Это явилось, наверное, первым испытанием для свежезарегистрированной супруги в стихийном, организованном ею же самой, обряде брачной инициации: суп из топора Рая таки да, супчик сварила. Хотя, если быть совсем точными, она сварганила потрясающий супец – причём буквально из воздуха.
Более того: оказывается, колбасясь вчера вечером в церковной пристройке (меж смертно смердящих наркоманов), она даром времени не теряла, но, напротив того, умудрилась испечь настоящий „наполеон“ – роскошный, пышный, сливочно-палевый – ах! – вызывающе-белоснежный – одним словом, царственный, – который она, бережно разместив в коробке из-под своих свадебных туфель сорок второго размера, – по дороге на фиктивное бракосочетание спрятала за цветочной кадкой возле самых дверей Аада.
И вот сейчас „наполеон“ был подан. Источая сладость и масляно улыбаясь, торт, казалось, предлагал сам себя – совсем как испекшая его претендентка на единовластное правление кухонно-прачечным парадизом.
Чем закончился для новобрачной этот день, мы – то есть вторая свидетельница и я – не знаем. У нас не выдержали нервишки: мы, «по-английски», свалили.
9
Через неделю у меня стали раздаваться регулярные телефонные звонки. Звонки были от Раи, но жила она уже в квартире Аада. Каким образом оказался возможным такой кульбит? (Ну, это – смотря что понимать под словом «жила». «Рабинович здесь проживает?» – «Нет». – «А разве Вы – не Рабинович?» – «А разве это – жизнь?»)
О, если у вас возник такой сугубо отвлечённый вопрос («жизнь – не жизнь»), значит вы попросту недооцениваете женскую целеустремлённость. Которая, найди она более достойное применение (чем поимка и порабощение очередного идиота-самца), давно бы уже дала человечеству возможность открыть лекарство от рака, секрет вечного двигателя, вечной молодости, вечного счастья – и, реализуя свою, заложенную природой, мощную территориальную экспансию, – даже обнаружить симпатичную, богатую кислородом планету где-нибудь недалеко от Земли. (Возможно, опять же, – для насаждения там кухонь и спаленок, но это уже другой вопрос.)
Вот один из впечатляющих примеров вышесказанного – примеров, свидетельницей которого (о господи! снова – свидетельницей!) мне непосчастливилось быть. Петербургский актёр по имени Иван Григорьевич Барсуковский – и гримёрша-лимитчица Люда. Какая-то ерунда по закулисной пьянке: он шёл в нужник, уже расстегнул ширинку, а тут спотыкается об неё, о гримёршу, – и вот падение (во всех смыслах), залёт, вот тебе деньги на аборт, нет, буду рожать; рожаю. Следующий номер программы: что будем писать в графе «отец ребёнка»? Ну, тут уж наш актёр, обременённый (осчастливленный) третьей семьёй, диабетом, тромбофлебитом и всяческими званиями, встаёт на дыбы – а вокруг себя, вставшего на дыбы, проворно закрепляет в земляном грунте архаические фортификационные сооружения в виде противотанковых надолбов.
Наивный! В науке побеждать, как говорил Суворов, только зацикленный дурак артачится на лобовой атаке.
В зоологической бойне между мужчиной и женщиной (по утверждению Антиопы, Пентесилеи и Фалестры) – так же, как, в целом, в зоологической бойне между «я» и «они» (по утверждению Сенеки, Шопенгауэра и Сартра), побеждает тот, кто имеет лучшую сноровку в обходных манёврах.
Короче говоря, примерно через полгода гримёрша Люда поднесла к близоруким, поражённым вдобавок глаукомой, очам Ивана Григорьевича Барсуковского два документа. Одним был её паспорт, где, на страничке о заключении-расторжении брака, её законным супругом значился не кто иной, как Иван Григорьевич Барсуковский; другим документом было свидетельство о рождении сына, имя которому оказалось Григорий Иванович Барсуковский, а отцом его, как прочёл с нарастающим ужасом Иван Григорьевич Барсуковский, был записан не кто иной, как Иван Григорьевич Барсуковский.
Скромно потупив утяжелённые тушью глаза, Люда объясняла (за рюмкой портвейна, подругам), что в пятимиллионном городе Питере – культурном, промышленном и военно-стратегическом центре, а также колыбели трёх революций, – она вот, как видите, смогла найти человека именно с такими данными (прямо-таки, отметим себе мы, в традициях петербургского двойничества) – то есть существо мужского пола, которое, кроме того, находилось в юридически приемлемой для брачных уз возрастной группе. (Злые языки, правда, скорректировали эту легенду сплетнями о самой банальной взятке в паспортном столе, но красота воплощённого замысла, на мой взгляд, нимало не пострадала от этих легенд о муках творческого процесса.)
10
Экспансионистская операция под названием «Вселение Раи к Ааду» (кодовое название: «Вторжение») осуществлялась следующим образом. После заполучения документа о заключении брака Рая немедленно показала имеющуюся в нём запись святому отцу. Узрев штамп-стигмат, святой отец вынес приговор: он не имеет более права держать в стенах вверенной ему кирхи полноценную половину полноценного автохтона. Таким образом, состоялось изгнание Раи из лона одной, отдельно взятой церкви. Рая оказалась как бы на улице.
