Мне нужно подумать.
Но думать мне Кешенька не дает.
Он вдруг выпрямляется, вскидывает голову, поправляя локон, подходит к тумбочке и с какой-то мерзкой уверенностью тянет из ящика документы.
— Вот. Смотри. Тут всё написано. Квартира оформлена на маму. Ты тут никто. Так что, если по-честному — тебе самой нужно выметаться!
Я смотрю на него как на человека, который только что спалил дом и теперь предъявляет мне за пыль в углу.
Выметаться?
Я выплачивала ипотеку пять лет. Без сбоев. Впахивала как вол.
Продала мамину дачу, закрыла основной долг, считала, тянула, верила.
А они? Они что, всё это время просто ждали, когда я сама уйду?
Как… как дворник после смены?
Стою в спальне, среди хаоса, в котором только что рухнул мой унылый брак, и смотрю на Кешу.
Он по-прежнему в пледе, с гордо поднятой головой, как недооцененный философ.
Стоит. В квартире. В моей — в смысле, почти моей. Или вообще не моей?
Я, видимо, еще не осознала до конца.
Что-то не сходится.
Я платила. Пять лет.
А теперь мне заявляют, что всё это — “не считается”.
Выхватываю у Кеши документы. Смотрю, и дышать становится тяжело.
Это копии. Копии! Но какая разница…
Собственник.
Вернее… Собственница.
Мамо!
Вот кто это всё оформлял. Вот кто был такой добренькой… угу… записала жилье на себя, потому что “нам с Лушей удобнее так”?
С… су…
Свекровь.
Конечно. Кто же еще.
Руки сами тянутся к телефону. Я даже не думаю. Просто делаю всё на автомате.
Сердце колотится. Еще не верю. Это какой-то сюр!
Мне надо услышать это от нее. Услышать и, может быть, не свернуть кому-нибудь шею.
Какому-нибудь попугаю Кеше…
Нахожу в контактах: “Свекровь”.
Нажимаю вызов. Руки трясутся. Гудки длинные, унылые, как мой брак.
Наконец, голос:
— Да, Лукерья?
— Аделаида Степановна?
— А кто еще? Что тебе?
Вот же… Мерзкая старуха! Как же я ее ненавижу! Сейчас еще сильнее, чем раньше! Даже чем тогда, когда она пожелала нам развода!
Хочу убивать. Уничтожить!
Вместо этого ору в трубку:
— Поздравляю. Вы добились своего.
— В смысле? — в голосе настороженность. — Это ты сейчас о чем?
— О том, что ваш сын спит с девочкой в кружевных труселях, пока я собираю чемодан! О том, что квартира, за которую я платила пять лет, оказывается, оформлена на вас. И о том, что вы с первого дня меня терпеть не могли. Ну что ж. Можете праздновать. Я ухожу! Но я этого так не оставлю! Я пойду в суд и в прокуратуру! Я найду на вас управу.
Пауза. А потом:
— Я тебя услышала, девочка, — сухо отвечает она. — Поздравляю с прозрением. Да, и не кипятись так, еще давление подскочит.
Я не отвечаю. Просто сбрасываю звонок.
Медленно опускаю телефон.
Слова свекрови про “не кипятись” не в тему. Мне адски холодно.
Пусто внутри.
И сухо.
И что делать?
Голова гудит. Меня трясет всю.
Машинально переворачиваю чемодан, выкидывая вещи Кеши.
Его выгнать я теперь не могу. Но и остаться тут тоже.
— Ты... ты зачем ей позвонила? — Кеша выпрямляется, плед сползает с плеча, а драматизма в голосе — на три “Золотые маски”.
— Поделилась новостями. Не волнуйся, ты же слышал, я не сказала, в какой именно позе вы лежали, — отрезаю, пялясь в опустошенный чемодан.
— Зачем ты всё портишь? — Он вскидывает руки, как загнанный гений. — Мама и так еле-еле меня терпит, ты знаешь! Она вообще считает, что я должен был стать юристом, а не заниматься... искусством.
— Ну вот. Зато теперь у вас с мамой снова общее мнение — вы считаете, что я здесь лишняя.
Кеша продолжает играть непризнанного гения. Делает обиженное лицо. Несчастное. Глупое. С подбородком вперед, как у щенка, которого не погладили.
А я с каким-то тупым упрямством его разглядываю. А потом отворачиваюсь к шкафу и начинаю собирать в чемодан уже свои вещи. Я не смогу сегодня тут остаться. Но я буду бороться!
— Я просто не понимаю, почему ты так сразу всё рушишь. Мы могли бы спокойно всё обсудить...
Я замираю, смотрю на него, на его плед, на его фейс, излучающий весь пафос его страдания, на пустую кровать, с которой только что испарилась его Муза, и вздыхаю:
— Обсудить? Кеш, ты изменил мне в нашей спальне, пока я ехала с работы с мыслью, что мы сегодня пообедаем вместе и, может быть, поговорим. Я ехала с работы, понимаешь? У меня отменилась встреча с клиентом, и я обрадовалась. Обрадовалась, что раньше попаду домой, а ты… А ты лежал тут, вдохновлялся. Так что, если ты ищешь, кто всё рушит — можешь начать с себя. Или хотя бы с той, что сбежала в одних трусах.
Собираю последние вещи — самое необходимое, на пару дней, закрываю чемодан.
Воздух тяжелый. Голова всё гудит.
— Прощай, Кеша. Удачи тебе с твоей Музой. Надеюсь, у нее хотя бы своя жилплощадь есть. Или мозги. Чтобы она раньше, чем я, догадалась с тобой не связываться!
Поворачиваюсь к двери, но выйти не успеваю.
В комнату, как по команде, врывается Муза. В кедах, с летящими кудрями и лицом, полным праведного гнева.
— Вы! Вы сами виноваты! Вы не ценили Кешу! — выкрикивает она, как героиня плохого студенческого спектакля. — Вы не понимаете его! Его творческую душу! Его талант! Он гений! А вы — душили его бытом и своими унылыми буднями!
Смотрю на нее. Потом на Кешу. Потом снова на нее. Это, конечно, было бы смешно, если бы не было так грустно.
Киваю:
— Ну, счастливо оставаться. Таланту нужен зритель. Особенно такой, который сам себя будет кормить.
Муза хлопает ресницами, Кеша молчит. Я беру чемодан и выхожу. Без слез, без истерики.
Он не отвечает. Только смотрит, как я выхожу за дверь.
На лестнице я останавливаюсь. Закрываю глаза. Вдыхаю. Выдыхаю.
А потом меня накрывает.
Хохочу.
Долго, громко, с наслаждением.
Смеюсь. Над собой смеюсь.
Наивная девочка Луша!
Что ж…
Нужно думать, что делать дальше, не помирать же на лестничной клетке?
Думаю и… еду.
Глава 3. “За ваш развод!”
Глава 3. “За ваш развод!”
...Иногда мне кажется, что это всё началось не вчера, не сегодня — а вот тогда, на свадьбе, когда Аделаида Степановна, моя будущая любимая свекровь, сияя в своем белоснежном костюме и с бокалом шампанского в руке, величественно поднялась, чтобы сказать тост.
Королева.
Снежная, блин.
Вы ведь все понимаете, что явиться на свадьбу в белом — это моветон, да?
Нет. Мать моего гения решила, что это очень удачная находка.
Я была в шоке. Мои подруги тоже. Даже моя мачеха, уж на что противная бабенка, и та посмотрела с сочувствием, покачала головой и тихо проскрипела:
— Ох, Луша, кажется, ты попала.
Да, я попала.
Тогда думала — в любящую семью, к любимому мужчине.
Оказалось, совсем в другое место.
Так вот, эта Снежная королевишна встала, постучала ножом по бокалу, привлекая внимание, заставляя всех замолчать.
Я стояла рядом с Кешей, глупо улыбаясь и ловя взгляды гостей, и вдруг — она.
— За что же я пью? — сказала мать моего жениха, размахивая бокалом, как дирижер своей палочкой. — За ваш развод, мои драгоценные!
Раздался дружный смех.
Все, конечно, решили, что это шутка. Типа “ну такая ироничная свекровь, ха-ха, оригинально”. А я... я, идиотка, смеялась вместе со всеми. В пышном белом платье. Теряясь на фоне белоснежного смокинга Аделаиды Степановны.
Глупо.
Глупо, что смеялась я по-настоящему. Потому что не поверила.
Ну, она же не может говорить это серьезно?
На свадьбе сына? Про его развод?
— Смейся, смейся, — продолжила она, глядя на меня не мигая. — Вспомнишь потом, Лукерья. Вспомнишь, что я говорила.
И выпила, улыбаясь змеиной улыбкой.
А я всё смеялась. Так и не понимая.
Потом свекровь еще добавила:
— Ну, если что, квартиру перепишем на меня. Чтобы не делить потом.
И все снова засмеялись.
А я... я тогда подумала: “ Вот бы не сглазить” . И поцеловала Кешу в висок.
Спойлер: сглазила.
Думаю об этом теперь, с ненавистью вцепившись в ручку чемодана.
Зачем я ушла? Может, вернуться?
Нет. Не сегодня точно. Но я этого так не оставлю!
Они еще вспомнят Лушу Луговую!
Дорога до дома отца занимает двадцать минут, но кажется вечностью.
Долго стою перед подъездом, прежде чем нажать на домофон.
Не потому, что надеюсь, что всё это сон. Просто хочется оттянуть момент — хоть на пару секунд — прежде чем реальность врежется мне в лоб очередной стеной.
Всё-таки набираю нужный код. Внутри щелкает замок, дверь открывается.
Поднимаюсь медленно, лифт опять сломан, тащу чемодан — как груз разбившихся надежд. Я как солдат, вернувшийся с войны, которая проиграна.
Вот сейчас, в этот момент мне больно.
Очень больно.
И жалко себя.
Жму кнопку звонка. Тишина. Еще жму, еще…
Открывает Ольга. Мачеха.
Красивое улыбающееся лицо тут же застывает гримасой, подкачанные губы кривятся, шелковый халат с модным леопардовым принтом еле сходится на груди, выражение лица такое, как будто я принесла ей повестку в суд или военкомат.
Рот открыть не успеваю. Леопардиха атакует, не тратя времени на приветствия:
— Ты что тут забыла?
— Мне надо с папой поговорить, — говорю скрепя сердце.
— Папа в магазине, — сообщает она, даже не двигаясь с места. — Чего с чемоданом? Уезжаешь куда?
— Нет, я… Мне бы у вас остаться на пару дней.
Мачеха быстро бросает взгляд за спину, выходит, оттесняя меня своим седьмым размером на площадку.
— Значит, слушай сюда, доченька. Насчет жилплощади. Я тебе сразу скажу: ничего не получится. Ты тут давно не живешь. Мы тебя выписали. Ты, Луша, тут никто, и звать тебя никак. Всё.
И снова седая ночь, как в песне поется. Очередной подарок, вернее, удар судьбы. В смысле? В смысле они меня выписали?