– Эту не знаете. Эта близко. Все дальше идут, а эта остается, мне батя показал.
Сначала шли по берегу речки. Почти сразу же за селом среди зарослей тальника стали попадаться могучие кусты черемухи. В иные годы их ветви тяжело обвисали от ягод, но нынче урожай был не очень хороший. И все же, соображал Панкратка, черемуху брать можно. После занятий в школе походить сюда вместе с Акимкой, и бабушке будет с чем стряпать пироги.
Дальше дорога круто повернула к горам. Тальник постепенно сменился березняком и осинником. Листву уже прихватило желтизной, но трава, заросли малины были еще по-летнему зелеными. Заросли малины подступали временами к самой дороге, и среди резной листвы влажно сверкали не обсохшие от росы рубиновые ягоды. Сначала Агнейка, потом и Вера начали на ходу рвать ягоды. И сразу же отстали.
– Ну вот, начинается, – проворчал Андрюха. – Говорил же вам!
Баирка оглянулся, хмуро посмотрел на Веру. Она поняла, что отставать нельзя, перестала хватать ягоды. Задирая ее, Акимка сказал:
– Оставайся пастись тут. На обратном пути захватим.
– Молчи, – сказал Панкратка брату. – Сам давно ли таким был…
Затравеневшая дорога привела на старую вырубку. Земля между черными, обгорелыми пнями была покрыта ковром брусничника, унизанного ярко-красными ягодами. Присели передохнуть, и Панкратка набрал горсть брусники. Ягоды еще не дошли, были белобоки и травянистыми на вкус. Но место это тоже стоит взять на заметку.
– Подоспеет ягода – сюда будем бегать, – сказал он, перебирая твердые ягоды.
– Не сильно набегаешь, – рассудительно заметил Баирка. – Школа, потом домашние задания. И хозяйство…
– А я, может быть, брошу учиться. – Эта мысль пришла Панкратке внезапно. – А что? Я трактористом буду. На это мне грамоты хватит. Вон Васька Плеснявый…
– Ты же летчиком хотел… – обиделся Акимка. – С Васькой сравниваешься!
– А что Васька? При чем тут Васька? За осень я ягод наберу, грибов припасу, орехов набью – ешь, пока пузо не лопнет.
– Ты парень, тебе что! – сказала Агнейка. – А вот мне… Мама говорит: дома сиди, одежки, обутки нету. А с чего я сидеть буду? Мне грамота нужна. В город поеду и в продавцы пойду.
– Конфетами торговать будешь, пряниками? – спросил Акимка и облизнул языком губы.
– Ага, ты придешь – тебе без денег отвешаю, – засмеялась Агнейка, оглядела всех веселыми глазами, подбоченилась, будто уже стояла за прилавком, а они мялись перед нею, потому что покупать, понятно, не на что.
– Подумаешь, продавщица! – поморщился Андрюха. – Я вот сделаюсь танкистом или милиционером. А то и моряком.
– Моряк с печки бряк, растянулся, как червяк! – пропела Агнейка. – Так говоришь из-за того, что тебе бросить не дадут. Бичом в класс погонят. И побежишь теленком.
– Мне мой батя тоже не даст бросить, – со вздохом сознался Баирка. – Буду, говорит, учить, пока на своих полутора ногах стою…
– Идемте, хватит болтать. – Панкратка поднялся.
Он был уже не рад, что затеял этот разговор. Вот ведь как получается-то… Они втроем: он, Андрюха, Баирка – всегда все делали вместе, и всегда казалось, что так же будет и дальше. Выходит, нет. Разойдутся их пути-дорожки. Может быть, не завтра, но разойдутся, у каждого будут свои новые друзья, а все прежнее отодвинется, позабудется, наверное, и этот день тоже позабудется. И ничего с этим не поделаешь…
От вырубки пошли по тропе, ведущей в гору, в просторный и светлый сосновый лес. Под ногами прогибался с тихим поскрипыванием рыжий слой хвои, потрескивали сухие сучья. Впереди вдруг что-то зашумело, захлопало. Все испуганно сбились в кучу. Это поднялась с земли копалуха с выводком. Молодые глухари пролетели недалеко, опустились на сосну с обломанной вершиной.
– Дурак я! – шепотом проговорил Андрюха и хлопнул себя по лбу. – Мог бы и ружье взять. Какой дурак!
– И ты бы убил? – тоже шепотом спросила Агнейка.
– А то нет!
Тихонько, стороной обошли сидящих птиц. Может быть, продержатся тут до завтрашнего дня… Когда снова вышли на тропинку, Агнейка опять спросила:
– Ты, Андрюха, не врешь, что смог бы убить?
– Ну что пристала, как банный лист? Будто я из ружья не стрелял!
– Не верю я тебе… Вот Панке и Баирке завсегда верю. А тебе – нет.
– Иди ты… Привязливая, как муха. Верь или не верь – мне плевать.
Солнце поднималось все выше. Из лесу уходила прохлада. Вера, безропотно шагавшая за ними, стала все чаще спрашивать:
– А где ягоды? Ты мне говорил, близко…
– Теперь – совсем близко…
Тропа потянулась по крутой гриве. Баирка стал вертеть головой по сторонам, выискивая ему одному ведомые приметы. Видимо, отыскал-таки, уверенно свернул в сторону, стал спускаться в глубокий, сумрачный распадок. По его дну среди густого, дурманяще-ароматного багула сочился ручеек. Прошли по нему вверх и увидели кусты смородины. Двумя узкими полосами, по обе стороны ручья, вперемежку с ерником они поднимались до недалекой вершины пади. Панкратка с Андрюхой и Баиркой обошли вокруг зарослей смородины. Не велик ягодник, но им хватит. Кусты на редкость урожайные, подымешь любую ветку и ощущаешь тяжесть кистей ягод – черных, блестящих, положи на язык ягоду, чуть надави языком, и брызнет кисловато-сладкий сок.
