И потому, что слов этих – «промежду прочим» – Андрюха раньше не говорил, и по тому, как он их сказал, Панкратка понял: слова эти друг успел перенять у своего отца. В сердце вдруг просеклась боль. Ему-то уже никто никогда не принесет ни каких-то особенных слов, которые захотелось бы повторять, как это делает Андрюха, ни складного ножа, ни пилотки со звездочкой, ни мериканского сала с чудным названием «шпик»…
V
С начала войны усохшие было надежды Балаболки проросли вновь. Председатели менялись без конца: кого в армию призовут, кто в колхозном деле петрит худо – дадут по шапке и нового ищут. Все больше-то на стороне… Ума не хватает к своим приглядеться. Вот, к примеру, он, Степан… В такое время держать его в сторожах есть дурость несусветная. Все равно что на скаковой лошади дрова возить или впрягать трактор в шарабан.
Последний председатель был человеком головастым, Степана приметил и должность дал – определил в кладовщики. Приняв связку ключей от колхозных амбаров, Степан полюбопытствовал:
– А кто на мое место заступит?
– Никто… Нет у нас людей на такое дело, Степан Терентьевич, – огорошил его председатель. – Все на тебя возлагаем. Ты теперь лицо ответственное. Стало быть, за любой урон единолично головой отвечаешь.
Это было не совсем то, о чем мнилось-думалось, но спорить Степан не стал. Зачни говорить-доказывать, тебя турнут в пастухи либо в конюхи. Кладовщик, он – фигура. Весь колхозный достаток ему доверен. Разобраться, после председателя он наиглавнейший в колхозе человек. Показать себя надо. А там, может, что-то иное наклюнется.
Старался. В кузне запоры заказал – никаким ломом не выворотишь. И все же в ночь раз-другой обход делал – береженого бог бережет. По всем углам амбаров плашек понаставил – объявил войну мышам-крохоборам. Все принимал-выдавал с весу да с меры, объегорить – не думай, подсчеты-отчеты делал аккуратно. Чего сколько есть, мог спросонок сказать. Председатель похвалил:
– Так и делай, Степан Терентьевич.
– Социализм есть учет, – ответил ему Степан и глаз, поповским салом порченный, слегка прижмурил, – не меньше других знаем, да не все сказываем.
Головастый председатель проработал недолго. Был он из фронтовиков, войной покалеченный. Ему бы себя оберегать… Не сумел. Слег. Доктора сказали: надолго. Районному начальству опять забота – искать замену. На этот раз поиски что-то подзатянулись. И надумал Степан показаться в районе. Но как и кому показаться – вопрос. Из старого начальства никого не осталось, новое ни его самого, ни прежних заслуг перед колхозным строем не знает. Надо все сделать без промашки. Думать надо, как и с какого боку подступиться. Вспомнил… Живет в районе Разуев, тот уполномоченный, что когда-то затверждал его председателем. На высоких должностях был Клим Антипыч Разуев. Но перед войной тяжело заболел, отнялась половина тела. С той поры не работает. Да это ничего, что не работает. Слово такого человека завсегда вес имеет.
Отправился к Разуеву. Дома его не застал. Но старуха его сказала, что скоро будет. Вышел в ограду, присел на скамейку у крылечка. Только расположился закурить, как у дома остановилась лошадь, впряженная в легкий подрессорный ходок. Степан ходок узнал – райкомовский. С него сошел Клим Антипыч, сказал кучеру:
– Подъезжай через часок. В Сосновку сбегаем.
Степан обрадовался. В чести находится Клим Антипыч, на райкомовском ходке раскатывает. Вот они, старые-то заслуги…
Во двор Клим Антипыч вошел, сильно припадая на правую ногу, правая рука болталась не в лад с шагами, будто неживая. Здороваясь, он подал Степану левую руку. Лицо его изменилось мало, глубже стали морщины да белее голова.
– Как поживает Мангиртуй?
– Ничего поживает. Куем, Клим Антипыч, где со звоном, где со стоном, но куем…
– Что куете-то? – не понял его Клим Антипыч.
– Куем победу над заклятым врагом.
– Ты все такой же! – Клим Антипыч усмехнулся одной половиной лица. – Не перековался?
– Зачем? – удивился Степан. – Кто начало новой жизни клал? Мы с вами. Какую гору своротили! – Глянул на его безвольную правую руку, вздохнул: – Теперь, правда, по разным причинам в сторонке находимся.
– Ты же работаешь.
– Работаю, как не работать. Но без полной загрузки. А это дело такое… К примеру, ежели мельница без загрузки крутится, у нее жернова изнашиваются.
Прозрачного намека Клим Антипыч не понял или не захотел понять. Все так же, одной половиной лица усмехаясь, он смотрел куда-то выше забора. Степан проследил за его взглядом и тут только заметил, что в воздухе с жужжаньем носятся, сверкая крылышками, пчелы.
– Сейчас будем чай пить, – сказал Клим Антипыч, – за чаем и поговорим. А пока… – он зашел в сарай, вернулся с сеткой, – надень. Пасеку посмотрим.
Сам без сетки, с непокрытой головой прохромал на зады. Степан натянул на голову сетку, спрятал руки в карманы, и все равно брала опаска. Больно уж много мельтешит вокруг этих злющих тварей, тяпнет каждая по одному разу – копыта откинешь. На задах, во дворе, заросшем травой, ровными рядами стояли домики ульев. Жужжание здесь сливалось в ровный неумолчный гуд. Клим Антипыч шел от улья к улью, прислушивался, склонял голову к щелям летков. Пчелы садились ему на руки, на голову, но не кусали. И Степан понемногу успокоился.
– Опять же, толкую, нашему колхозу не везет с председателями. Просто заколодило! – Степан попытался так ли, иначе ли дать понять Климу Антипычу, что пришел к нему не лясы точить, а по делу.
– Пчелами не занимался? – спросил Клим Антипыч.
– Не-е, я больше по другой части. Пчела не по мне. Она – насекомое.
– Насекомое – правильно. Но какое?.. Верно говорят: нет худа без добра. Болезнь меня заставила приглядеться к этому чуду природы… Тоже когда-то думал – насекомое. У пчел, Степан Терентьевич, непостижимый по слаженности мир.
Степан стал внимательно приглядываться к Климу Антипычу. Уж не подсмеивается ли? Нашел, о чем разговоры разговаривать. А может, он того?..
Клим Антипыч подвел его к улью, завешанному с двух сторон мешковиной. Под мешковиной оказались застекленные окошечки.
– Вглядись, Степан Терентьевич…
За стеклами были соты. Подсвеченные солнцем, они казались отлитыми из желтой меди. По сотам ползали пчелы, в их движениях Степан не видел ни порядка, ни смысла, а Клим Антипыч говорил с уважительностью в голосе:
– Работают. Вечные трудяги.
– А которые тут трутни? – деловито спросил Степан, показывая свою осведомленность и слегка подковыривая Клима Антипыча – и пчелы не все трудяги.
– Покажу и трутней… Обрати внимание на соты. Как все разумно, расчетливо сделано. Умри, а лучше не придумаешь.
– Ясно-понятно… А вот трутень, а? – Степан ткнул пальцем в стекло, показывая на пчелу.
Эта пчела бегала по сотам, поводя брюшком и словно бы пританцовывая. Она делала круг за кругом на одном и том же месте, явно маялась от безделья.
– Ну, какой же это трутень! Настоящая рабочая пчела.
– А чего она носится, как плясунья-бабенка на гулянке?
– В ее танце есть большой смысл… Нашла взяток и теперь другим дает знать, куда лететь.
– Они ее поймут?
– Конечно. Сигнализация отработана – будь здоров.
– А к чему она, дура, другим-то рассказывает? Нашла, ну и таскала бы себе потихоньку. Другие пускай сами разыскивают.
– У них частнособственнических ухваток нет. Все общее…
– Колхоз, значится? – хохотнул Степан.
– Еще какой колхоз! Ни одного лодыря, прогульщика… – Клим Антипыч опустил мешковину. – Жаль, но с ульями мне придется расстаться.
– А что такое?
– Я же на работу вышел…
– А-а… – протянул Степан неопределенно, ловя какую-то ускользающую мысль.
Мысль эта была связана с пчелами, мелькнула и исчезла, родив легкое беспокойство. В задумчивости Степан свернул папиросу, откинул сетку и закурил. Не успел как следует затянуться, пчела тяпнула в верхнюю губу. Папироска изо рта выпала.
– Тьфу, зараза, чтоб тебя! – начал плеваться он.
– Зря ругаешься, – с усмешкой сказал Клим Антипыч. – По медицинской науке от пчелиного яда – польза. Да и сам виноват, не кури где не надо.
В прохладных сенях пили чай с душистым медом. Жена Клима Антипыча поставила на стол полную чашку меда: хочешь в чай добавляй, хочешь – ешь ложкой. От меда и чая Степана бросило в пот. Ужаленная губа припухла и отвердела, из-за нее, казалось Степану, он говорит как-то не так, в длинные суждения он старался не пускаться.
О пчелах больше разговора не было. Клим Антипыч расспрашивал о жизни в Мангиртуе. Степан несколько раз пробовал направить беседу на нужную тропу, однако Клим Антипыч все время сворачивал в сторону. А в конце обеда начал и на часы поглядывать. Тень на плетень наводить было уже некогда. Спросил напрямую:
– Долго наш колхоз без хозяина будет?
– Хозяина найти не так-то просто.
– Оно так, – охотно подтвердил Степан. – Я в своем Мангиртуе всех перебрал на три ряда – нету подходящего. Кумекаю, что и в других селах, и в районе такая же скудость на руководящий состав. Вас вот потревожили от добра, что ли! Куда определили-то?
– В райком…
– И правильно! Старый конь, известно, борозды не спортит.
– Но и глубоко не пропашет, – усмехнулся Клим Антипыч. – Тут лучше подходит другая пословица: на безрыбье и рак рыба, на безлюдье и Фома дворянин.
– Хотя бы и так, – загорячился Степан. – Все равно получается – без нас путем ни одно дело не сделается. Вот и я подумываю…
Все же не хотелось Степану, ох как не хотелось самому свою заветную думку выкладывать. Догадайся, не заставляй нахальничать совестливого человека! Нет, не догадался. Усмешка бродит по одной половине лица, а другая – строгая, отчужденная, какой верить – шут его знает. Но делать нечего: запряг – трогай.
– Вот я и подумываю: может, мне свои плечи подставить – погорбатиться ради дела, что вместе зачинали-ставили? Все ж таки опыт имеется…
– Да, опыт… Но тут другая сторона есть. Я был в больнице у вашего председателя. Хвалит тебя.