— Ты видел тест в урне? Так почему же не посмотрел! — шиплю.
— Мама, мама… — зовет издалека дочка.
Воспользовавшись этим предлогом, я сбрасываю с плеч руки мужа, и выхожу навстречу дочери.
— Да, мое солнышко!
Распахиваю объятия дочери, она влетает в них и прячет лицо у меня под грудью. Ей уже девять, тот возраст, когда она кажется совсем-совсем взрослой и с каждым днем все больше превращается в скрытного, местами колючего подростка. Но сейчас она скорбит по любимому дедушке. Очень сильно скорбит… Тамара обожает играть в квесты и все головоломки были дедины. Можно сказать, на двоих проходили компьютерные игры с задачками на подумать.
— Да, Томочка, что такое?
Дочь осторожно выглядывает из-за меня и с опаской смотрит в темный коридор, словно там притаилось чудовище. Так и есть, солнышко. Там пьяное, грубое и циничное чудовище, а еще он — твой папа, и я не имею права уронить его авторитет еще ниже и настраивать детей против отца.
— Папа там?
— Да, Том. Папа очень скорбит по дедушке. Очень…
— Мне показалось, он говорил гадости.
Обнимаю дочь крепче, целую в темно-русую макушку.
— Когда у людей сильное горе, Тома, они запираются внутри себя и не могут вести себя, как обычно. Им так больно, что они ничего, кроме этой боли не замечают.
— Закрываются внутри, будто в домике?
— Да, — улыбаюсь. — Будто в домике. И дверь открывается не снаружи, а только изнутри.
— Звучит жутко. Папа снова придет меня пугать? — вздрагивает.
Глеб сильно напугал Тамару, когда сидел молча, как истукан. Она потом засыпала плохо… До сих пор вздрагивает и опасается, что папа снова вломится в комнату, закроется изнутри и будет сидеть, как камень, не обращая внимания на слезы и плач своего ребенка.
— Нет, не придет. Сегодня мы будем спать вместе, и нам никто-никто не помешает.
— Кроме Ваньки и Кекса… — вздыхает дочь. — Мама, Ванька ночью пукает, — говорит о братишке, у которого были колики и газики на днях. — Кекс сильно волосатый. С него шерсть лезет!
— Он линяет, Том.
— Он всегда линяет, — капризничает. — У меня вся одежда в его котячьей шерсти.
— Так не говорят.
— А как?
И я задумываюсь: действительно, как сказать.
— Шерсть кота, только так, похоже.
— Он дедушку пережил, — вздыхает. — Разве это правильно?
— Дедушка прожил хорошую жизнь. Нам всем его будет не хватать.
— О, кстати! Там эта красивая тетя… сказала, что в блинах чего-то не хватает.
Сердце охватывает, словно колючей проволокой, становится сложно дышать.
— Какая еще красивая тетя? — спрашиваю ровным голосом.
Но где-то внутри я уже знаю ответ. Дочка говорит о шлюхе, которая не постеснялась прийти на похороны.
— Та тетя, со шляпкой. Кажется, ее зовут Мария.
Под кожей боль, словно меня ломает. Хочется закричать или разбить что-то.
— Чего еще ей не хватает, солнышко?
— Она на кухне и пробовала твои блины. Говорит, не хватает в них чего-то.
Ах, в моих блинах ей чего-то не хватает! А сама хотя бы один блин испечь способна? Боюсь, что нет. Только купить может!
Разговариваю с дочерью, отправляюсь на кухню.
Мария… там.
Стоит, раскрыв дверцы большого холодильника и критическим взглядом осматривает его содержимое.
Какая нахалка… Интересно, она с таким же наглым видом, словно хозяйка всему, что есть, смотрит на содержимое трусов моего мужа?!
Так же нахально сует туда свои загребущие руки?
— А мне нравятся твои блинчики, — говорит Тома тихо и просит. — Нальешь мне немного компотика?
— Конечно, милая. Садись.
Ругаться при ребенке не хочется. Глеб и так напугал Тамару, если еще и я начну… Совсем никуда не годится. Но, откровенно говоря, я бы этой тварюшке в волосы вцепилась и протащила ее через весь дом, в канаву грязную выкинула, там ей самое место.
— Ты что-то забыла, Мария?
Подойдя к холодильнику, тяну дверь на себя, двинув ее плечом. Толкаю еще и бедром. Она ахает приглушенно, двинувшись в сторону.
— Безлактозного молока нет, случайно?!
— Нет.
Достаю графин с компотом, ставлю подогреться.
— И блины на муке с глютеном, — цокает недовольно Мария. — Неудивительно, что Алексей Дмитриевич слег, у него был повышенный холестерин. Здесь, куда ни посмотри, сплошь одни вредные продукты: сплошные быстрые углеводы и жир!
— Решила поиграть в нутрициолога? Не в том месте ты решила поиграть в тетю доктора.
— Или не с тем человеком? — проезжается по мне насмешливым взглядом.
— И не с тем человеком, верно. А тебе не кажется, что ты кое-что забыла?
— Что именно?