Драма бездомности в данном случае была, прямо скажем, сильно раздута. Пастор, конечно, Раю не выгнал, он только имитировал изгнание из рая – и он, к его чести, ещё долго не отторгал бы Раю от неоскудевающих сосцов церкви, ведь это невестка именно его, пастора, подкупленная-ублажённая райскими улыбочками, исходившими от целеустремлённой беженки, познакомила её со своим дальним родичем, «хорошим человеком». И в том случае, если бы Рая собственноручно не подбивала бы пастора срочно лишить себя крова (а дождалась бы вида на жительство, затем нашла бы работу и сняла бы себе независимое жильё), пастор, конечно, потерпел бы Раино присутствие ровно столько, сколько это нужно было бы самой Рае.
Но Рае нужно было совсем другое. И пастор, рудиментарным житейским чувством, вполне догадывался, что именно. Будучи на стороне Раи (её рахат-лукумные улыбки не просто сулили, но воплощали райское наслаждение – совсем как шоколадка «Баунти», то есть делали это куда предметней и убедительней, чем могла бы сделать проповедь самого же святого отца), пастор одной рукой как бы выселил её на улицу, а другой немедленно призвал к себе свою невестку – с тем расчётом, чтобы та взялась Ааду названивать – и его, Аада, увещевать.
Пастор вкупе со своим святым семейством уже был проинформирован, что данный брак Аад считает фиктивным и что именно фиктивность являлась базисным условием брачевания, но, видимо, святое семейство сочло: а чем чёрт не шутит? Тьфу, сатана, изыди, грех, грех – имелось в виду: чем только не одаривает нас всемогущий Господь?
Невестка пастора взялась внушать Ааду, что всё это – сугубо временно, временно, временно – и, в целом, смысл этого внушения не сильно расходился с проповедями святых отцов, где безустанно подчёркивалось, что и сама наша leven-лихоманка, со всеми её топотами-хлопотами, притопами-прихлопами и даже развесёлой присядкой – явление принципиально временное. Ну, скажем, как корь. Немножечко полечиться. Но, главным образом, перетерпеть.
И Аад, несмотря на свой природный и профессиональный скепсис (по образованию он был философом), как-то совсем по-детски попался. То есть пустил троянского коня (великоросского происхождения, малоросской дрессуры) непосредственно к себе в дом-крепость.
Остальное было делом техники.
11
Эта часть, которую мы целомудренно именуем «техникой», сработала, правду сказать, тоже не сразу. Ну, сразу-то – только что бывает? Вот именно. А тут речь о сакральном единении Иня с Янем, на чём и зиждется мир по опечатке Господа Бога.
Для начала Рая проспала целый год в кухне Аада на надувном матрасе для водных развлечений. Уже в середине ночи матрас, как правило, сдувался, сдавался – и превращался в плоскую прорезиненную тряпку. Но, благодаря этой тряпке, Рая спала не на голом полу.
Узнала я об этих интимных подробностях Раиного постоя – от неё же по телефону. Но и в вопросе эксплуатации телефона образовался своеобычный нюанс.
Аад запретил Рае отзываться на телефонные звонки. Ясное дело: эта приблудная подселенка с легитимными документами фиктивной жены не должна была отпугивать и без того недружные ряды Аадовых поклонниц. (Таких дур было немало: Аад был смазлив – капризно-слащавой красотой оранжерейного нарцисса. Не будучи набобом, умеренным бабником он всё-таки был.) Тем более Рая не имела никакого права дать повод его главной пассии – трёхкратной мамочке из сопредельной страны – засомневаться в верности Аада.
Таким образом, когда я звонила Рае, процедура протекала следующим образом. Сначала раздавались 10 (десять) гудков, затем – словно кто-то спускал курок револьвера – слышался сухой щелчок, и вот тогда аппарат, скрипучим, врождённо-старческим голосом Аада (который как нельзя лучше соответствовал этой адской машинке), сообщал, что, да, дескать, говорит телефонный автоответчик Аада ван дер Браака. Затем звучала партита Баха, под которую Аад назидательно мелодекламировал какой-то стишок, – и только после этого раздавался освободительный писк-сигнал записывающего устройства. Тогда наступала моя очередь заявить о себе. И я принималась во всю глотку орать: «Рая!! Рая!! Рая, это я!! Возьмите, пожалуйста, трубку!!!»
Поскольку орал не кто иной, как я, то есть женщина, которая уже не могла охладеть к Ааду больше того, чем была охлаждена изначально, да к тому же одна из свидетельниц, которых в мыслях он убирал (убивал) многократно, а в реальности – вот поди ж ты попробуй, – телефонную трубку Рае взять позволялось. (Такую категорию звонков Аад, конечно, предусмотрел.)
Но в пределах досягаемости Рая была далеко не всегда, поскольку активно моталась по чужим квартирам с целью драить унитазы, раковины, ванны и ванные, полы, окна, кухонные плиты, а также: пылесосить полы – ковры – лестницы, а также: ухаживать за растениями и домашними животными, а главное: выслушивать ужасающие в своём занудстве медико-фармакологические саги пенсионеров.