– Давайте, ребята, уговоримся так, – сказал Панкратка. – От куста к кусту не бегать, веток по-медвежьи не ломать. Обчистил куст – переходи к другому. Будем так делать – ягод хватит и на завтра, и на послезавтра.
Да разве уговоришь сидеть на одном месте. Этот куст хорош, а тот – еще лучше. Брали – в рот ни ягодки. Друг от друга отстать неохота. На минуту сойдутся, посмотрят, у кого сколько набрано – «Ого! Вот это да!» – и в разные стороны. Руки быстро-быстро ошмыгивают одну ветку, а глаза уже приметили другую. Этот азарт захватил и Веру. Туесок не лукошко, не ведро, а все же и его наполнить надо. Вера старалась изо всех сил. Пушистые волосы растрепались, в них набились сорняки, сухие листья, потное лицо расчертили грязные потеки. Не зря старалась. У всех посуда еще и наполовину не заполнена, а у нее туесок – доверху. Не удержалась, пошла от одного к другому хвастаться. Тут ее и поджидала беда. Зацепилась за что-то ногой, растянулась на земле, ягоды из туеска – в разные стороны. Попробовала собрать – где там! Почти полтуеска в траве осталось. Все посочувствовали ей, пожурили слегка – не лови ртом ворон – утешили: снова успеет наполнить туесок. А Вера вдруг расплакалась, закричала пронзительным от обиды голосом:
– Не буду больше собирать!
Особо-то уговаривать ее некогда. Не хочешь – как хочешь. Разошлись по своим местам. Дело уже к концу двигалось, когда спохватились – где Вера? Туесок на месте, а ее нету. Стали кричать, свистеть – никакого отзвука. Обшарили весь смородинник – нету. Жутковато стало. Акимку и Агнейку оставили сторожить ягоды, Андрюха с Баиркой полезли на правый склон пади, Панкратка – на левый. Шли, перекликаясь: «Ау, ау». Эхо отзывалось: «Ав, ав». Панкратка обогнул валежину с остро торчащими сучьями и увидел Веру. Она спала на брусничнике. Голову положила на бугорок, как на подушку, под щеку подсунула ладонь правой руки, левой прикрыла глаза от солнца.
– Вера!
Она сразу же проснулась, села, ойкнула:
– Ой-ой! Заснула я!
– Ну ты и зараза, Верка! – сердито сказал Панкратка. – Теперь уж в лес ни за что не возьмем. – Закричал: – Э-эй, нашел!
– Вы меня искали? – удивленно захлопала реденькими ресничками Вера.
– Ты еще ничего не поняла? Или притворяешься? – Панкратка поднял ее за руку на ноги, шлепнул раз, другой, третий.
Думал, девчонка разревется, распустит нюни, но она снесла шлепки молча, только глаза вдруг стали большими-большими, удивленно-испуганными и виноватыми. Под этим беззащитным взглядом у Панкратки опустились руки, прошла злость. И когда все наперебой стали ругать Веру, он сказал:
– Ну, будет! Поговорили – и все. Давайте лучше доберем ее туесок.
Домой возвращались прямо по лесу. Дорогой собрали несколько маслят и рядовок. Рыжики попадались редко и чаще всего были червивыми, их время еще не пришло.
И хорошо, что грибов было мало. Без того нагрузились, едва дотащились. Бабушка тут же выговорила:
– Надо бы все за один раз собрать, чего растерялся-то? Надсадитесь, потом кто с вами маяться будет? – А сама не может скрыть радости, выбирает из ягоды соринки, листочки. – Какая спелая да крупная… А ваш дед меду принес…
Дед Балаболка скромненько сидел у порога, курил, пуская дым в приоткрытую дверь. Закивал головой:
– Принес, ребятки. Немножко, язык посластить… – указал глазами в куть на кастрюлю, полную свежего, не успевшего загустеть прозрачно-золотистого меда.
Акимка ухватился за ручки кастрюли, приподнял, взвешивая.
– Ух ты, тяжелый какой!
– Не цапай, антихрист! – ругнулась бабушка. – Уронишь – наделаешь беды.
– Еще когда качать будешь? – спросил деда Панкратка.
– Теперь все… До будущего года. Нынче пчелки мои славно поработали. Меду хватит и вам, и Дарьиным ребятам. А еще и в город торговать поеду.
– Не собирай, – сказала бабушка, – нашелся купец-молодец… Лучше в банный день в районе торгуй березовыми вениками.
– Подкусывай, сватья, я стерплю. Но послушай, что скажу. В текущий момент я могу в колхозе и не работать. Пчелы на все сто процентов прокормят. Хоть сегодня, хоть завтра пошлю Мишку Манзырева куда подальше.
– Который раз слышу, как послать собираешься. Что-то долгие сборы у тебя, сват.
– Неразумный у тебя ум, потому как женский. Не Мишка меня на работе держит, а моя высокая сознательность.
– Ну, загремел-поехал…
Без таких споров не обходилась почти ни одна встреча бабушки с дедом. Уж в привычку вошло корить друг друга неизвестно чем. Споря, бабушка намыла две тарелки ягод, одну залила медом, другую сметаной.
– Собирайтесь все за стол…
Вкусны спелые ягоды, что с медом, что со сметаной – объедение. Все на какое-то время умолкли, только было слышно постукивание ложек о край тарелки. Первой вышла из-за стола бабушка. Глянула в окно на закатное солнце: