Причины такой анонимности неясны. Возможно, издатели «Квик» полагали, что швейцарская фирма Альфреда Шерца все еще могла притязать на авторские права или что фрау Шелленберг находилась под влиянием угроз лично ей и ее детям. В конечном счете, полная рукопись все еще не опубликованных воспоминаний была куплена Андре Дойчем у мюнхенского издательства «Квик».
Когда рукопись прибыла в Лондон в большом чемодане, она была в совершенном беспорядке. Господин Дойч сумел сверить ее часть с материалом, оставленным Шелленбергом шведскому издательству «Норштедт», и показал ее доктору Говертсу — партнеру издательства «Шерц и Говертс», который поддерживал связь с Шелленбергом и его женой с 1950 г. В конечном счете, он пригласил Харпрехта приехать в Англию и изучить рукопись. Харпрехт подробно изучал материал в течение недели. Он указал на многочисленные примечания на рукописи, сделанные его собственной рукой, и с удовлетворением отметил, что это подлинный черновик, над которым он работал с Шелленбергом в 1951 г.
Летом 1955 г. меня попросили прочитать английский перевод этой рукописи. Тогда я не знал, как она попала в руки Дойча, но я был удовлетворен тем, что имеющиеся в ней факты дают возможность сделать вывод, что это воспоминания Шелленберга. Рукопись была явно написана человеком, который знал всю подноготную СД, Главного управления имперской безопасности и немецкой разведки. Все факты согласовывались с другими отчетами об описанных в ней событиях и людях, но тем не менее были достаточно независимыми, чтобы можно было предположить, что они были собраны воедино из вторых рук. Мой вывод подкрепляла мысль о том, что если кто-то набрался терпения и имел знания, чтобы сфабриковать столь полный рассказ, он приписал бы авторство человеку более известному, чем Шелленберг, и придал бы ему более сенсационный характер.
Все это менее чем достоверный факт, но я лично считаю, что Шелленберг написал (или предоставил материал таким людям, как господин Харпрехт, для написания) первоначальный черновик мемуаров и что впоследствии перевод был сделан с этого черновика. Это не перевод всей рукописи, так как один лишь ее объем вызвал необходимость сокращения, а другие пропуски и добавления, вполне возможно, были сделаны уже после того, как оригинал ушел из рук Шелленберга в 1952 г. Также не думаю, что было бы разумным считать Шелленберга достойным доверия свидетелем в тех случаях, когда его показания не могут быть подтверждены. Вполне естественно, что он представляет свою собственную роль в этих событиях в наиболее благоприятном свете и зачастую с некоторым преувеличением своей значимости.
Эти оценки важны, но то же самое можно сказать о многих других томах исторических мемуаров. На мой взгляд, они не уменьшают ценность и привлекательность изложенного ниже, так как Шелленберг со всеми его недостатками (а они достаточно очевидны, чтобы нуждаться в акцентировании) имел два редких качества как автор воспоминаний. По большей части он ограничивается описанием событий, о которых знал не понаслышке, и он в некоторой степени лишен того стремления к неискреннему самооправданию, которое портит столь многие воспоминания немецких деятелей, опубликованные в эти годы. К написанию мемуаров его подвигло желание вновь пережить, а не отречься от ощущения обладания властью и собственной значимости. Именно это отсутствие чувства смущения, раскрывающее характер, и делает его более ценным историческим свидетелем.
Алан Буллок
Глава 1Успехи нацистов
В этой книге я постараюсь описать развитие, организацию и деятельность разведывательной службы Германии при власти национал-социалистов. На протяжении всего времени существования этого режима я был тесно связан с этой организацией, и с ранних дней моей юности я испытывал разнообразное влияние, которое и привело меня к этой области деятельности на благо моей страны и моего народа.
Я родился в 1910 г. — достаточно рано, чтобы узнать ужасы Первой мировой войны. Мы жили в Саарбрюккене, и в возрасте всего семи лет я пережил первый в своей жизни авианалет, когда французы бомбили город. Тяжелая зима того года, голод, холод и нужда навсегда останутся в моей памяти.
Французы оккупировали Саар после поражения 1918 г., и наш семейный бизнес — мой отец занимался изготовлением фортепьяно — сильно пострадал из-за последовавшего за этим экономического спада в регионе. К 1923 г. дела были настолько плохи, что мой отец решил перебраться в Люксембург, где находилась другая отрасль его бизнеса. Так, очень рано в своей жизни я вступил в контакт с миром вне Германии и получил знания о Западной Европе, особенно о Франции и французах.
