— Готов, Вячеслав Гордеевич. Мягкий вагон, нижняя полка.
Первый раз в жизни ехал Илья Михайлович Целин в мягком вагоне. Долго сидел у окна, всматриваясь в непроглядную темень, испытывая удовольствие от мерного покачивания вагона, а заснув, то и дело с тревогой просыпался, как будто мог проехать Москву.
В приемной наркома снова неожиданность. Вместо приторно-вежливого секретаря — кряжистый, косая сажень в плечах, мужчина с рубленым лицом, в тельняшке, выглядывавшей из-под расстегнутого ворота рубахи, верный помощник Серго матрос Семушкин. Встретил он приезжего грозно.
— Ты что это разные фантазии пишешь? Думаешь, у наркома без тебя работы мало? — Увидев, что Целин растерялся, молвил с подмигом: — Ну, ну, не привыкай робеть смолоду! Сейчас доложу. Только уговор: Серго — человек вежливый, так что смотри, больше пяти минут не засиживайся. Я уже машину ему вызвал, на «Серп и молот» ехать должен. Знаешь про такой завод?
— Знаю, — выдавил из себя Целин. У него перехватило дыхание от одной мысли, что вот так сразу, без всякой подготовки придется разговаривать с Серго.
Семушкин вошел в кабинет и тотчас вернулся.
— Валяй! — скомандовал он и угрожающе шепнул вдогонку: — Смотри, пять минут!
Целин перешагнул порог и остановился. На него в упор смотрел человек, которого хорошо знал по портретам. Орлиный взгляд, орлиный нос, гордая посадка головы.
— Проходи, проходи, — ободряюще произнес нарком.
И страх вдруг улетучился. Целин подошел к столу, пожал протянутую руку, большую, крепкую, теплую, чуть шершавую.
— Прочитал твое письмо, — приступил к делу Орджоникидзе. — Убежден в том, о чем пишешь?
— На все сто процентов!
— Вот и хорошо! Я, к сожалению, поговорить с тобой обстоятельно, как хотелось бы, не смогу. Извини, некогда. Но вот смотрю на тебя и вижу: человек ты — что надо. Правильный, одним словом, а раз так — широкая тебе дорога. У изобретателя какое преимущество перед остальными? Он поглощен своим делом и жаждет его осуществить. Поглощен и жаждет. Это великий стимул.
Нарком написал несколько слов на письме Целина и вручил ему вместе с объяснительной запиской.
— Поезжай с этим в Резинообъединение к начальнику.
— Так я уже был там, — не без робости обронил Целин, опасаясь, что, узнав о посещении начальника объединения, нарком, чего доброго, передумает.
Тщательно охорошив кончики усов, Серго снисходительно улыбнулся.
— Так то ты был один, а теперь мы с тобой вроде вместе будем.
Серго пожал Целину руку, пожелал всяческих успехов и проводил до двери.
— Главное — не остывай! Такая уж эта стезя — изобретательская. Не терпит уныния и отступления, — напутствовал напоследок.
Выйдя в приемную, Илья Михайлович не удержался, чтобы не прочитать резолюцию наркома. Она состояла всего из нескольких слов, но каких! «Если есть хоть небольшая толика надежды на успех — пробуйте!»
Вернулся он на завод с приказом незамедлительно изыскать средства и приступить к опытам.
Главный инженер с величайшим удовлетворением назначил Целина ответственным за проведение опытов, освободив от всех прочих обязанностей. Этим он снимал с себя всякую ответственность за дальнейший ход событий: если уж у самого изобретателя не получится, то с него тем более взятки гладки.
Прошел месяц. С примитивного деревянного барабана, обитого луженой жестью, сошла первая покрышка, а вскоре сборщик стал собирать восемнадцать-двадцать покрышек за смену. Восемнадцать-двадцать вместо трех! Постепенно тянувшие жилы «журавлики» были заменены станками с целинским барабаном. С тех пор в основе всех сборочных станков, спроектированных конструкторами, был барабан. Монолитный или разъемный, плоский или полуплоский, но неизменно барабан.
Из этой истории Целин сделал для себя непреложный вывод: если убежден в своей правоте, воюй до конца, до тех пор, пока не победишь. И принял за правило к отрицательным заключениям специалистов по изобретениям относиться с недоверием, ибо только изобретатель может оценить свое детище сполна. Разрабатывая замысел месяцами, а то и годами, он, естественно, неизмеримо лучше разбирается во всех связанных с ним тонкостях и куда яснее видит конечный результат, чем эксперты, затрачивающие на изучение новшества часы, а то и минуты. На их решение зачастую влияют и неприятие чужой идеи, поскольку она противоречит устоявшимся убеждениям, и предвзятость, а главное — безнаказанность отказа. Кого и когда привлекали к ответственности за шельмование того, что потом нашло признание? Особенно трудно, как ни парадоксально, пробивать изобретения простые. В таких случаях неизменно давит мысль: если все так просто, то, конечно же, до этого додумались бы раньше.
Со многими людьми случалось схватываться Целину, когда рождалась очередная новаторская идея.
