Пидарасы, — говорю, — строите тут из себя икону благотворительности. Да на хую я б вас всех тут вертела, если бы мне миллион дали. Я бы уже на Кубе матэ сьорбала и в жопу питательный крем втирала». Потом мне вечером директор звонит, говорит, мол, Катенька, может вам отдохнуть надо? Давайте я вам отпуск дам, только не уходите в загул, вы нам еще нужны с вашим креативом. А я прям ржала до ночи. Это ж надо, думаю, вырядить такое. Еще и рябиновым листом. Чего хоть рябиновым — хуй его знает?
В школе, когда проходили «Страшную месть», мой сосед по парте обосрался. Ну, вряд ли он из-за фантазии Гоголя, просто, может пукнуть легонько хотел или в туалет по правде припекло, мало ли. Он все крутился, крутился, а Татьяна Николаевна ему все замечания делала, мол, куда ты, Лешик, мать твою дрыном, я тут читаю как раз, когда мертвецы руки к небу протягивают. И он обосрался. Так нам потом даже сочинение на тему «Страшная месть» отменили. Я щас даже не знаю, есть ли в программе современной школы это произведение. Еще бы Бодлера этого убрали, Гете. Нахуя оно надо? Мы в школе учили про какую-то трубку Гайяваты, про какие-то цветы зла. Что это такое — по сей день не пойму. Как из тумана потом выходишь из класса, и думаешь — нахуя я родился вообще, если такой тупой? Первые суицидальные мысли, первый онанизм на нервной почве.
Анна Матвеевна — соседка наша, была женщиной властной, себе на уме. И сына Никиту воспитывала так, что он уже от нее даже в армию сбежал, хотя не имел к этому никаких данных. Его там били постоянно, а он терпел, лишь бы только не к маменьке возвращаться. Да и куда уж теперь дезертировать. И так за мужика не считали. Он до 34-х и прожил с ней в одной квартире, однокомнатной, даже бабу не мог поебать толком, потому что она его дома больше чем на час не оставляла, а Никите, видимо, больше часа надо было, чтобы бабу раздуплить. Помню, он возвращается из универа, а она кричит с балкона: «Котя, давай быстрее, супчик уже налила!». В маршрутке могла у него, у лба здорового спросить, хочет ли он какать. Мол, если хочет, она с водителем договорится, и тот остановит, где надо. А там не дай бог девочки молоденькие, ужас какой. А когда-то в универмаге выбирала ему штаны и попросила сказать, не жмет ли ему в писюнчик. Он те штаны снял, в морду ей бросил, она потом с ним не разговаривала неделю, до невроза довела. Через соседей и родственников просила, чтобы он перед ней извинился. Так и вырос недотепой из-за матери. В интернете только воевал со всеми подряд, а из дому, бывало, выйдет, сутулится, стеснительный такой, замкнутый. Зимой Анна Матвеевна ему даже в магазин не разрешала выйти, чтобы не простудился. И вот, когда она померла, Никита написал в своем блоге: «Ну что ж, мама умерла. Туда ей и дорога. Наконец-то заживу по-человечески, а то как лох». Мне Анька как прислала ссылку, я в ауте была. Мы подумали, может у него с горя крыша поехала. Это ж надо такое о матери написать. А он через неделю привел бабу в дом, Алену какую-то. Красивая такая, сракатая. Щас в больницу с ней ходит, видимо уже беременная. На работу быстро устроился, башковитый, говорят. Он с моей сестрой теперь за стенкой в пенсионном. Говорит, все к нему ходят с цифрами разбираться. Да и Алена эта такая приятная, совсем не такая, как Анна Матвеевна рассказывала. Я тут Никиту недавно встретила, а он несется по морозу, краснощекий, без шапки, лыбится. Ну что ты, спрашиваю, как дела? «Зажил! — говорит, — ремонт делаем, спешу, Нинка, прости!». Вот так вот. Егор у меня растет, так я задумалась.
Моя бабушка собрала себе на похорон столько одежды, будто бы она на том свете собралась открывать ретро-бутик. Главное, тапки все такие хорошие, качественные, 4 пары. Мы с сестрой их поделили, себе взяли, а ей положили китайские. Какая разница в чем лежать? Ну а если там все как-то по-другому, так что, тапок ей уже не выделят нормальных? Не такая уже она хабалка была при жизни, грешила как все. А потом бабушка сестре приснилась. Говорит: «Ах вы ж пиздорванки! Мало вам было моей пенсии? Мало я вам птицы перерезала на именины? Мало отписала? Подавитесь вы теми тапками!». Сестра пришла ко мне такая страшная, непричесанная, с двумя лопатами. Пойдем, говорит, зароем нахуй эти тапки. И мы пошли и закопали ей прямо под свежий холмик земли. А потом она мне уже приснилась, улыбалась, всем приветы передавала. Так что, все таки есть какая-то связь этого мира с тем. Я вот даже щас тебе рассказываю, а у меня будто за спиной эта пизда старая в тапках стоит, сопит.
Дед для внуков перед окнами делает мини-каток. Вычистил лопатой, залил водой. А самая малая, тем временем, с подачи старшего брата лизнула трубу. Стоит плачет. Мы с Костей смотрим на все это, и я спрашиваю у него: «Вот ты хочешь, чтобы у нас были дети?». Он морщит лоб, прям видно муки такие на лице, что я говорю: «Ой, слушай, да я просто так спросила, я и сама не хочу. Мы с тобой еще сами как дети. Нам бы еще самим на катке жопами ездить». А он прижмурился и говорит: «Ты знаешь, Наташа, я вот смотрю и думаю: как я теперь, блядь, из-за этого мудака с лопатой разворачиваться буду?». И я тогда впервые подумала, что нам надо расстаться. А он даже не почувствовал ничего. Все сидел и наблюдал за дедом, щурился, злился, даже вспотел.
