-- Какое там равенство шансов! -- воскликнул он. -- Мало того, что она ушла сама. Вскоре после этого и любовница покинула меня. А я ведь собирался на ней жениться!
-- А почему она ушла?
-- Думаю, что из гордости, хотя она была кроткая женщина. Но она не забывала, что ее подруга отбила меня у нее. И она, зная, что я собираюсь на ней жениться, думала, что она этим ей отомстит. Но какая месть, когда жена сама ушла от меня.
-- Все к лучшему, -- сказал я, уже жалея его и пытаясь успокоить, -- и хорошо, что вы не женились на своей любовнице. Она явно ненадежный человек.
-- Да! Да! Да! -- радостно согласился он. -- В самом деле все к лучшему! Я еще молодой! И у меня будет настоящая жена!
-- Конечно, -- сказал я, -- но я одного не пойму. Почему ваша жена раньше не ушла к любовнику, а ушла только тогда, когда догадалась, что вы ее сбираетесь бросить?
-- Это кажется логичным, -- ответил он, -- но вы не знали мою жену. Ей, красавице, было так удобней. Быть замужем за известным журналистом и иметь любовника-дельца с большими деньгами. Но когда она догадалась, что, несмотря на все ее ухищрения с водкой, я ее могу бросить, она ушла к нему. Ей никак не хотелось признать себя побежденной. И вот теперь я в полном одиночестве.
Он помолчал, а потом вдруг добавил;
-- Мне так неудобно перед вами, что я занял деревянную кровать. Она очень широкая, но давят пружины. Неуютно. Так что -- не огорчайтесь!
-- Нет, нет, -- поспешил я его успокоить, -- да и как вы можете говорить о таких пустяках после того, что вы мне рассказали. Вы, наверное, все-таки страдали, когда жена от вас ушла?
-- Что вы, -- ответил он, -- совсем наоборот, я страдал пять лет, пока она была рядом, хотя по-своему любил ее: невероятный секстерьер! Но что может быть страшнее власти истерички! Более того, после ухода она еще месяца два мне звонила, чтобы увериться, достаточно ли она меня раздавила. И я всегда говорил с ней меланхолическим голосом, делая вид, что я еле жив от горя. Кстати, она мне сообщила, что ее подруга, бывшая моя любовница, часто бывает у нее в гостях.
Если б моя бывшая жена знала, как я радуюсь тому, что избавился от нее, она бы бросила своего дельца и вернулась ко мне. Характер! Хоть тут я ее полностью переиграл. Но, видно, слишком. Она как-то пожалела меня и сказала про свою подругу:
"Хочешь, я уговорю ее вернуться к тебе?"
"С чего это?" -- спросил я у нее.
"Очень уж ты одинок, -- сказала она и после паузы добавила: -- Эта тихоня, кажется, подбирается к моему мужу, если уже не подобралась".
"Ради Бога, не надо, -- сказал я ей, -- оставь меня со своим горем".
Видимо, мой ответ ей понравился.
"Уважаю тебя за мужество", -- сказала она и положила трубку.
Вот такая история со мной приключилась... Ну, ладно! Спокойной ночи!
-- Спокойной ночи! -- ответил я.
Минут через пять по его дыханию я с завистью почувствовал, что он уснул.
А я долго не спал, думая об этом человеке. Удивительное дело, он столько извинялся из-за этой несчастной и кровати, а позади у него была такая нелепая и все-таки грустная история. Комическая мелочность с этой кроватью и комический трагизм семейной жизни. А ведь сколько воли он проявил в борьбе алкоголем! Это же надо понять!
Когда встречаешься с такими странностями в более молодых людях, всегда хочется думать, что это свойство нового поколения. Конечно, поколение тут ни при чем. Просто такой человек.
Я проснулся поздно утром. Его уже не было. На столе стояла ровно наполовину выпитая бутылка коньяка: равенство шансов. Под ней лежала записка следующего содержания: "Выпейте за нашу будущую дружбу. От проклятых пружин этой кровати я почти всю ночь не спал. Месть провидения за мою бестактность".
Записка, прижатая к столу бутылкой с коньяком, всегда звучит убедительно. Хотя по части его сна у меня оставались большие сомнения. Впрочем, коньяк оказался отличным.
Однако никакой дружбы у нас не получилось и не могло получиться. Здесь я его больше не видел, а в Москве он мне не позвонил. Не исключено, что повесть о своей жизни он мне и так изложил вкратце и уже решил не показывать ее. А может, байская кровать ему помешала. Кто его знает.
-----------------
Чик чтит обычаи
-- Чик, -- сказала мама Чику перед тем, как отправить его в Чегем, -ты уже не маленький. Деревня -- это не город. В деревне, если приглашают к столу, нельзя сразу соглашаться. Надо сначала сказать: "Я не хочу. Я сыт. Я уже ел". А потом, когда они уже несколько раз повторят приглашение, можно садиться за стол и есть.
-- А если они не повторят приглашение? -- спросил Чик.
-- В деревне такого не бывает, -- сказала мама. -- Это в городе могут не повторить приглашение. А в деревне повторяют приглашение до тех пор, пока гость не сядет за стол. Но гость должен поломаться, должен сначала отказываться, а иначе над ним потом будут насмешничать. Ты уже не маленький, тебе двенадцать лет. Ты должен чтить обычаи.
-- А сколько раз надо отказываться, чтобы потом сесть за стол? -деловито спросил Чик.
