Человек не может быть просто животным, несмотря на присущую ему биологическую определенность. Он может быть выше или ниже животного[12].
Стремление все выпрямить несовместимо с изобретательной натурой человека, который еще в древности изобрел колесо.
Некоторые ценности имеют значение лишь потому, что их жаждут. Стоит отказаться от них и окажется, что это вовсе не ценности.
Человек в ходе исторического развития человечества, в особенности благодаря техногенным цивилизациям все более отдаляется от своих животных предков. Не становится ли этот процесс отчуждением человека от природы, самоотчуждением?
Люди нередко оказываются во власти того, что фактически не существует.
Идеалу человечности не хватает строгой определенности. И тем не менее только ради него стоит пожертвовать всем.
Нравственность – нормативная и императивная дефиниция человеческой сущности, поскольку долженствование трактуется как социальная определенность человека.
Как много людей приписывают себе достоинства других, а другим – свои собственные недостатки. Для них признание собственных недостатков – унижение, которое они никогда не простят тем, кто вынудил их к этому признанию. Необходимо немалое мужество, чтобы научиться смотреть в глаза самому себе, оставаться самим собой, не избегать самого себя.
Жертвовать собственной жизнью не стоит хотя бы уже потому, что это лишает нас возможности ежедневно заниматься обыденным, обычно незаметным, как правило, даже неосознаваемым самопожертвованием. Однако обстоятельства иной раз заставляют человека поступать вопреки этой максиме.
Любовь любви ни в чем не отказывает.
Порядочный человек обычно испытывает стыд перед самим собой: как много не сделано из того, что могло быть, должно было быть сделано. Как много из того, что сделано, не следовало делать. Это, собственно, и есть угрызения совести. Совесть присуща каждому человеку, но далеко не каждый считается с нею, т. е. является совестливым. Человек, совершающий проступок, а тем более – преступление, вполне сознает, что поступает вопреки совести. Именно это и является глубинной основой вменяемости, ответственности, вины, подлежащей в зависимости от своего характера моральному или судебному осуждению.
Спор, который веками ведут моралисты и философы – является ли человек по своей природе добрым или злым существом – схоластическая дискуссия не только потому, что нет изначальной природы человека, но прежде всего потому, что доброе и злое как в индивидууме, так и во всем человеческом роде есть продукт исторического развития человечества.
Надо уметь оценивать людей, их достоинства и недостатки, безотносительно к тому, как они относятся к тебе. Если же достигнут такой уровень нравственной объективности, то можно учитывать и то, как другие люди относятся к тебе, не придавая этому особого значения.
Искренность предполагает способность не соглашаться с самим собой, со своими мыслями и поступками. То же, разумеется, относится и к честности, которая есть не что иное, как искреннее согласие с нравственным долгом.
Человеческая воля свободна, так как ее зависимость от мотивов (желаний, потребностей, прихотей) не является, строго говоря, причинно-следственным отношением, поскольку все эти мотивы, а также их реализация как раз и составляют содержание свободы воли. Отсюда, однако, не следует, что воля свободна, когда человек делает все, что ему заблагорассудится. Свобода воли предполагает, конечно, произвольные действия, но она никоим образом не есть произвол. Кант справедливо утверждал, что существование морали неопровержимо доказывает свободу воли, ее способность делать выбор между добром и злом, но не одна только нравственность доказывает существование свободной человеческой воли. Высшим проявлением этой свободы является то, что на обыденном языке именуется силой воли.
Свобода является познанной необходимостью лишь в той мере, в какой необходимость заключает в себе свободу, а свобода – необходимость.
Фатализм не ослабляет воли к борьбе, так как борьба воспринимается как неизбежное, неотвратимое.
Воля, если она действительно моя воля, не может быть несвободной. И русский язык, в отличие от других языков, совершенно точно выражает эту истину, так как в нем свобода и воля – слова-синонимы.
Сверхчеловеческие усилия, сверхчеловеческая выдержка присущи лишь человеку. Существует, значит, сверхчеловеческое и притом в самом человеке.
