Остановившись на безлюдном перекрестке, чтобы переждать светофор, Демьян достает успокоительное и делает глоток, другой, третий. В горле щиплет и першит, он едва заставляет себя остановиться. Пузырек снова в кармане. Тошнота в желудке смешивается с травянисто-эфирным лекарством. Упершись в колени, Демьян переводит дух, вытирает со лба пот и не глядя ступает на пешеходный переход. Машины все равно проезжают редко, можно и не ждать. Он идет наискосок, сокращая путь до дома. В голове ленивой ватой расползается туман, его клонит в сон, глаза сами собой закрываются. Еще пара шагов, и он будет на тротуаре.
Резкий автомобильный гудок – Демьян вздрагивает, жмурится и застывает, повернув голову к слепящим фарам – машина пролетает мимо, обдав его потоком прохладного воздуха и едва не задев. Демьян добирается до тротуара на трясущихся ногах, падает на колени, царапая ладони об асфальт, и постепенно заваливается на бок.
Сон опускает ему веки тяжелой ладонью. Тихие звуки города – тонкий писк светофоров, завывающие вдали полицейские сирены, отдаленная болтовня редких прохожих, свист проносящихся мимо машин с бахающими басами – проникают в сознание и переплетаются в единый клубок разноцветных ниток. Теплая летняя ночь укутывает одеялом, асфальт камнями массирует напряженную спину. Сиплые всхлипывания сменяются прерывистым дыханием, затем оно выравнивается и становится глубоким. Где-то на задворках памяти мелькает образ Егора, лучшего друга, которого Демьян не смог спасти.
Будильник надрывно звенит. Демьян с трудом открывает глаза, щурясь от яркого света, и с размаху бьет по кнопке. Этим летом ему хотя бы удается высыпаться: сейчас три часа дня, родители на работе, а старший брат, хвала небесам, в армии.
Вглядываясь в потолок, Демьян закидывает руку на лоб. Как он оказался дома, да еще и в постели? В голове туман, будто сотни курильщиков разом выдохнули.
Проведя рукой по лицу, Демьян встает и идет умываться. Нехотя готовит яичницу на завтрак. От обыденности происходящего его мутит. Лучший друг лежит в земле, а он сидит за столом и не радуется тому, что дышит, ест и может любить.
В восьмом классе у них с Егором состоялся серьезный разговор на школьном дворе.
– Я Сому люблю, – первым заговорил Демьян. – Как вижу ее, так перед глазами все сиять начинает.
– То-то мы теперь редко видимся, – усмехнулся Полосков, хрустя сухариками. Его родители повернуты на здоровом питании, поэтому только в школе и только с Демьяном он мог позволить себе «попортить зубы и желудок».
– Ты не обижаешься? – Не дожидаясь ответа, Демьян добавил: – Я просто… не знаю. У меня без нее как будто даже дышать не получается.
– Круто, наверное, – Егор отвел взгляд и смял опустевшую пачку из-под сухариков.
– Ты не представляешь как!
Проигрывая в голове воспоминания, Храмов пытается понять: когда Егор отчаялся? Смог бы Демьян помочь, если бы заметил?
Взяв опустевшую тарелку, Демьян кладет ее в раковину. Солнечные блики играют на лезвиях ножниц. От шеи к затылку бегут мурашки.
Демьян поспешно отходит. Пальцы непроизвольно хватаются за отросшие кончики волос. Он не стригся два с половиной месяца, а перед школой нужно привести себя в порядок. Можно попросить маму помочь, но она уже пробовала и каждый раз нечаянно надрезала кожу на голове до кровавых ранок. Он мог бы стричь себя сам, но сейчас, стоя у зеркала, боится даже взглянуть в сторону ножниц.
– Ты ссыкло, – Демьян тычет в лоб своему отражению. – Кого ты обманываешь? Ты бы никому не помог, если бы вернулся в прошлое. Даже постричься боишься.
Что бы на это заявление сказал Егор? Посмеялся бы или осудил за самоедство?
Вздохнув, Демьян рассматривает собственное лицо, а поверх него «накладывает» лицо Егора. Внешних сходств у них не было, да и внутренних тоже, но зародившаяся по странному стечению обстоятельств дружба была для Демьяна дороже золота. А его мать говорила, что «ценности материальные не должны стоять выше ценностей духовных». И обязательно добавляла: «Все грешники попадут в ад».
Демьян обхватывает ладонью крестик и сжимает. Самоубийство – грех, и Егор, зная это, все равно обрек себя на муки.
Позволив себе всплакнуть, Демьян разжимает руку.
– Если ты собирался вот так по-идиотски уйти, то должен был взять меня с собой, – шепчет Демьян, вглядываясь в отражение.
4. Рома
Будильник срабатывает в пять утра. Потягиваясь и зевая, Рома идет умываться. Его ждет будничная рутина, которую он так ненавидит. Подходя к кухне с закрытыми глазами, Лисов чует запах жареного масла и принюхивается.
– Доброе утро, дорогой. – Мама хозяйничает у плиты, переворачивая гренки с яйцом. Рома порывается ее обнять, но, сдержав радость, усаживается за стол. – Как спалось?
– Не очень. Когда ты приехала?
– Поздно ночью. Не стала тебя будить. К тому же Федор сказал, что ты работаешь. – Мама смотрит на него с прищуром. – Ты собирался мне об этом рассказать?
Рома пожимает плечами, раскинув руки:
– Виноват.