Мы с ней в универе были в одного и того же мальчика влюблены. Плакали за ним, напивались, даже побились когда-то. Я туфли сняла и отхуярила ее. Била по чем зря. Ну тот мальчик ахуевал с нас, нашел себе спокойную уравновешенную девицу, сделал ей ребенка. А теперь вот нашла его на «Одноклассниках», смотрю — пузо, лысина, какой-то неухоженный, пиджачок-то вроде ниче так, не совсем вытерт и стар, а рукава коротенькие. Видно, в сэконде брали. А мой Гриша хоть и носат, но зато еще ого-го. И одевается — дай боже любой бабе столько перед зеркалом прихорашиваться. А все равно выйдет на улицу — а ширинка расстегнута. Ну то такое. Там хоть не стыдно, если что-то выпадет. Благо, есть чему выпасть. А если этот выйдет — сразу все понятно. И еще мне кажется, хер у него короткий. Вот не знаю, почему, интуиция подсказывает.
Приезжаешь к родственникам в провинцию, а они там все сидят с каменными лицами, лук чистят, и смотрят «Рассмеши смешного». И никто не смеется, ни ведущие, ни родственники. И я тоже не смеюсь. Спрашиваю, может помочь что-то? А помогать не хочется, просто, ради приличия спрашиваю. Ну и они приличия ради отвечают, что ничего им не надо помогать. И сидим с каменными лицами, как на похоронах. И ковры везде, как гробик расписной. А потом уже за столом по первой как выпьем, так настроение и улучшится у всех на пару минут. Но потом снова идет на спад. И я понял, почему в провинции все так хуярят мощно. Там же иначе нельзя людьми очароваться. А так выпил — и вроде уже ёбла не такие отвратительные. Там вот алкаши живут дольше, чем простые рабочие. А все почему? У них карма чище. У них в сердце любовь живет, не успевает выветриться. А простой рабочий что? Погулял на застолье, а утром встал — и жить не хочется с бодунища. Так бы всех и переебашил в сердцах. А этого карма не любит, дырявится. Отсюда и рак, и СПИД, и гепатиты. Но долго я в провинции не могу быть хорошим и всех любить. Мне печень жаль, например. Возвращаюсь потом в столицу, в привычную среду. В столице как-то не так критично к карме относятся. Тут без ненависти не выживешь. А в провинции наоборот — ненавидя, не приживешься. Такую вот я философию подчерпнул там. Трое суток в запое был.
В нашем магазине вы сможете посадить своего ребенка на эти мягкие кресла, а сами выбрать себе новую модель смартфона. Лучше «Самсунг». «Самсунги» щас очень хорошо работают. Лучше, чем «Нокии». Это раньше «Нокии» были самыми популярными, но «Самсунги» их переплюнули.
— А если обоссытся?
— Кто?
— Ну Миша мой. Если обоссытся? Шо я тогда буду с креслами вашими делать? Повесите на меня такую сумму, шо штанов не хватит выплатить. Нет уж, пусть со мной ходит. Миша, отойди оттуда! Мне вообще нужен чехол на телефон. Свекрови. Пиздюрку какую-то дайте мне, шоб не дорого, но красиво, и шоб на второй день не порвался.
— У нас есть стандартные по 60 гривен. Черные. Без узоров. А есть вот… Танечка, покажите!
— Я карточку обрезаю, мась, извини.
Продавец-консультант в желтой измятой футболке нехотя проворачивает ключ и вытаскивает из шкафа целый ящик уцененных чехлов.
— Шо у вас такая музыка противная играет? Прям бесит. Неужели нет чего-то повеселее, жизнерадостнее? — раздраженно оглядывается женщина в сером пальто, одной рукой перебирая чехлы, другой — держа сонного мальчика Мишу за курточку.
— Это «Радио-релакс», — вздыхает продавец-консультант.
— Гавно какое, боже ты мой, — говорит женщина, и перебирает чехлы еще раздражительнее.
А я вот, когда первый раз делала минет, у меня рвотного рефлекса вообще не было. Это генетика. У меня же отец в цирке шпаги глотал. Всю жизнь. А умер от цирроза печени.
— Значит, тебе тоже надо было в цирке работать, а не вот здесь вот. В этой дыре. Тут даже мужиков нормальных нет. Жаль, когда некуда применить свои таланты.
Лера и Тоня сидели на ящиках и выпивали.
— Ну а че плохого-то? В тепле, среди людей, к продуктам доступ. Заказала у торговых представителей все свежее перед праздниками, не переплатила нихуя. А в цирке что? Вот отец из цирка только обруч принес и ящик шпаг. Ржавые, сука, уже не продать даже. Мы с Танюхой карнавальные костюмы думали шить детям, на продажу. Мушкетеры там, хуё-маё. И шпага туда бы в самый раз. Так они ж ржавые, аж страшно. И куда их теперь? Ну обруч ладно, Танюха крутит. А если ты думаешь, что мне глубину горла некуда применить, так щас, погоди.
Лера закрыла бутылку «Тамянки», прихлопнула хорошо ладошкой и опрокинула себе в горло. Бутылка начала тонуть во рту мягко и плавно.