Преступников и всех проходимцев вообще сплошь и рядом объединяет круговая порука. Честные люди считают, что им такого рода солидарность не нужна. Не потому ли они обычно терпят поражение в борьбе со злом? Обыденное здравомыслие, ищущее золотую середину между добром и злом, никогда не забывает, что порядочность, увы, не всегда успешно противостоит аморальности. Однако это совершенно неприемлемая в нравственном отношении позиция. Терпеть несправедливость по отношению к самому себе может быть иногда добродетелью. Но терпеть несправедливость по отношению к другому всегда недостойно.
Потребность быть барином, ставить других в зависимость от своего благорасположения в особенности присущи низменным натурам, хотя они, конечно, не осознают порочности самой этой потребности.
Что можно сказать об очевидных достоинствах того или иного человека? Только то, что они лежат на поверхности.
Найти самого себя, – не более чем фраза. Создать самого себя, реализовать свои способности – вот задача, которая для многих оказывается, увы, не по плечу. Нетребовательность к самому себе, самоудовлетворенность (не говоря уже о самодовольстве) – несомненный признак посредственности.
Успех нередко оказывается добычей деятельной посредственности, в то время как таланты, избегающие проторенных путей, не сведущие относительно know how преуспевания, добиваются в лучшем случае признания, которое нередко достается им после смерти.
Почему люди так привязываются к собакам? Очевидно потому, что их искренность, любовь и преданность хозяину стоит вне всяких сомнений.
Величайшим заблуждением является убеждение, что человеку вовсе не нужны заблуждения. Заблуждения многообразны, некоторые из них глубоко содержательны: в них таится, правда, в туманной форме, неадекватно выраженная существенная истина. Другие заблуждения, относящиеся к межличностным отношениям, возвышают человеческую личность над лишенной человечности фактичностью.
Соль, растворяясь в воде, пребывает в ней, сохраняется. То же происходит в отношении между личностью (в особенности, выдающейся личностью) и обществом. О некоторых людях правильно говорят: это соль общества.
Кант убедительно обосновывает тезис: совесть есть у каждого человека, но далеко не каждый соглашается со своей совестью. Бессовестными, с этой точки зрения, надо называть не тех, у кого нет совести (таких, согласно учению Канта, нет), а тех, которые лишены совестливости, т. е. живут не в ладу с собственной совестью.
Совесть по природе своей не может быть снисходительной, поскольку она есть ясное сознание долженствования[13].
Если совесть призвана быть судьей наших поступков, то ей, как и положено судье, должно быть лишенной пристрастий, предпочтений, субъективности.
Что делает актера поистине необыкновенным человеком? Ему хорошо известно, что он не есть то, что он изображает, как бы он ни вживался в свою роль. Этого сознания обычно не хватает «обыкновенным» и еще в большей мере незаурядным людям. Много глупостей делают ученые люди. А говорят, что дураков нет.
Выбор – первое условие человеческой свободы. Но действительная свобода предполагает наличие многих предметов выбора, задач, возможных решений, из которых предстоит сделать нередко единственный и неотвратимый выбор. Сделавший выбор, теряет тем самым свободу выбора в сфере, где был сделан этот выбор.
Близкое знакомство с близким человеком и помогает и вместе с тем препятствует пониманию, познанию его. Нередко поэтому получается так, что мы больше всего заблуждаемся относительно самых близких нам людей.
Если желание становится долгом, оно исчезает[14].
Любовь, в отличие от нередко идеализируемого полового влечения, которое возможно если не ко всем, то к большинству человеческих особей противоположного пола, в действительности оказывается (может быть, вернее сказать, становится) любовью лишь после более или менее длительного ряда лет интимных отношений, т. е. лишь в результате сурового испытания временем.
Счастье – это детство, нормальное здоровое детство, ибо только ему присущи вполне удовлетворимые, вследствие своей малости, ограниченности потребности. Взрослый человек стремится к большему, чем счастье, если даже именует это искомое счастьем.
Превращение человеческого индивида в личность, индивидуальность, самобытное существо есть сверхприродный, т. е. социальный процесс. Но относится ли это к каждой отдельной человеческой особи? Несомненно, но, конечно, в разной мере. Поэтому естественно возникает вопрос: в какой мере данный человеческий индивид является личностью?