– Карманных денег уже не хватает на расходы?
– Да просто как-то решил, что пора. Ты все время пашешь, а я тебе только проблемы создаю. Хоть какая-то польза будет…
– Не знала, что ты о таком задумываешься. – Мама берет ручку сковороды прихваткой и перекладывает гренки на тарелку. – Не ты ли мне рассказывал, что девять лет раздолбайничал?
– Ма-ам, – с улыбкой тянет Рома. – Можно я просто поем?
– Конечно, лисенок. – Растрепав светло-каштановые волосы, мама целует его в макушку и садится напротив. Она подпирает кулаком подбородок. – Как приятно смотреть, когда ребенок кушает.
– Можно подумать, я раньше от чего-то отказывался.
– Я слишком редко тебя вижу, чтобы не насладиться моментом.
Привыкший перебиваться слабосоленой или пересоленной яичницей на скорую руку, Лисов едва не сияет от счастья. Забота матери и ее присутствие помогают ему воспрянуть духом.
– Я таких вкусных гренок тыщу лет не ел, – промокнув губы салфеткой, Рома подходит к маме и, сгорбившись, обнимает ее. – С возвращением, мам.
– Подожди. – Мать обходит сына. – Правильно надел футболку с первого раза. Надо же!
– Ой, да ладно, – смеется он.
– Теперь покажи руки.
Рома вытягивает их и вертит ладонями. На запястьях темные напульсники с оранжевой цифрой «13». Мама подарила ему их на тринадцатый день рождения тринадцатого августа. Он был в восторге от подарка, а еще больше полюбил его, когда узнал, что напульсники защищают запястья от повреждений. С тех пор он носит их каждый будний день, бережно стирая по выходным.
– Будь осторожен. Спину не надорви.
Лисов целует маму в щеку, машет на прощание. За распахнутой подъездной дверью августовское утро, встречающее бодрящей прохладой. Поеживаясь, Рома застегивает спортивную куртку до горла и бредет к магазину. Ходьбы до него минут пятнадцать, поэтому он не торопится, вслушиваясь в щебетание ранних пташек.
Сквозь растопыренную листву деревьев солнечные лучи поглаживают теплом щеки, нос и глаза. Воздух еще чист от выхлопов машин, дорога свободна и просматривается до обоих концов улицы. Свернув к перекрестку, Лисов дожидается зеленого сигнала светофора.
На лбу пролегает морщинка. Наслаждение утром кажется неправильным. То, что произошло с Полосковым, тоже неправильно. Еще и их разговор накануне рокового прыжка никак не идет из головы.
Пищит светофор. Рома переходит дорогу и натыкается на чье-то тело. Сердце замирает. Приглядевшись, он узнаёт:
– Хра́мов?.. – Одноклассник не шевелится, лежит с закрытыми глазами. Грудь поднимается-опускается. – Эй, ты не сдох там? – Подойдя ближе, Лисов легонько пинает Демьяна в колено. Тот, свернувшись в позе эмбриона, что-то неразборчиво мямлит.
Прикинув, что на работу он не опоздает, если поможет Храмову, Рома поднимает его. Перекинув его руку себе через плечи, тащит к дому, приговаривая:
– Повезло тебе, идиотина.
В четвертом классе им задали парный проект, который можно было доделать дома. Ребята рассудили, что Демьян живет ближе, и пришли туда. Рому удивило, что посреди города еще остались деревянные одноэтажные дома, но больше всего поразил общий туалет на улице.
– А как вы, ну, по-большому ходите? – спросил он. Храмов посмотрел на него как на дурака и ничего не ответил. – А если прям припрет?
– На корточках посидишь, – бросил тот.
Они рисовали с перерывами на перекусить и пострадать ерундой.
– Смотри, – важно нахохлившись, Демьян распахнул окно в своей комнате и выбрался на улицу. – В многоэтажках так нельзя. – Он довольно ухмыльнулся.
Впечатленный Рома проделал то же самое. Потом они, позабыв о домашнем задании, засекали время и выбирались из дома на улицу и забирались внутрь. К делу присоединились водяные пистолеты. Волосы слиплись, улыбки сияли, а подоконник и ковер перепачканы влажной землей.
– Вы че тут устроили?! – завопил старший брат Демьяна, Даниил, и залепил им по звонкому подзатыльнику. – Ну-ка все убрали, пока предки не вернулись!
Приунывший Демьян что-то буркнул и поплелся за тазиком с тряпкой. Рома остался, и они благополучно отмыли подоконник, но лишь растерли грязь по ковру. Уходя, Лисов слышал громкий голос матери Храмова: «Больше никогда не приводи этого мальчика к нам домой!»
Опасливо оглядевшись, Лисов сначала дергает ручку двери (заперто), потом толкает окно. Оно отворяется. Рома затаскивает Храмова внутрь и кладет на кровать. Комната Демьяна теперь кажется маленькой, а он сам едва не задевает макушкой потолок. Скопившаяся за день летняя духота облепляет щеки.
– Надеюсь, ты тут не помрешь, – бормочет Лисов, выбирается через окно и спешно уходит со двора.
Стоит только какой-нибудь бдительной соседке заложить его, как ему предъявят еще и проникновение со взломом. И хоть окно открылось само, в этом никто не будет разбираться.
Впервые его поймали на воровстве, когда на выходе из продуктового запищал детектор. В кармане Ромы нашли пачку жвачки. Владислав, тогда еще худой, раз за разом спрашивал: