— Врач Амин-хан Халаки, твой халат видно, — шепнул я.
Подол исчез, будто мышиный хвост в норе.
— Ты кто?
— Джавахир-ага, слуга Перихан-ханум.
— Мне можно выйти?
— Нет, если хочешь жить.
— Ну тогда брось мне хоть чуточку еды…
Подобрав несколько огурцов и гроздь винограда, я сунул их в печь и пожелал ему удачи. Затем отправился к дверям бируни и приветствовал Зэв-агу, чей лоб вечно бороздили морщины тревоги.
— Какие новости? — спросил я.
— Пока ник-к-каких, — пробормотал он, и уцелевшие зубы его стучали от страха. Отворив дверь, он впустил меня внутрь.
Я быстро дошел до Зала сорока колонн и заглянул туда, но там было пусто. Продолжая путь, я добрался до самой северной стены дворца, когда меня встревожили тяжкие глухие удары. Мне померещилось, что несколько воинов притащили пушку и бьют ею в деревянные створки ворот, стонавших, будто под пыткой.
— Хайдар-шах, отвори нам, впусти нас! — кричали снаружи. — Мы твои друзья!
Пренебрегая обычными дворцовыми приличиями, я помчался по двору через все проходы к гарему, обливаясь потом. Добежав до огромного платана, я ощутил, что земля содрогнулась, словно при землетрясении, но тут же понял — это лошадиные копыта. Резко остановившись, я вдруг почувствовал себя словно муравей, зажатый между большим и указательным пальцем человека.
Мое сердце заколотилось быстрее, когда деревянная дверь из гарема на Выгул шахских скакунов заскрипела, отворяясь. Воины хлынули в сад, обнажая клинки, выкрикивая имя Исмаила, топча розовые кусты и разметая дорожки. Небывалое прежде зрелище мужчин в женской половине, оскверненной армией, потрясло меня до глубины души.
Шамхал подъехал ко мне на своем боевом арабском вороном жеребце и натянул поводья.
— Где Хайдар? — крикнул он.
— Скорее всего, в материнских покоях. Вон тот дом, перед которым два кипариса. — Я показал.
Шамхал скомандовал воинам идти к воротам бируни и задержать сторонников Хайдара, если те попытаются ворваться в гарем. Затем пришпорил коня и помчался к дому Султан-заде. Один из его старших, Колафа-румлу, чей дорогой шлем украшала насечка в виде стихов Корана, что показывало его высокое положение, заметил что-то невдалеке и рявкнул:
— Кто там?
Я разглядел трех женщин в чадорах, чьи лица были скрыты пичехами, прячущихся среди высоких цветущих кустов. Самая высокая из них была обута в розовые шелковые туфли.
— Успокойся, мы просто вышли купить хлеба, — дрожащим голосом объяснила одна из них. — Поварня пуста, и нашим детям нечего есть.
— Шамхал-хан, вернись! — позвал Колафа.
Развернув коня, Шамхал с несколькими воинами поскакал к Колафе и женщинам. Они жались друг к дружке, словно испуганные газели в кольце загонщиков.
— Сбросьте пичехи! — прорычал Шамхал.
Женщина, укутанная в темный чадор, простерла руки, защищая остальных и оттесняя их за спину, отчего та, что в розовых туфлях, запнулась и едва не упала.
— Не место здесь требовать такого! — храбро возразила женщина в темном чадоре.
— Если вы невиновны, вам нечего бояться, — отвечал Колафа.
Он сорвал с нее чадор и пичех вместе с платком, покрывавшим голову, и она завопила, когда ее длинные темные волосы рассыпались по плечам и груди. Это была Эйюва, одна из старших на кухне. Я задохнулся от ужаса при виде такого посягательства.
Вторая выступила вперед сама, и капитан открыл ее лицо. И она зарыдала, когда мужчины плотоядно уставились на ее лицо и необычные рыжие волосы. Ее я не узнавал.
— Кто вы? — грозно спросил Шамхал.
— Мы служим госпожам шахского двора, — дерзко отвечала Эйюва, не объясняя ничего больше.
Они с подругой прикрывали собой третью женщину, стоя лицом к воинам, и для пущей защиты сцепили вокруг нее руки. Я уже собирался выйти и отстоять их, но в моем мозгу вдруг вспыхнуло подозрение, и я остановил свой порыв.
— Вы обесчестите весь дом Сафави, если откроете ее лицо! — кричала Эйюва. — Ваша жизнь станет вечным наказанием!
Колафа махнул воинам.
— Пусть идут, — велел он презрительно. — Это всего лишь женщины.
— Пусть докажут! — свирепо блеснул глазами Шамхал.
— Да ты обезумел. Хочешь, чтоб нас казнили? — ответил Колафа.
Я слышал, как палицы крушат дерево, и понимал, что люди Хайдара напали на заграждения и стражу перед бируни. Спаси нас Всевышний! Еще минута — и нас всех перережут.
Женщины попытались выскочить из кольца под ногами горячившихся коней. Воины сомкнулись, чтоб поймать их, и тогда Шамхал схватил третью женщину за чадор и сорвал все покровы с ее головы.
— Пощади! — взвизгнула она придушенным голосом.
Когда Колафа сдернул платок с ее коротких волос, мое подозрение подтвердилось: это был Хайдар. Он поднял руки, защищаясь, и левый глаз его дергался, словно в предсмертных судорогах.
Из-за ворот сторонники Хайдара вопили, подбадривая его:
— Хайдар, мы тут, мы защитим тебя! Помощь близка!