Однажды, уже в Сибирске, куда занесла война, он занялся изучением шин в условиях эксплуатации. Очень уж быстро старели покрышки, покрывались трещинками. Сначала одиночные, трещинки постепенно распространялись, становились шире, глубже и в конце концов целая сеть трещин изрезала покрышку, как морщины стареющее лицо, только во сто крат быстрее. Даже на новых покрышках, хранившихся на складе, появлялся этот злополучный дефект. Но не только трещины являлись бедствием для покрышки. Со временем резина становилась твердой, жесткой, а стало быть, хрупкой и проходила в лучшем случае половину гарантийного срока.
Целин знал, что облагораживает резину, предотвращает от старения. Пчелиный воск. Удивительным свойством обладает он: выпотевая из резины, покрывает ее защитной пленкой, благодаря чему шина может храниться годы. Было время, когда русский завод «Треугольник» выпускал лучшие в мире покрышки и свято хранил свой производственный секрет. И «Красный треугольник» после революции тоже долгое время выпускал шины, которые почти не старели.
Так продолжалось до тех пор, пока шин было мало, а воска много. С временем это соотношение изменилось, и стойкость резин снизилась.
Иностранные фирмы разведали секрет «Треугольника», но не воспользовались им: пчелиный воск был дефицитен и дорог. Однако ему нашелся заменитель — кристаллические воска. И «Красный треугольник» изыскал эквивалентный заменитель — парафин. Он был хуже, намного хуже, чем пчелиный воск, — у парафина более крупные кристаллы, — и все же стойкость шин возросла. Но ведь и парафин весьма дефицитен.
И завертелись у Целина мозги — как бы обойтись без пчелиного воска и парафина, как заменить их таким препаратом, которого много и который стоит дешево.
Илья Михайлович засел за изучение литературы.
Он не разделял точку зрения американских изобретателей, предпочитавших эксперимент, иногда даже слепой, теоретическим поискам. Знаменитый Эдисон считал, что лучше провести тысячу опытов, чем искать определенную закономерность. Так же поступил и Гудийр, пытаясь улучшить свойства резины, — подмешивал в нее все, что попадалось под руку: соль, сыр, орешник, чернила, негашеную известь. В отличие от них сфера поисков Целина была строго определенной — его внимание привлек горный воск — озокерит. Но опыты с этим веществом не имели практического смысла, ибо запасы его оказались весьма ограниченными. В конце концов он остановился на церезине — продукте перегонки нефти. Церезин содержит в себе мелкокристаллический воск, были все основания полагать, что в резине он поведет себя аналогично пчелиному.
Но теоретические предположения остаются всего лишь предположениями, пока не проверены практикой. А вот охотников тратить на проверки время и средства не находилось. Работал Целин заместителем начальника сборочного цеха, административными способностями не отличался и был на плохом счету. Оттого на все его требования организовать опыты с церезином неизменно следовал отказ. Начальник цеха, да и другие руководители считали, что Целин, плохо справлявшийся со своим прямым делом, норовит выскочить на изобретательстве.
Что оставалось ему? Только одно: писать и писать в разные инстанции. Этим и занимался Илья Михайлович в редкие свободные вечера. Но куда бы он ни обращался, письма пересылались в НИИРИК — Научно-исследовательский институт резины и каучука, — единственную организацию в стране, которая разрабатывала проблемы старения резины, — и оттуда неизменно приходили отказы. На штампованность отказов пожаловаться было нельзя — мотивировки всегда разные. То «Ваши предложения противоречат современным научным представлениям», то «Опыты с предложенным церезином проводились и признаны бесперспективными». Было и «лирическое» заключение: «Горячо советуем Вам направить Вашу неуемную энергию на те проблемы, решить которые Вы в состоянии». В слове «неуемная» машинистка сделала опечатку, пропустила «е», получилось «неумную», правда, отсутствующая буква была исправлена от руки. Отказы, как правило, подписывала Чалышева. Руководители института менялись, а Чалышева оставалась. Сначала она подписывалась «научный сотрудник», потом прибавилось слово «старший» — у Чалышевой появилось звание кандидата технических наук, — и Целин со страхом ждал того дня, когда кандидат станет доктором.
Тяжело воевать одному, а Илья Михайлович Целин долгое время оставался один. И не потому, что чуждался людей, нет, — не было на заводе человека, который не знал бы о его замыслах, о планах на будущее. Просто не находил единомышленников, и в основном потому, что идея его многим казалась незамысловатой, а следовательно, недостойной внимания. Да и трудно было поверить, что рядовой заводской инженер, к тому же довольно незадачливый, неказистой внешности, печатью таланта с виду не отмеченный, стоит на верном пути в решении сложнейшей технической проблемы.
В конце концов Целину надоело пробивать лбом стену, и он ушел в проектный институт, который занимался проблемами шинного производства. Тему исследования церезина удалось вставить в план. Но когда план утверждали в Москве, на сцене снова появилась Чалышева, представила убедительные данные о бесперспективности темы, и ее закрыли. В довершение всех бед сменилось руководство проектного института. Дире