Пока слабонервные верующие рыдали, разглядывая на фотографии труп, у одного из организаторов фальшивки — П. Якименко было изъято секретное письмо от известного за рубежом антисоветчика Квартуса Клэмента. Клэмент благодарит баптистов за оперативно переданную на Запад клеветническую информацию о гибели И. Моисеева, которая, как он пишет, «переведена на многие языки, умножена и распространяется по 45 странам». Клэмент дал СЦЕХБ новое задание: «Если имеете подобный этому информационный материал, просим выдать его тому, кто вручит вам письмо…»
Обо всем этом я и хотел бы поговорить с Галей, Спросить ее: если религия безвредна — почему же тогда самые реакционные зарубежные организации, специализирующиеся на идеологических диверсиях против коммунизма, буквально смакуют грязь, которую отправляют им раскольники? Новых порций клеветы ждут их заграничные «друзья»: «Подпольная евангелизация» (США), «Свет на Востоке» (ФРГ), «Институт по изучению религии и коммунизма» (Англия), а также «Международная амнистия», белогвардейский НТС, «Славянская миссия» и другие.
Проповедники раскольников не хотят признавать, что в нашей стране строится самое справедливое, самое гуманное, самое человечное общество на земле. Больше того, стараются оболгать все хорошее, что есть у нас, породить в людях недоверие и злобу, оторвать их от активных дел на благо общества.
П. Ф. Недоспасов,пенсионерКРУШЕНИЕ „АВТОРИТЕТОВ“
Я происхожу из бедной старообрядческой семьи. Родители были фанатично религиозными людьми. И нас, детей, воспитывали в страхе господнем. Мы не знали ни нежности, ни ласки. Суровой, как и у всех старообрядцев, сдержанной была родительская опека. Каждая шалость, шутка объявлялись чуть ли не грехом. За всякое прегрешение сулилась божья кара.
Ревностно выполнял я все требования, все обряды. Молился, читал псалтырь, выдерживал долгие и изнурительные посты. Это был совершенно особый уклад жизни. Мы жили очень изолированно от всех. Далее просто пойти в гости было невозможно. Во всем виделась скверна, грех. Поэтому, когда в семнадцать лет я пришел на завод, не сразу обвыкся, долго чурался всего мирского.
Узнал я тогда профессию, которую полюбил и ценю до сей поры, стал модельщиком. Сам этот труд мне много дал, разбудил по-настоящему мысль. Работа модельщика требует большого творчества, раздумий, острой природной смекалки. Постепенно в работе сблизился с людьми. Среди них нашел по-настоящему интересных, умных собеседников. Жизнь понемногу сняла с меня жесткие религиозные путы.
И все-таки в родном поселке, где столько связано с детством, юностью, полной отрешенности от прежних взглядов у меня не наступило. Только когда переехал в Магнитогорск, пришло чувство действительной свободы. Новая жизнь захватила.
Поступил в чугунолитейный цех металлургического комбината. Здесь для настоящего модельщика широкий размах. Каждый день новое задание, новые чертежи, новые расчеты. Сколько лет прошло, а я все еще помню некоторые из них!
В 1956 году пришло время выходить на пенсию. Сначала радовался: столько времени для отдыха! На Крыловском поселке у меня свой домик, небольшой садик, огород. Думал, все это займет мое время. Не тут-то было, тосковал по прежней работе, по цеху, будто сразу ушло из жизни что-то очень значительное.
Именно тогда встретил старого своего знакомого. В войну мы жили в одном бараке. Вспомнили то трудное время, перекинулись на настоящее. Он признался, что находит утешение, бывая в молитвенном доме. Начал доказывать истинный приоритет этого религиозного направления перед другими верованиями. А так как я знал старообрядческую службу, то решил послушать, сравнить.
Пришел из любопытства, потом зачастил. Я уже говорил, что старообрядческая служба отличается суровостью. У евангельских христиан-баптистов, как мне показалось, все построено на равенстве, внимании к ближнему, нет старших, нет младших. Единое обращение — «брат», «сестра». Все это подкупало! Ритуал собраний лишен той статичности, повторов, что отличает православную службу. Интересными, поучительными оказались проповеди, тронуло духовное пение.
Более того, мне захотелось и самому что-то сказать. Сам я человек не шумный, и в других ценю сдержанность, ровность характера. Поэтому темы о кротости, смирении стали близкими мне. Попробовал выступить — получилось. Слушали со вниманием, и присутствующие, и я были одинаково взволнованы, растроганы.
Скоро меня выдвинули в число проповедников. Стал внимательно штудировать священное писание. Для выступления уже брал разъяснительные темы: о любви к богу, к ближнему своему, о рождении Христа.
Хочу сказать искренне, уверовал во всем сам. Мне казалось — в общине круг людей, тех отношений, которые всегда меня привлекают: откровенность, чистота, искренняя любовь к ближнему, всем людям. Сам проникся каким-то особым благостным чувством. Показалось: прошлую жизнь прожил не так, как следовало, кого-то обидел, кого-то задел.
