Конгресс
Среди разрозненных страниц моей судьбы есть полстранички – эпизод, который надо бы вспомнить. Произошло это после того, как я опять стала москвичкой, работала в театре и не думала об Одессе. Я уже выписала оттуда маму и сестру. Это было не так-то просто – всякие трудности с билетами и поездами. И был тогда у меня поклонник (у каждой актрисы их бывало по нескольку). Безмолвный, безропотный, он глядел на меня, когда ему выпадала удача проводить меня куда-то или откуда-то. Временами он исчезал надолго – я не замечала этого. Потом он опять появлялся. Я не удивлялась: меня не интересовало ничто, кроме театра.
Как-то я его спросила, куда он проваливается. И узнала, что он куда-то ездит, кого-то сопровождает в поездах, например в Казань или в Ташкент.
– А в Одессу вы не ездите?
– Езжу, скоро поеду.
Тут я ему строго-настрого поручила привезти из Одессы маму, сестру, еще прихватить В. Типота с женой и маленькой дочкой и доставить их ко мне хоть на крыше вагона. Он внимательно посмотрел на меня через некрасивые очки некрасивыми глазами и сказал:
– Попробую. А где они будут жить?
Вопрос был серьезный. Мне самой жить было негде. У старшей сестры просить приюта я не стала. Сняла комнату через площадку от нее – у соседей. Это была каморка в шесть метров, там стояли железная кровать и сундук, так что жить было где. Поклонник мой всех привез, кроме маленькой дочки Типота, которую пока не взяли. И вот мы все вместе стали обитать на шести метрах впятером.
Отвела Типота в «Нерыдай», познакомила с Кошевским. Тот пригласил Виктора Яковлевича работать режиссером, а Надежду Германовну – художницей. Вера Инбер приехала вскоре из Одессы сама. Комнату ей Союз писателей, по-моему, дал сразу, и она тоже участвовала в какой-то программе «Нерыдая». Но все это присказка, а сказка будет впереди.
В один прекрасный день мы узнали, что готовится спектакль-обозрение для делегатов IV Конгресса Коминтерна, что кто-то из нашего и из других театров будет принимать участие в спектакле и играть в самом Кремле. Текст пишут четыре автора: В. Инбер, В. Типот, Н. Адуев, А. Арго. Принимать текст и спектакль будет правительственная комиссия.
Николай Адуев жил в ветхом московском доме, на втором этаже. Однажды на ободранной черной клеенке двери можно было прочесть написанные мелом крупные буквы: «Ушел в Кремль». Это Адуев пошел читать написанную им сцену. Поклонницы поэта Адуева замирали у двери от восторга.
Обозрение было наконец поставлено. Множество действующих лиц играли, пели куплеты, танцевали, читали стихи и раешники. Были роли представителей Лиги Наций, тред-юнионов, клерков, дам, миссис американок, выходили Ллойд Джордж, которого играл И. Ильинский, епископ кентерберийский (Г. Тусузов), гневно осуждавший Совнарком за изъятие церковных ценностей[1].
Программка обозрения «Милые разговоры» была напечатана в виде маленькой книжечки с переводом текста на три языка.
«Балаганчик»
Когда мы приходили в бухгалтерию получать зарплату, мне, например, кассир денег не давал, а говорил:
– Вот тут распишитесь. С вас 1 р. 75 к., – и объяснял, что расходы по ремонту крыши театра так велики, что приходится удерживать с актеров высшей категории.
Директор «Балаганчика» Н. Шатов, человек очень импозантный, высокий, хорошо одетый. Идет нэп, можно купить все, но, по-моему, у него одежда неновая, хорошо на нем сидящая, сохранявшаяся до этого года, может быть, в сундуке. Его жена – актриса Мосолова, хорошая старая комедийная актриса в труппе нашего театра. Художественный руководитель – Н. Петров. Родился театр из «Вольной комедии», которая нежно относится к «Балаганчику». Сам Вивьен, прославленный, знаменитый режиссер, интересуется делами и бывает у нас на премьерах.
Меня занесло в Петроград случайно. Когда Типот поссорился с Кошевским (а я считала, что правы те, кто на стороне Типота), я сообщила, что тоже ухожу из «Нерыдая». Куда – я еще не подумала. Кто-то говорил о «Балаганчике» в Петрограде. Я села в поезд и поехала туда.
Н.В. Петров, к которому я пришла, поговорил со мной немного, улыбнулся и предложил мне начать мои выступления в текущей программе.
Все произошло как по нотам, которые я привезла с собой, чтобы петь. Театр мне показался прекрасным. Настоящая сцена, зал, который гаснет, а сцена освещена. С. Тимошенко и Н. Петров ведут программу, зал слушает, смеется, радуется. Актеры совсем молодые: Давидович, Фридлянд, Казико, Мартинсон, Кашеверова – и старшие: Рашевская, Мосолова, Рубинштейн. И старые, и молодые – все из Питера.
Об одной из программ витиевато писали тогда в каком-то журнале: «Для наших дней жанр “Балаганчика” сугубо характерен, ибо его жанр – симптомология перепутья, растерянности, выраженной не столько во внешней растерянности (напротив, “Балаганчик” самоуверен), сколько в холодном скепсисе, иногда умной иронии, беглом сатирическом смешке – этих порт-бонерах современного культурного человека, одновременно тронутого неврастенией и жаждой внешней новизны впечатлений. В том-то и огромная ценность “Балаганчика” перед лицом театральной современности – он созвучен этой современности». И дальше было написано много разных «симптомологий» на эту тему.