Хайдар повернулся на их голоса и закричал: «Скорее!..» — пытаясь прорваться между всадниками. Шамхал и Колафа соскочили с коней, оттолкнули женщин и бросились на него. Хайдар не устоял и грохнулся на землю. Розовые туфли слетели, он дрыгал ногами, пока мужчины пытались прижать его руки.
Вдалеке послышался грохот, и первые приверженцы Хайдара ворвались в гаремные ворота. Я узнал воина с широким багровым шрамом. Он издал такой свирепый боевой клич, что моя кровь заледенела, и занес клинок надо мной, топоча как слон. Я спасся лишь тем, что рухнул навзничь в грязь.
— Выбора нет. Кончай его! — услышал я крик Шамхала.
Подняв голову, я увидел, что он сумел наконец скрутить руки Хайдара за спиной. Колафа выхватил саблю и всадил ее в живот Хайдару. На серой рубахе возникло темное пятно. Оно расплывалось по его животу, и Хайдар, оскалившись, вцепился в рану. Булькающие кровью стоны рвались из его рта.
Эйюва и вторая женщина завизжали от ужаса, согнувшись, колотя себя по коленям и лицу. Эти вопли были ужаснее всего, что я слышал в жизни.
Воины Шамхала взвалили тело Хайдара на плечи и потащили к проходу, ведущему в бируни. Люди Хайдара уже прорвались к гарему, их вел Хоссейн-бег-остаджлу. Он уставился на безвольно повисшее тело в окровавленной серой рубахе.
— Увы, блистательная надежда наша жестоко погублена! Да будете вы прокляты до скончания вашего рода! — вскричал он и разразился грязной бранью.
Он и его люди недолго рубились с воинами Шамхала, но что значит горстка ратников без своего владыки? Вскоре за спиной Хоссейн-бега всадники пришпорили коней и помчались к бируни, страшась смерти. Охрана Хоссейн-бега сомкнулась вокруг него, и он тоже с позором бросился прочь.
Шамхал скомандовал отступать через ту самую дверь от Выгула и присоединиться к страже перед Али-Капу. Проезжая мимо, он швырнул мне большой железный ключ. Я захлопнул за ними тяжелую дверь и тщательно запер ее.
Розовые кусты были обезглавлены. Где-то в кронах кедров начал пробовать голос соловей, и я вспомнил плач. «Мои алые розы распахнули свои одежды перед тобой, но нынче лепестки их скрыли землю, словно кровавые слезы…» Одежды мои покрывала пыль, во рту стоял вкус желчи.
Я добрел до дома Пери и рассказал ей, что произошло. Бледность покрыла ее лицо, когда я описал смерть Хайдара.
— Словно земля погребения моего сыплется мне на голову! — сказала повелительница. — Почему дядя не исполнил моей просьбы?
— На то была воля Бога, — примирительно ответил я.
Ее тонкое тело казалось хрупким, словно длинногорлый флакон с розовой водой. Хотя я и старался утешить ее, но знал, что Марьям уймет ее слезы лучше, чем кто-либо другой.
Я вернулся в спальню, отведенную евнухам, служившим в гареме. Наше жилье, примечательное разве что своей скромностью, сейчас казалось мне почти храмом. Рухнув на набитую шерстью подушку в гостиной, я стащил с себя грязную верхнюю одежду и велел слуге принести мне чаю послаще. Руки мои едва смогли поднести сосуд ко рту.
Вскоре ко мне присоединился Баламани. Глаза его покраснели, веки набухли.
— Оплакиваешь Хайдар-мирзу? — спросил я.
Глаза его выкатились от изумления.
— О чем ты?
Я не смог сдержаться: удовольствие, что узнал первым новость, которая может изменить мир, было слишком сильным.
В тот вечер я был измучен и нуждался в утешении. Некоторые прибегали к опиуму или бангу, питью, наводящему грезы, но я чувствовал, что и они не помогут. Я наполнил желудок хлебом, сыром и свежей зеленью, потом ушел к себе и долго слушал храп Баламани. Лежа на тюфяке, я заново созерцал события дня: красное пятно на серой рубахе Хайдара вырастало перед моими глазами, пока не вытеснило ночной мрак, словно истекающая гноем рана. Когда луна встала в окне, на ее светлом лике горели кровавые пятна. Пятна росли, пока луна не стала ярко-красным диском, прокладывающим кровавый путь по небу, и я проснулся со сведенными судорогой конечностями и пересохшим горлом. Лежать я больше не мог. Встав, я оделся и пошел по тропе между платанами, пока не добрался до входа в невысокое здание, где помещались женщины дома Султанам. Дежурному евнуху я шепнул, что у меня срочное послание к Хадидже, и сунул ему в ладонь монету.
Хадидже была одна, свою соседку она куда-то отослала. Глаза ее сияли в лунном свете, а концы длинных кудрявых волос словно плавали в серебре.
— Я не могла спать, — шептала она. — Все думала о том, что случилось нынче.
— Потому я и пришел.
— Ты это видел?
— От начала до конца, — шепнул я, не сумев скрыть ужаса. За время моей службы при дворе людей казнили, но никогда так грубо.
— Ты весь дрожишь! — Хадидже откинула шерстяное одеяло. — Иди сюда, согрейся.
Сняв тюрбан и верхнюю одежду, я растянулся рядом с Хадидже, не снимая остального. Она улеглась, прижавшись к моей спине и обвив меня руками. Чувствуя овалы ее грудей под полотняной ночной рубашкой, я словно согревался перед открытым огнем.
— А-а кеш-ш!.. — благодарно сказал я, впитывая ее тепло. — Ты греешь меня снаружи и изнутри…