Разрешите представиться, меня зовут Саша — страница 2 из 43

– По-моему, я вас видел с подружками в пирожковой на Невском.

– Да-а-а-а? – Марина скроила удивлённую мордочку, задрала и так вздёрнутую губку, показала белоснежные зубки, потом смущённо потупила взор, не забывая о том, что в профиль лучше пока не поворачиваться: вдруг он любит таких курносых, как Амирка.

Владимир Соколов уже несколько лет жил в Ленинграде, переехал из-под Свердловска и входил в сборную Советского Союза по конькобежному спорту. Дважды чемпион СССР, серебряный призёр чемпионата мира и Европы, готовился к своим первым Олимпийским играм. Перед летними сборами в Эстонии команду ненадолго распустили, и по чудесной случайности он с друзьями оказался в небезызвестной пирожковой «Минутка». Иначе как огромной удачей сие событие назвать было невозможно. Марине и во сне не могло такое присниться. Самое забавное, что именно греческий профиль Марины сыграл немаловажную роль: Володя по простому своему происхождению считал такие носы признаком породы и терпеть не мог курносых девчонок. Поначалу он даже решил, что у Марины кавказские корни, уж больно экзотическая внешность, что и вызвало ещё больший интерес. У него оставалась целая неделя в запасе, и они начали встречаться. Он водил её по ресторанам, отвозил домой на такси, дарил цветы, с сальностями не лез, был сдержан и в постель не тянул.

– Странный какой-то! Амир, может, мне самой проявить инициативу? Мы даже не целовались! Возьмёт за руку и тут же отпустит. Просто я никак не пойму, нравлюсь я ему или нет?

– Стал бы такой парень с тобой таскаться каждый день! Конечно, нравишься!

– Моё это, Амирка, сто пудов моё!

– Тогда держись. А то переспит и исчезнет. Промурыжь его как следует, не поддавайся!

– Он сам кого хочешь промурыжит! Ты, конечно, ещё тот великий специалист! У тебя и парня ни одного не было. Завтра последний день – и уезжает на сборы. Нет, ты не права, надо действовать.

Действовать не пришлось, Владимир сам предложил заехать к нему в гости на Васильевский остров. Жил он на улице Кораблестроителей, в новой высотке, которых понастроили в ряд, и они, как колосья, высились вдоль всей улицы и выгодно отличались от других домов.

– От спортивного комитета получил. Недавно ремонт закончил. Всем приятель рулил. Валька. Мы с ним с детства дружим. Он за мной в Ленинград приехал, бригадиром на стройке работает. Без него не справился бы. Меня же почти никогда не бывает. Обижается, что пропал. Обычно, когда я дома, ко мне переезжает.

Володя оказался совсем не из робких. «Что так долго тянул? Что у него на уме? Молчаливый, скрытный… Но ласковый, как телёнок. Такого приручить не сложно. А со стороны казался неприступным! Все такие – с виду одни, а на самом деле совсем другие. Сама бы за ним не пошла, фиг бы решился познакомиться. Сказал, что сразу обратил на меня внимание и видел, как я преследую его, оттого не стал брать такси и поехал на метро. Ещё тот хитрец!»

Хитрецом Володя не был. Он поставил себе цель – стать олимпийским чемпионом – и к девицам, которые неустанно липли к нему, особого внимания не проявлял. Конечно, он не был монахом и, как любой молодой человек, заводил кратковременные связи, но, как только посягали на его свободу или требовали больше времени, чем он мог позволить, исчезал бесследно и без сожалений.

С Мариной получилось всё иначе. Что-то тянуло к ней. Он и сам не понимал что. Неосознанное влечение. Она манила, точно магнит, и он преднамеренно отодвигал момент их близких отношений, боясь всё испортить. В его жизни, как он считал, уже случалась большая любовь, но был уверен, что ничего подобного больше никогда не произойдёт. Ему едва исполнилось девятнадцать, ей – двадцать пять. Она была замужем и уходить от мужа не собиралась. Они познакомились в Москве. Приехал на соревнования и случайно встретил её у ГУМа. Связь длилась около года и причинила ему немало страданий. Первая женщина, первая любовь, первая боль. Жил от встречи до встречи и находился в постоянном страхе потерять её. Когда расстались, Володя вздохнул с облегчением, хоть и долго отходил от своей привязанности. «Любить – неблагодарное занятие», – решил Владимир и, казалось, закрыл своё сердце навсегда. А тут Марина. Видно, без любви жить невозможно. Когда уехал на сборы, потерял покой, словно лишился чего-то очень важного. Иногда приходили мысли, что всё придумал и ничего серьёзного у него к Марине нет и быть не может. Потом накатывала тоска. Перед сном видел её огромные бархатные глаза, которые, не отрываясь смотрели на него, и сомкнутые губы, застывшие в полуулыбке.

– Уехал и уже целую неделю не звонит. Амира, что это значит? Надо готовиться к выпускным экзаменам, а мне ничего в голову не лезет. Я спугнула его! Ты оказалась права. Не надо было спать с ним! Не надо было! Но всё так хорошо складывалось – отец в рейсе, матери соврала, что остаюсь у подруги. Кстати, у тебя, если что.

– Теперь скажи, что во всём виноват твой отец! Ты и так долго держалась. Для тебя это подвиг.

– Не я держалась, а он. Может, специально тянул до последнего дня? Хотя нет, не похоже… Он так долго не отпускал меня… И вообще был какой-то грустный, не такой, как обычно. Что делать?!