Молодых Н.В. Петров находил, например, в тех же «капустниках» и приглашал на пробу поработать в театре. Сам он не только руководил, ставил, писал, но и участвовал в спектаклях: пел, танцевал и конферировал. Потом в Москве он стал таким академичным, что никто бы не узнал в нем Кола Петера, как он именовался в «Балаганчике».
Атмосфера была рабочая: ни сплетен, ни склок, ни интриг; просто никто, видно, не знал, что они должны быть в театре. Все романы происходили только с Н. Фридлянд. Никогда не было точно известно, за кого она выходит замуж.
Когда «Балаганчик» выезжал на гастроли, денег нам Шатов все равно не платил. Он говорил, что везет актеров и дает им возможность загорать и дышать морским воздухом. Иногда он давал всем по 50 копеек.
В одной поездке я жила в номере гостиницы вместе с Казико. Это была очень хорошая актриса и милая женщина, но принципиальная: она покупала на наши с ней деньги сметану и хлеб. За завтраком мы съедали сметану не всю, она оставалась и прокисала – о холодильниках, даже о «Севере», мы еще и не слыхали. На другое утро Ольга покупала свежую, но мне ее не давала, пока я не съем вчерашнюю. Она командовала, а я, таким образом, всегда ела кислую сметану. Все равно все было прекрасно, и мы ни разу не поссорились. Когда надо было переезжать из одного города в другой, Ольга смотрела за мною, чтобы я не забывала в гостинице ничего из вещей. Но я была неисправима – к концу поездки все было потеряно.
В «Балаганчике», как потом и в Сатире, моими неизменными друзьями были Ф.Н. Курихин и его жена Леша Неверова. Я всегда с нежностью и благодарностью вспоминаю Федора Николаевича. Замечательно тонкий комедийный актер. Для него специально была написана маленькая комедия «Бедный Федя», посмотреть которую считали для себя обязательным все актеры. Каждое его выступление в самой маленькой роли вызывало восхищение. В советском кино он сразу занял свое место в комедиях, например «Веселые ребята» – кучер катафалка, который танцует и поет вместе с Любовью Орловой:
Тюх, тюх, тюх, тюх,
Разгорелся мой утюг!
Жена Курихина, Леша Неверова, была очень высокая красавица, на голову выше мужа. Она пользовалась невероятным успехом, имела тучи поклонников, вызывая ревность Курихина и заставляя его страдать. Нередко в размолвках супругов принимали участие многие товарищи.
И однажды в поездке случилось непредвиденное.
Какая-то дама неожиданно для Леши Неверовой влюбилась в Федора Николаевича. Возмущенная Неверова запретила Курихину разговаривать с ней. А поклонница подстерегла Курихина на улице и пошла рядом с ним. Неверова увидела их из окна.
Когда Курихин пришел домой, жена стала на него кричать. Крики услышала их соседка, актриса Судейкина. И вдруг ее поразило, что крики внезапно оборвались – и наступила полная тишина. Судейкина решила посмотреть, что происходит, вошла к ним и увидела такую картину: маленький, худенький Курихин лежал на полу, а Неверова, навалившись на него, старалась воткнуть ему в горло кинжал, который ей недавно подарил поклонник-грузин. Курихин с огромным напряжением, двумя руками едва удерживал руку жены, изо всех сил борясь за свою жизнь.
Судейкина подбежала, вырвала у Неверовой кинжал. Та вскочила, бросилась ей на шею и произнесла, рыдая:
– Какие все люди гадкие!
Соперником нашего «Балаганчика» в Ленинграде был Свободный театр. Там всем руководили два лихих, деловых директора. Они избрали путь более легкий, включая в программы ленинградских и московских знаменитостей. Украшением почти каждой программы был Леонид Утесов. Театр находился на Невском. Народу всегда было полно. Иногда там гастролировали и актеры из «Балаганчика».
Однажды произошло так. Мы готовили новую программу. Были заняты все актеры. В главной роли – С. Мартинсон, общий любимец. Идут репетиции. Все хорошо. Николай Васильевич Петров доволен. Но временами Мартинсон исчезает с репетиций слишком быстро.
– Где он, где?
Петров хочет повторить второй акт! А помреж говорит:
– Он торопился, уже ушел.
В Свободном театре тоже анонсы: новая программа. И вот наступил день премьеры. «Балаганчик» сияет, горит огнями. Публика, наша дорогая публика ждет премьеры, собралась, нарядилась, приехала, расселась, гуляет по фойе. Ждет. А мы не начинаем. Почему опаздывают с началом? Нет Мартинсона. Где он – никто не знает. Бедный помреж мечется из дирекции на сцену, за кулисы. Нет! Ни актера, ни каких-либо известий. Через час на сцене появляется Николай Васильевич, приносит свои извинения и сообщает, что спектакль отменяется.
Что же произошло? Оказывается, С. Мартинсон стал работать и в Свободном театре. Две премьеры совпали в один день. Мартинсон начал спектакль в Свободном театре, никому ничего не сказав, а когда там окончился первый акт и он хотел бежать в «Балаганчик», директор запер его в гримерной и не пустил, боясь, что он опоздает на второй акт. Но Мартинсон все-таки убежал. Однако когда он влетел в «Балаганчик», все уже ушли, а помреж, озверевший от страданий и отмены спектакля, втолкнул его в уборную и запер на замок.