Руководство и верующие оказывали мне доверие. Скоро уже был в курсе дел всей общины. Все, что от меня зависело, выполнял энергично, с готовностью…
И все-таки, когда же в какой момент вкралась и довольно прочно осела первая искра неверия, разочарования? Я не люблю, когда о тех, кто отошел от религии, пишут или говорят приблизительно так: «он очнулся», «у него раскрылись глаза», «он снова вернулся к жизни…» Это очень примитивно, создает какую-то иллюзорность мгновенности, скорого и быстрого решения. На самом деле все не так, отречение от прежних идеалов — длительный психологический процесс, сложная духовная ломка, когда порою сам пугаешься того, о чем помышляешь, какие кощунственные, еретические мысли одолевают тебя.
Первое, что неприятно поразило, несколько охладило мой благостный пыл, — грызня, свара между проповедниками Грабовским и Грузновым за право быть пресвитерами. Образовались как бы две партии. Второе — те склоки, та прямая откровенная вражда, развязавшаяся между членами инициативной группы (сейчас они именуют себя сторонниками совета церквей) и всеми остальными верующими.
В ту пору я был послан в Куйбышев, где собрались проповедники многих областей. Там вражда двух группировок предстала особенно резко. Начались дебаты, взаимные обиды, упреки, выяснения всех прошлых ошибок, угрозы — прямо-таки перепалка, как у плохих соседей!
Очень удивило меня, что верующие люди, к тому же входящие в одно религиозное объединение, разделяющие одни и те же взгляды, затевают внутреннюю вражду, распрю и ведут ее далеко не благостно и кротко, доходя до прямого попирательства политики нашего государства, осуждения дел, характера советских людей. Так же болезненно раскол происходил и у нас в Магнитогорске. Он задел не только сторонников по духу. Родители оказались в одном лагере, дети — в другом. Самые близкие люди порвали всякую связь. Одни не могут простить другим того, что кто-то мыслит, рассуждает по-иному.
А я про себя думал: вот так-то. Шел за кротостью, попал на смуту! Коробило меня постоянное осуждение мира — то есть всех неверующих. А ведь в этом миру — у большинства очень близкие им люди, дети, внучата, родственники.
В каких только грехах не упрекали мирян, в то время как у самих грех за спиной — и в делах, и в словах, и в поступках, всегда претившее мне наушничество, мелкие сплетни. Однажды с довольно щекотливым разговором пришли ко мне братья по общине: надо бы поправить пресвитера, прямо сказать о некоторых его неверных действиях. Но когда я появился на молитвенном, собрании, пресвитер сидел темнее тучи, в мою сторону — ни взгляда. Оказалось, что ему уже передали весь разговор, инициатором которого, кстати, не я был.
Не встретил в общине безукоризненной честности, порядочности. Деньги — камень преткновения. Из-за них свары, ссоры, попреки. Приятно ли слышать, что один из братьев, бывая в других городах, с готовностью принимает деньги, а чаще просто берет взаимообразно, но без отдачи. Время от времени общины сотрясают, возмущают случаи, никак не говорящие о чистоте намерений и нравов. Всем стало известно, что проповедник Г. П. Безрученко положил себе в карман 400 рублей, переданные одной из верующих. Несколько раз эта история выносилась для обсуждения. Всякий раз Безрученко находил увертки, чтобы не вернуть деньги. Впрочем, это не единственное прегрешение проповедника: он скандалит с пресвитером, пишет на братьев анонимки…
Как я уже говорил, в детстве, молодости был глубоко религиозным. Но то была вера по наитию, по привычке, как что-то обязательное, непреложное. Тексты псалтыря, Евангелия, Библии читал, не вникая глубоко в смысл. Сейчас же было иное. Книги эти открыл будто заново. Мудрость, истину искал в знакомых текстах, привычно анализировал и взвешивал все. Но сколько же оказалось разночтений, противоречий, нелепиц, более чем удивительных. Вначале даже стеснялся говорить об этом с другими, пока не услышал разговор. Наш проповедник отдал, как он откровенно признался, Библию одному мирскому молодому человеку. Тот попросил ее на короткое время, но возвращать не торопился. Кое-кого обеспокоило, что юноша основательно ее изучит и заметит все нелепости.
Я решился, отважился выступить с проповедью о разногласиях Библии. Меня осудили все проповедники: «Отныне, — сказали они, — будешь выступать только с призывными проповедями, а не воспитательными».
Редко, когда в священном писании бога видишь милостивцем, творцом добра. Бог, верховное существо, везде предстает как фигура карающая, мстительная. И этой силе мы поклонялись! А цена человека в священном писании?! Царь Давид восклицает: «Я есмь раб твой и сын рабы твоей». К проповеди на эту тему подбираются и песни такого же содержания: «Я быть ничем желаю…» Какое глумление над человеком! Все это мне было чуждо. Так от отрицания баптизма пришел к отрицанию религии вообще.
Свои мысли я изложил в «Обращении к верующим», которое, кстати, было скрыто, не доведено до рядовых членов общины. Я прямо писал и говорил о лживых словах и фарисействе руководителей, о религии, которая не объединяет людей, не дает мира и любви. Меня пытались отговорить, остановить. Несколько раз приходили ко мне домой послы из нашей общины, посетил даже один заезжий «брат» из Кривого Рога.