На эту тираду ответа не последовало — Хлебников положил трубку.
В кабинете воцарилось настороженное молчание. От молодого, еще не оперившегося главного инженера никто не ожидал такого мужественного поступка и никто не мог поручиться, что он тут же не пожалеет о содеянном.
— Ну, теперь заварится каша… — предрек наученный жизнью Целин.
Бушуев оглядел соратников с видом победителя.
— Что ж, будем варить, пока не разварится!
Все сообща долго еще рассуждали о том, каким образом уломали в Москве Алексея Алексеевича, бескомпромиссного, твердого, никогда не сдававшего собственных позиций, взвесили, подвела ли директора их настойчивость или, наоборот, сослужила полезную службу, и гурьбой вывалились из кабинета, направляясь в помещение, отведенное для общественного института рабочих-исследователей, в ту самую комнату, которая была свидетельницей стольких вспышек, стольких горячих перепалок и бесконечных споров, в которых рождался новый препарат. Посовещавшись еще немного, пошли в резиносмесилку поднимать настроение остальным рабочим.
Целину очень хотелось побыть в одиночестве. Не так часто удавалось ему это. Его постоянно осаждали исследователи, а последнее время не было отбоя и от посланцев с разных заводов. Одни приезжали с намерением перенять опыт, другие — убедиться, что институт рабочих-исследователей — всего-навсего шумовой номер, разрекламированная организация и можно не отягчать себя излишними заботами, не затевать столь хлопотливое дело.
Невеселые думы овладели Целиным. У него было такое ощущение, будто висит он на тонкой веревочке, которая вот-вот оборвется, и он рухнет, да так, что больше не поднимется. Многоопытный и много битый, он лучше других понимал, что грозит Брянцеву. А без Брянцева и институт отомрет — как же, не оправдал себя! — и все поисковые работы канут в Лету.
ГЛАВА 6
Изобретательством Илья Михайлович Целин заболел давно, с первых дней своей работы на Ленинградском заводе «Красный треугольник». Попав в технический отдел, молодой инженер, к неудовольствию начальства, не стал копаться в бумагах, а целыми днями пропадал в цехах.
Еще в студенческие годы, на производственной практике у него родилась интереснейшая идея, которой долго не смел поделиться, дабы не вызвать глумливого смешка скептиков. Со временем эта идея захватила его целиком.
В начале тридцатых годов автомобильные шины собирали по слоям на надутой резиновой камере, укрепленной на вращающемся кронштейне — «журавлике». Тяжелый, трудоемкий и весьма примитивный способ. Подбирали для этой работы «дядьков» роста огромного, силы медвежьей, каждый делал за смену три, три с половиной покрышки — норма по тому времени высокая. Через десяток лет такой верзила получал искривление позвоночника и вынужден был перейти на легкую работу.
Техническая идея Целина была на удивление проста: собирать шину в виде широкого кольца на плоском барабане и, уже сняв со станка, придавать ей нужную форму. Удобно и просто. Но именно эта простота отпугивала специалистов, когда Целин заикался о таком методе сборки.
Набравшись смелости, он решил обратиться к своему непосредственному начальнику. Выслушав инженера, тот долго изучающе рассматривал его сквозь толстые стекла очков и наконец изрек:
— Я был лучшего мнения о ваших умственных способностях, товарищ Целин, возможно, потому, что пока чуши от вас не слышал. Заберите свои прожекты на память. Будете настаивать — поставлю на обсуждение, но в таком случае приготовьтесь к серьезным баталиям и, очень может быть, ко всеобщему осмеянию.
Илье Михайловичу не оставалось ничего другого, как подать заявку в бюро изобретательства. И опять тщетно. Ее рассмотрели и вернули, мотивировав отказ абсурдностью замысла.
Нужно быть очень уверенным в себе, чтобы мнение сведущих людей, да еще выраженное в категорической форме, не сбило тебя с толку. Заколебался и Целин. Но прошло время и, снова скрупулезно проанализировав предлагаемый метод, он утвердился во мнении, что осуществить его труда не составит, и взбунтовался, написал резкое письмо в Резинообъединение. Не дождавшись ответа, попросил отпуск и укатил в Москву.
Его предложение разбиралось в кабинете начальника Резинообъединения в присутствии трех десятков специалистов, и все они обрушились на изобретателя, утверждая, что замысел его несостоятелен, и негодуя на то, что зеленый, еще не оперившийся инженер потревожил бывалых и весьма авторитетных людей, заставив зря тратить драгоценное время. На всю жизнь запомнилось Илье Михайловичу выступление красивого импозантного человека, говорившего с великолепным пренебрежением:
— Во время мировой войны четырнадцатого года один англичанин посоветовал повесить над Лондоном сетку, дабы защитить его от неприятельских бомб. Предложение, патриотичное по своей сути, было фактически идиотичным. Такой пример патриотического идиотизма рассматриваем мы с вами сегодня. Мы не сомневаемся в добрых порывах новоиспеченного Эдисона, но нелепость его утверждений для всех очевидна.
Целин ушел с совещания уничтоженный и опустошенный. Он утратил способность мыслить и чувствовать, потерял веру… Нет, не в себя. В человечество.
В таком состоянии вернулся он в Ленинград под тяжеловесное крыло своего начальства.
Но молодость на то и молодость, чтоб дерзать, упорствовать, идти в наступление, преодолевать преграды. Отряхнулся Целин от пережитого, отдышался и решил снова ударить в набат.
И вот беспартийный инженер появился у секретаря партийного комитета завода. Старый рабочий долго слушал, еще дольше прикидывал, что да как. Слесарь по специальности, он слабо разбирался в шинном производстве, но обладал неоценимым качеством: никогда не делал вид, что понимает, если не понимал. И он признался честно:
— Я тебе верю. Но пойми меня: я всего-навсего слесарь. Касалось бы предложение механики — тут я бы не спасовал. А в этом деле… И вдруг его осенило: — Слушай, Илья, обратись-ка ты к Серго Орджоникидзе. Хочешь — препроводиловку напишу. Человек он доступный, примет — чего доброго, окажешься на коне.
Илья Михайлович заготовил письмо, дал машинистке перепечатать. Получилось без малого тридцать шесть страниц.
Взвесив в руке толстую стопку, секретарь парткома не сдержал кривой ухмылки.
— Да ты, Илья, что дитё малое. Нарком-то у нас на всю тяжелую промышленность один, а таких, как ты, писучих пруд пруди. Разве у него достанет времени каждое письмо прочитать и что к чему сообразить? Нет, милок, ты напиши на одной страничке, но так, чтоб легко суть схватить можно было. А все остальное — в приложение. Серго прочитает письмо, распорядится действовать, и тогда другие, у кого времени поболе, займутся приложением.
Впервые познал Илья Михайлович сложность краткого изложения мыслей. Тридцать шесть страниц текста заняли у него четыре дня, а злополучная страница далась только через неделю.
Прочитав ее, секретарь парткома одобрительно кивнул и взялся за перо.
Плохо слушались пальцы, привыкшие к тискам и молотку, и буквы ложились на бумагу такие, что машинистка через два слова на третье приходила спрашивать, что написано, но получилось письмо прямое и честное, как сам секретарь.
«Дорогой товарищ нарком Серго Орджоникидзе! Так собирать покрышки, как это мы сейчас делаем, нельзя. Товарищ И. М. Целин предложил способ мотать покрышки на барабане. Человек он хороший, и партком на него рассчитывает. Хотя спецы говорят, что из этого ничего не выйдет, попробовать надо. Американцы нам станков не продают, одна надежда на свои мозги.
Секретарь парткома Лобода».
Письмо отправили в Москву, и, понимая, какая громадная почта у наркома, Целин рассчитывал получить ответ не раньше, чем через месяц-полтора. Но пришел он намного скорее.
В субботний день, когда Целин, по своему обыкновению, торчал на сборке покрышек, в цех прибежала запыхавшаяся курьерша.
— Илья Михайлович, главный инженер вас вызывает!
Целин похолодел. Доселе он главного инженера в глаза не видел. Слышал только, что человек он крутонравый, не в меру строгий. Решил: наверно, начальнику чем-то не угодил, надо обмозговать, как вести себя.
Приемная была до отказа заполнена народом, но, когда в сопровождении курьерши Целин протиснулся к секретарю, тот без промедления впустил его в кабинет.
Пожилой инженер с сухим впалощеким лицом аскета, в пенсне, тотчас отпустил посетителя и вежливым жестом предложил Целину расположиться в кресле. Коротенький, щуплый, Илья Михайлович сел в мягкое шевровое кресло и как провалился. Одна голова оказалась сверху.
— Напрасно вы ко мне сами не зашли, — заговорил главный инженер с задушевной интонацией. — Мы с вами, уверен, нашли бы общий язык. Признаться, молодые специалисты не часто попадают в наше поле зрения, но, поверьте, злого умысла тут нет. Руки не доходят, текучка заедает. Ну и… Добрая русская пословица гласит: «Дитя не плачет — мать не разумеет».
Не успел Илья Михайлович прийти в себя от сердечного приема, как вошедший секретарь подчеркнуто корректно доложил:
— Все в порядке, Вячеслав Гордеевич. Комната товарищу Целину выделена. — Положил на стол ордер, добавил: — Второй этаж, солнечная сторона, вид на Неву.
Главный инженер стал расспрашивать Целина, как ему живется, как работается и освоился ли он уже с Северной Пальмирой. А в душу облагодетельствованного человека невольно закрадывалось подозрение, что либо его не за того принимают, либо тут разыгрывается какой-то фарс.
Кончилось все неожиданно. Главный инженер открыл папку, на которой стоял штамп «Весьма срочно», достал из нее телеграмму.
— Поезжайте в Москву, Илья Михайлович. Вас вызывает народный комиссар тяжелой промышленности товарищ Орджоникидзе.
— Это, очевидно, по поводу моего предложения о новом способе производства шин, — высказал догадку Целин.
— А-а! — обрадовался главный инженер, полагавший, что Целин жаловался наркому на плохое отношение к молодым специалистам. — Ну, вот и хорошо! — Вызвал секретаря: — Билет товарищу Целину готов?