-- До трех раз надо отказываться, -- подумав, ответила мама, -- а потом уже можно садиться за стол. Ты уже не маленький, ты должен чтить обычаи.
-- Хорошо, -- сказал Чик, -- я буду чтить обычаи. Но почему в позапрошлом году, когда я ездил в Чегем, ты мне не сказала об этом?! Я бы уже тогда чтил обычаи.
-- Тогда ты был маленький, -- сказала мама, -- а теперь стыдно не соблюдать обычаи. Когда кто-нибудь входит в дом, все обязательно должны встать навстречу гостю. Даже больной, лежащий в постели, если он способен голову приподнять, должен приподнять ее. А гость должен сказать: "Сидите, сидите, стоит ли из-за меня вставать!" А хороший гость старику даже и не даст встать. Только старик разогнулся, чтобы, опершись на палку, встать, как хороший гость подскочит к нему и насильно усадит его: "Сидите, ради Аллаха, стоит ли из-за меня вставать!" Вот как у нас делается!
-- А если хороший гость не успел подскочить, а старик уже встал, тогда что? -- спросил Чик.
-- Ничего страшного, -- сказала мама, -- и старый человек может встать. Но хороший гость, подскочив к нему, должен извиниться за то, что потревожил старого человека.
-- А соседи считаются гостями? -- спросил Чик.
-- Все считаются гостями, -- ответила мама, -- кроме домашних. И то, если твой дедушка входит в кухню, чтя его возраст, все встают.
-- А если дедушка десять раз войдет в кухню, -- сказал Чик, -- надо все десять раз встать?
-- И десять, и двадцать раз надо встать, -- с пафосом сказала мама, -если дедушка входит в кухню!
Чик вспомнил, какой проворный, сильный, подвижный дедушка. Тут только вставай и садись! Вставай и садись! Впрочем, Чик знал, что дедушка вообще редко бывает дома: он или с козами возится, или в поле работает, или в лесу.
-- А если курица, собака или теленок входят в кухню, тоже надо всем встать? -- спросил Чик, уже придуряясь, но мама этого не заметила.
-- Ну, Чик, -- сказала мама, -- ты ни в чем не знаешь меры. Кто же встает навстречу курице, собаке или теленку? Если они забредут на кухню, кто-нибудь может встать и прогнать их. Только и всего.
-- А сидя можно прогнать? -- допытывался Чик.
-- И сидя можно прогнать, если они не слишком обнаглели, -- сказала мама.
-- А вот если я вхожу в дом, люди должны вставать или нет? -заинтересовался Чик.
-- Должны, -- ответила мама, -- но не в Большом Доме, конечно, потому что ты будешь там жить. Но если ты приходишь к соседям и они знают, что ты умный и послушный мальчик, они должны встать. Но если ты шалопаистый мальчик, могут и не встать.
-- Но если я первый раз пришел к ним, -- не унимался Чик, -- откуда они знают, я послушный и умный мальчик или шалопаистый?
-- Ну, Чик, -- взмолилась мама, -- это же всегда видно! Ну, скажем, когда ты пришел первый раз, тебя приняли за умного мальчика, и все встали. А потом пригляделись и поняли, что ты шалопай. И вот ты подходишь к их дому второй раз, и кто-нибудь, заметив тебя издали, говорит: "Смотрите, этот дуралей приперся опять. А мы еще вставали навстречу ему, думая, что это разумный мальчик". И тебе навстречу никто не встанет, и тебе будет стыдно, что ты вошел в этот дом.
-- Если я окажусь шалопаем, -- уточнил Чик.
-- Да, если ты окажешься шалопаем, -- согласилась мама. -- Но это еще не все. Бывает, хозяйка перед обедом выходит на веранду с чайником и полотенцем: "Гости, пожалуйте руки мыть". В таких случаях дурак бежит впереди всех. А надо строго осмотреться и всех, кто старше тебя, пропустить впереди себя, а потом уже самому вымыть руки.
-- А если мы с кем-нибудь однолетки, тогда как быть? -- спросил Чик.
-- Ну, такого не бывает, -- задумавшись, ответила мама, -- а если случится такое, тот, кто лучше воспитан, пропустит другого вперед.
Чик поехал в Чегем с маминым братом дядей Кязымом. В Большом Доме кроме взрослых жили дети дяди Кязыма и тети Нуцы: самая старшая, ровесница Чика Ризико, ее сестрица помладше Зиночка, потом мальчик Ремзик и самый младший Гулик. Кроме них и Чика было еще четверо детей, родственники из долинных деревень. Так, седьмая вода на киселе. Их прислали сюда отдыхать, спасая от всесильной тогда малярии. Среди них был ровесник Чика, мальчик из села Анхара. Он был рыжим. Не голова, а горящая головешка.
Тетя Нуца, обслуживая всю эту ораву, сбивалась с ног. Всех детей сажали за низенький столик у очага. Так как все они не вмещались за этот столик, их сажали в две смены. Еды вроде бы было достаточно, но не так чтобы очень. Большого труда да и вообще никакого труда не составляло пообедать два раза подряд. К тому же чудный воздух Чегема способствовал прекрасному аппетиту.
Долинные дети оказались довольно нахальными. То ли воздух Чегема особенно способствовал их аппетиту, то ли, кто его знает, может быть, у себя в селах они поголадывали, но некоторые из них норовили сесть за столик второй раз. Особенно в этом преуспевал Рыжик. И это было тем более удивительно, что его горящая голова была гораздо приметней остальных голов.