– Ничего. Просто ждать, – пожала плечами Амира.

Она воспитывалась в строгости. Мать Амиры была не так великодушна в воспитании дочери, как мама Марины, и ей многое не позволялось – носить короткие юбки, приходить домой позже одиннадцати вечера. Порядочная девушка должна сохранить свою честь и достойно выйти замуж, родить детей и стать хранительницей очага. Все эти пережитки прошлого раздражали Амиру, но идти против матери она не смела. В их семье мама была главной, и ослушаться её никто не мог – ни она, ни младшие сёстры.

– Так и будешь у неё на поводке?! Я бы на твоём месте давно взбунтовалась! Ты что, её собственность?!

– Она мне добра желает, Марин. Я её понимаю.

– Ты хочешь сказать, что моя не желает?!

– Ничего не хочу сказать. В каждой семье свои порядки.

– Свою дочь ты так же воспитывать будешь? Это нельзя, то нельзя!

Амира далеко не поощряла свободу, какую сама себе определила Марина. Неправильно быть такой легкомысленной. Вот и сейчас была уверена, что Марина вовсе не готова ждать своего спортсмена, пройдёт ещё пара дней – и пустится во все тяжкие. Но Амира ошибалась. Во-первых, Володя вскоре позвонил Марине и без всяких объяснений, почему так долго пропадал, сказал, как сильно скучает и не может забыть её. Во-вторых, цель есть цель. Вряд ли ещё когда-нибудь она встретит человека, который вскоре может стать олимпийским чемпионом. Потом он ей очень понравился. Может, и влюбилась. Красивый, сильный, перспективный. А Амира ей просто завидует. И остальные завидуют. Видала она их лица, когда рассказывала, какая квартира у Володи и что если он выиграет Олимпиаду, то купит себе чёрную «Волгу» ГАЗ-24.

Никогда так Владимир не спешил в Ленинград, как в этот раз. Месяц разлуки с Мариной показался вечностью: «Чем она меня так зацепила? Наверное, пришло время причалить к берегу». Ему рисовались радужные картинки: он, она, их будущие дети. Сам Владимир вырос практически без отца, и ему страстно хотелось, чтобы всё у него в жизни случилось правильно, по-человечески. Сердце таяло, когда он слышал в телефонной трубке голос Марины. Он готов был разговаривать с ней часами, особенно по ночам, и постоянно имел нарекания от главного тренера команды, что вечно выглядит полусонным. Когда ненадолго вернулся и они вновь встретились, окончательно для себя всё решил: после чемпионата Европы откроется Марине и сделает предложение. Валька всячески отговаривал:

– Ты её совсем не знаешь! Не нравится мне она! Ей твои медали нужны, а не ты сам.

– А я чем плох?! Ты к ней несправедлив! Ревнуешь, что ли? – хохотал Володя.

Марина с Валентином сразу невзлюбили друг друга. Она – за сильную привязанность Владимира к другу, он – за интуитивное недоверие ей. Раньше такого никогда не случалось, и Вале было всё равно на всех девушек Владимира. А тут нестерпимая неприязнь. Самое интересное, что Марина никоим образом не давала повода думать о себе плохо. Разве что не испытывала большой радости при виде Валентина.

После чемпионата Европы, где Володя опередил всех на своей излюбленной спринтерской дистанции пятьсот метров, получив разрешение главного тренера сборной, попросил у Сергея Владиславовича руки его дочери. Мешкать не стали.

– Торопишься ты, Володя! Олимпийские игры впереди. Столько готовился! Никуда бы твоя Маринка не убежала!

– Валь, у меня ещё больший стимул появится! Люблю я её! Как ты не понимаешь?! Женюсь, на душе спокойней станет. Может, я всю жизнь искал такую.

– Какую?! Вертихвостка она! По всему видно!

– Не смей так говорить! Рассоримся! С чего ты это взял? Зачем наговариваешь?

К свадьбе готовились поспешно. Володе выделили на всё про всё три дня. И Марину отпустили с работы. Она по распределению не уехала в провинцию, а осталась в Ленинграде – всё опять благодаря отцу. Работу свою ненавидела, к школе и к детям никакого расположения не имела. Мечтала, что сможет зажить свободной жизнью, лишённой всяческих обязательств.

Справляли в ресторане гостиницы «Советская», все расходы покрыл сам Владимир. Пришлось немного подзанять у друзей, не шутка – человек сто наприглашали, а от помощи родителей Марины наотрез отказался. Мать Володи помочь ничем не могла, жила на скромную пенсию. Сын поздний, долгожданный, а приехать никак не может, артрит замучил. С родственниками отправила в Ленинград подарки на свадьбу – комплект белья, скатерть на стол с вышивкой уральских умелиц, несколько банок варенья клубничного и аляповатую открытку с поздравлением. Свидетель со стороны Владимира – Валя, со стороны невесты – Амира. Подружки Марины тщательно готовились: столько спортсменов в одном месте соберётся.

Платье с фатой Марине купили готовое, как для неё сшитое. Никогда она не чувствовала себя такой красивой – в белоснежном свадебном платье из тяжёлого шёлка, расшитого стеклярусом. Только на душе было неспокойно: правильно ли, что так быстро согласилась? Она вдруг почувствовала, что вовсе не любит Владимира. Да, он ей нравится, но не более. Наверное, это не главное. Не все по великой любви женятся. «Володя меня любит и упускать такого видного жениха – огромная глупость». Марине всё торжество хотелось плакать, оттого лицо вовсе не выражало радости.