Я был самым младшим из семи детей. В раннем детстве именно мать давала нам христианское воспитание, которое оказало на меня самое сильное влияние. Мой отец был слишком занят своим бизнесом, и лишь в более поздние годы его более либеральная философия и мировоззрение начали воздействовать на мой образ мыслей.
Я посещал реформистскую реальную гимназию — школу, которая готовила абитуриентов для поступления в университет, делая упор на языки и естественные науки. Профессор истории, который во многом повлиял на мое интеллектуальное развитие, пробудил во мне интерес к эпохе Возрождения и политическим и культурным течениям, которые зародились в этот период. Я был захвачен проблемами отношений между народами и государствами и политическими и экономическими силами, которые возникают из этих отношений. Положение моей семьи в Сааре и Люксембурге также заставляло меня испытывать личный интерес к этим вопросам, особенно в части иностранных дел.
Летом 1929 г. я поступил в Боннский университет. Первые два года я изучал медицину, а затем сменил ее на юриспруденцию, так как мы с отцом решили, что она послужит наилучшей основой либо для коммерческой карьеры, либо дипломатической службы. Также с одобрения своего отца, вместо того чтобы вступить в Союз католических студентов, я вступил в одно из студенческих обществ, в котором имелся кодекс чести и дуэлей, как и во многих из них.
Тем временем Германию поразил экономический кризис, и бедность, охватившая весь народ Германии, затронула и мою семью, и меня. Наше финансовое положение становилось все более напряженным, и, чтобы продолжать учебу, я был вынужден просить государственную субсидию. Мое положение стало ничуть не лучше после того, как я сдал свои выпускные экзамены. В Германии было принято пройти определенный период ученичества, аналогичный стажировке клерка в Англии, прежде чем начать юридическую карьеру. Для таких целей также можно было получить государственные гранты, и я подал прошение на его получение.
Это было весной 1933 г. — в год, когда Гитлер пришел к власти. Судья, занимавшийся моим прошением, предположил, что мои шансы на получение гранта существенно повысились бы, если бы я вступил в нацистскую партию и стал бы членом одной из ее организаций — CA или СС.
В университете я почти не обращал внимания на текущие политические проблемы, но, безусловно, я не пребывал в неведении относительно тяжести общественного кризиса — на тот момент в Германии было шесть миллионов безработных — и ничто не предвещало появления какой-либо помощи из внешнего мира, чтобы поддержать демократические элементы Веймарской республики. После прихода к власти нацистов люди стали верить в то, что более жесткий подход новой власти приведет к решению как их внутренних проблем, так и проблемы места Германии среди других государств. Однако именно мои личные финансовые трудности подтолкнули меня к решению вступить в партию, хотя я и не могу сказать, что пришел к этому решению с каким-то большим нежеланием или трудом. Было очевидно, что необходима мощная программа, которая преодолела бы самую острую социальную несправедливость Веймарской республики, дала бы Германии равный статус среди других государств и привела бы к пересмотру Версальского договора. Мне казалось справедливым, что Германия должна бороться за те права, за которые всегда боролось каждое суверенное государство и особенно Франция.
В то время тысячи людей совершенно разного происхождения спешили вступить в национальное социалистическое движение, хотя зачастую и по различным причинам. Я, как и большинство этих людей, был уверен, что Гитлер — политический реалист, который, захватив власть, оставит наиболее экстремистские и неразумные аспекты своей программы, такие как меры против евреев. Они, вероятно, были полезными для того, чтобы привлечь к себе сторонников в прошлом, но они, безусловно, не могли стать принципами управления современным государством.
Все молодые люди, вступившие в партию, должны были вступить и в одно из ее формирований. СС уже тогда считались «элитной» организацией. В личную охрану фюрера вступили довольно многие мои сокурсники, их черная форма была стильной и элегантной. В СС были «лучшие люди», и членство в ней повышало престиж и давало социальные преимущества, в то время как «хулиганы из пивной» — члены CA находились за рамками дозволенного. В те времена они представляли собой самые экстремистские, необузданные и фанатичные элементы нацистского движения.
Не могу отрицать, что в возрасте двадцати трех лет такие вещи, как общественный престиж и, скажем, чарующая сила нарядной формы, сыграли немалую роль в моем выборе. Однако реальность оказалась для меня гораздо менее привлекательной, чем я себе представлял. Однообразная военная муштра, которая составляла главное занятие обычных членов СС, мне не нравилась. Мы должны были являться на службу три вечера в неделю, а по субботам и воскресеньям делали долгие и изнуряющие марши по пересеченной местности зачастую с полной выкладкой, которые должны были закалять молодых нацистов для решения великих задач, которые ждали их впереди.