? Ого, скоро час ночи! Солдат поправляет воротник плаща. Чего там — зимой, и сейчас не худо будет кружечку горячего чая выпить в вагоне. Доркин будет его менять. Наверное, уже плащ надел и карабин взял… А уж о чае обязательно позаботился. Хороший он, Иван Доркин.
А поезд летит в темноту. И стучат монотонно колеса…
«А как там наши? — думает солдат о тех, кто остался в части. — Беспокоятся, наверно, особенно командир роты…»
Перед отъездом он сам инструктировал отправлявшихся в дальний путь.
— Бдительность и дисциплина! — подчеркивал ротный. — Вы останетесь на несколько недель без командира, и контроль за вами один: ваша совесть. Не подведите наш коллектив и помните: солдат — всегда солдат.
Сержанту Смирнову не приходится волноваться. Солдаты подобрались что надо! Кто не на посту — занимается, изучает уставы, материальную часть оружия. На больших остановках иногда даже отрабатывают строевые приемы с оружием. Утром сержант подает команду:
— За газетами! Кто сегодня во внутреннем наряде?
В вагоне появляется кипа свежих газет. Сосредоточенно читают, делятся впечатлениями. Потом — час «инспекторской»: спрашивают друг друга, проверяют, «гоняют» по учебным вопросам. Вчера сержант устроил экзамен на знание карабина. Остался доволен ответами. Завтра по уставу спросит. «Надо повторить материал», — думает Геннадий.
А поезд мчится в темноту. Под монотонную музыку колес укачивает солдата. Он борется со сном. Вспоминает свои первые шаги… В общем-то самые обычные. Вспоминает рассказы отца, Михаила Кузьмича, о том, как тот участвовал в боях с фашистской Германией и с империалистической Японией… И о себе вспомнил, хотя очень куцая у него еще биография. Школа, училище механизации на Смоленщине, свое родное село Доброе. Здесь Геннадий работал трактористом, отсюда призывался в армию.
Проводы удались на славу. Звенели песни, заливалась гармошка, танцевать старались по-модному. Мать, Мария Михайловна, всплакнула:
— Служи, сынок, хорошо. Обещаешь мне?
— Обещаю, мама. Только плакать не надо. А ты обещаешь?
— И я обещаю, — улыбнулась сквозь слезы мать.
Дождь усилился. Стало еще холоднее. Поправляя ворот плаща, Геннадий взглянул вдоль состава. Где-то впереди едва приметно мелькал огонек. Эшелон только что вырвался из лесного массива и шел по открытому месту. Здесь ветер еще сильнее…
Геннадий всмотрелся в циферблат часов. Все же медленно ползут стрелки. Перевел взгляд на мелькающие вдали огоньки. Станция? Но почему один огонек? Эшелон пошел по дуге. И опять этот же огонек. Букса? Состав выпрямился, пламя на секунду скрылось, потом появилось снова. Оно становилось все ярче и уже доставало острыми языками до платформы. Еще минута-другая — и пламя перебросится на деревянную платформу. А если букса перегорит на таком ходу — крушение неминуемо.
Часовой дернул ручку стоп-крана, но поезд даже не сбавил скорости. Стоп-кран не сработал. А поезд, кажется, еще быстрее пошел. Громче застучали колеса, сильнее запылало пламя.
Мгновенно принято новое решение. Геннадий вскидывает к плечу карабин. Выстрел, второй, третий… Но за грохотанием вагонов, за шумом дождя никто не слышит выстрелов. Кажется, крушение неминуемо.
Солдат снимает плащ, забрасывает карабин за спину. Спускается на автосцепку, ложится на нее. Будто прилипает к холодному мокрому железу, крепко держится одной рукой, а другой, свободной, тянется к тормозному шлангу. Не удается.
Из-под колес летят искры — маленькие огненные стрелы; в лицо солдату ударяют камешки.
А состав мчится на огромной скорости. Раздувается пламя. Сейчас оно перекинется на платформу. До критической точки раскалится ось. Катастрофа? Уже? Так скоро? Нет, катастрофы пока еще нет, она наступит, если товарищи в вагоне не услышат сигнала. Или если Геннадий не разъединит тормозное устройство.
Он снова тянется к тормозному шлангу. Он уже висит вниз головой, оглушенный стуком колес, шумом ветра. В висках стучит. Рука судорожно обнимает холодный металл…
Последнее усилие. Солдат наконец схватился за шланг, разъединил его. Воздух засвистел в тормозах, состав стал медленно останавливаться. Пламя, охватившее буксу, поднялось еще выше, осветило нагоны. Геннадий спрыгнул на землю и плащом начал сбивать пламя.
На помощь со всем караулом уже бежал сержант Смирнов. Скомандовал:
— Убирайте набивку!
Геннадий вытянул из осей легковоспламеняющуюся набивку, а сержант залил ее из ведра, которое захватил с собой.
Когда подбежали машинист и вся поездная бригада во главе с бригадиром, очаг пожара был уже ликвидирован, но ехать было нельзя: ось была еще сильно раскалена.
— Еще бы несколько минут, и — конец, — покачал головой машинист. — На честном слове держалась.
— Не на честном слове, а на мужестве этих солдат, — уточнил бригадир.
Подошел начальник эшелона. Сообщил решение: подождать, чтобы остыла ось, и на малой скорости дотянуть до станции, а нам заменить вагон.
А пока что сержант сменил часового. Оказавшись в теплом вагоне, Геннадий долго молчал, приходя в себя.
Иван Доркин пошутил:
— Ну, Гена, теперь тебе орден дадут. Загордишься, наверно?
— Дай лучше чаю, — Геннадий наконец улыбнулся.
В части солдат ожидали письма. За несколько недель их накопилось много. Два письма от матери получил Геннадий. И в том, и в другом — один вопрос и просьба одна: как, сынок, тебе служится? Служи, сынок, хорошо. Геннадий ответил, что служится хорошо, а давно не писал потому, что был в служебной командировке. А вот о том, как на ходу поезда гасил буксу и предотвратил крушение, — даже не заикнулся: может, позабыл, а может, посчитал обычным делом.
Депутат
— Командир взвода… — Преподаватель обвел взглядом курсантский строй и после некоторого раздумья произнес: — Командир взвода сержант Михайлюков.
Из строя вышел высокий голубоглазый парень. Всем своим видом словно подтверждает: «Приказывайте, я готов».
— Обстановка такова, — говорит офицер. — Ваш взвод наступает по сильно пересеченной местности. Трудно приходится второму отделению, попавшему под пулеметный огонь «противника».
Сложная обстановка. Решай, сержант! Да побыстрее — время не ждет.
Мозг работает напряженно. Сержант принимает решение, отдает команду: отделениям ускорить движение, сосредоточить огонь по пулемету и пехоте «противника».
Офицер усложняет задачу: третье отделение взвода вышло на открытый фланг «противника».
Сержант Михайлюков, оценив обстановку, приказывает третьему отделению ускорить движение и во взаимодействии с соседним взводом атаковать «противника» во фланг.
Расторопно действует Михайлюков. Командует решительно, деловито. Преподавателю нравится, как он по-командирски толково распоряжается силами и средствами. Поступки обоснованы, соответствуют обстановке.
«Хороший получится из него командир», — думает офицер.
Сейчас трудно припомнить, когда именно созрело у Владимира Михайлюкова решение пойти и военное училище, навсегда связать свою жизнь с армией. Кажется, он вырос с этой мечтой.
Владимир — сын офицера. Его детство шагало рядом с солдатами. Из гарнизона в гарнизон кочевала семья. Мальчишкой просыпался и засыпал по сигналу полковой трубы, бегал за воинским строем, подлаживался под строевой шаг. Все события в гарнизонах, маленькие и большие праздники проходили у него на глазах. В летних лагерях вместе с солдатами уходил на реку, нырял, плавал. Вместе с ними пел песни.
Однажды вечером, словно что-то вспомнив, отец достал старую, потрепанную карту, расправил ее и повел острием карандаша по путям-дорогам фронтовым. Рассказал о первом дне войны, о тяжелом ранении. А потом — бои, бои… На Курской дуге воевал Иван Яковлевич, в тех местах, где прошло его детство и откуда перед самой войной в армию ушел.
Решили отец с сыном:
— Поедем на Курскую дугу.
… И вот стучат колеса. Поднявшееся солнце ослепительными лучами стреляет из-за стволов деревьев.
Нет, никогда не забудет Владимир, как стоял вместе с отцом у разрушенных, заросших травой окопов. Они долго молчали. Сын украдкой взглянул на отца и будто только сейчас заметил седину в его волосах.
И на обратном пути Володя не проронил ни слова. А дома объявил неожиданно:
— Пойду работать.
Учителя в школе сожалели: ни одной тройки, а он — на работу! Отец же не отговаривал, тем более что сын обещал учиться в вечерней школе. Так Володя стал служащим Советской Армии. Поднимался вместе с солдатами, выходил по тревоге на занятия. Как солдат. Иначе нельзя. Он аккумуляторщик, а без аккумулятора машина и с места не сдвинется. Нужно проверить, чтобы все было в порядке.
Служба в воинской части приучила Владимира к воинскому порядку. И хотя не всегда легко было, он все же решил поступать в военное училище. Кое-кто из друзей подтрунивал:
— Учился бы себе в школе: ни отбоев, ни подъемов. Куда хочу — иду. Знаю, что не вызовут. А ты, брат, досрочно в военные записался. Успеешь, наслужишься.
— Отстаньте, — отмахивался Владимир. — Чем раньше солдатской жизни отведаю, тем скорее настоящим человеком стану.
Отец, следя за работой и учебой сына, видел, что парень старается. Посерьезнел, с душой к делу относится. Тепло улыбаясь, Иван Яковлевич шутил:
— Не случайно, мать, он у нас в казарме родился. Сердцем прилип к солдатской жизни.