На кухню входит еще и тетя с племянницей, и я решила включить в игру. Ахаю притворно и говорю громко:
— Утюг выключить забыла? Как же так, Маша. Ай-яй-яй… Быть беде! Конечно, я все понимаю… Выключить некому, иди, провожу я тебя…
Схватив мерзавку под локоть, тащу ее на выход быстрым шагом, она путается в своих каблуках, но прилюдно верещать боится. Зато я говорю всем и каждому, что эта дура утюг не выключила.
— Отпусти! — брыкается, едва успевает схватить модную кожаную курточку.
Вот только мы уже вышли из дома.
И я, надев калоши, тащу гадину через весь двор.
Она дважды запинается каблуками за брусчатку. Довольно старую, свекр хотел в начале лета перестелить весь двор…
На второй раз Мария ахает: у нее отвалился каблук.
Ее проблемы.
Не мои…
— Пошла вон. Шалава!
Я выталкиваю ее со двора, хлопаю калиткой.
— Думаешь, это конец? Ты не победила! — кричит по ту сторону. — Я еще вернусь!
Глава 3
Она
Шлепаю в галошах обратно до дома, еще не весь снег стаял, кое-где лежит безобразной серой, грязной коркой. В других местах его уже совсем не осталось, а в в некоторых местах под коркой грязи — такой дивно белоснежный, что замираешь от подобной чистоты на фоне всеобщей весенней грязи.
В дом идти не хочется, сворачиваю к качелям. Тропинка до них полностью растаяла.
Остов качелей стоит, мягкие чехлы сняты, лежат в больших пакетах на чердаке. Знаю, потому что по осени самолично их снимала, стирала, убирала. Однако сейчас я беру кусок сухой фанеры и стелю на качели, сажусь. Мягко оттолкнувшись пяткой от земли, раскачиваюсь совсем немного.
Завтра хороним, проносится в мыслях.
Вроде бы удалось избежать скандала на похоронах свекра. Завтра отправим его в последний путь, и…
И что потом? Потом за свою жизнь надо будет взяться, да? Или не по-христиански это, ведь ни девять, ни сорок дней не прошло, а я разведу вопрос с разводом.
Можно ли так?
Оставаться в браке не вижу смысла.
Больно слишком жить с человеком, изо рта которого в мой адрес столько грязи вылетело. Еще больнее понимать, что да, было… У него с этой сучкой было, а я, дура…
Ну, вот что теперь, а? У меня же вся жизнь — это семья, жизнь в браке, забота о муже и детях — Тамара да Ванька. Работала я совсем немного, Глеб поставил условие, и я выбрала семью…
Брака не станет, и что делать, идти куда, а? Станет ли Глеб исполнять свои обязанности? Или закроется окончательно?
У него такое лицо и страшные пустые глаза, я ничем не удивлюсь. Ни одному скотству в его исполнении.
Нет, на алименты я, само собой, подавать буду. Да, буду. Ибо нефиг…
Но как быть? Тут у меня двое детей и третий… Третий ребенок уже на подходе. Мы так долго его хотели, два выкидыша до него было…
Сложно будет мне одной с тремя.
Но аборт? Нет, на аборт не пойду. Ни за что!
Как свою жизнь после развода выстроить так, чтобы жить не хуже, чем прежде? А как прежде, уже точно не выйдет.
Но и в браке жить не смогу со знанием, что муж с этой шлюхой кувыркался.
Нет уж, лучше без него. Захочет быть отцом, тем же самым хорошим отцом, как и прежде, препятствовать не стану, а во всем остальном думать надо.
Ну ладно, Оль, не раскисай, что ли, говорю сама себе.
Тем более, одна не останусь. Мама есть, квартира у нее тоже имеется. Там и поживу, пока все решится. Развод через суд — дело не быстрое. Не хочу в квартире с Глебом оставаться, он наверняка и в нашей квартире охотно развлекался, пока я с Тамарой по секциям, да с мелким, то на массаж, то на бассейн.
Ведь было пару раз так, что я приехала, а в квартире — Глеб. Причем, выходит из душа.
Запачкался, что ли? Да нет, подмывался, наверное, после приблуды своей, а мне лапши на уши навесил…
— И-и-ить, хороший человек был, да, Олюша?
Неожиданно в мои мысли врывается голос постороннего. Конечно, не совсем хорошо называть биологического папашу посторонним, но сейчас мне никого видеть рядом не хочется. Ни видеть, ни слышать.
Я, может быть, даже в какой-то степени завидую Глебу — он в свое горе отключился и ничего его не трогает, а мне и погоревать нет времени.
Заботы, хлопоты, организация похорон, бесконечный поток родных, близких, друзей, знакомых, просто соседей, которые приходят выразить соболезнования. И каждого надо встретить…
— Хороший человек говорю был, да? — настойчиво отец повторяет.
Нет, не дадут мне спокойно побыть одной.
— Хороший, бать, хороший.
Папой я его давным-давно не называю. Откровенно говоря, я бы с ним вообще никакое общение не поддерживала, если бы не свекр. Он убеждал, что так нельзя. Какой-никакой, но папаша… Вот и еще одно мучение на мою совестливую душеньку.
Отец в общежитие живет, даже работает где-то. В последнее время выглядит, можно даже сказать, прилично. Прилично для человека, который всю свою жизнь бухает.
Сейчас у него нос покраснел и уши.
— Нажрался тайком? — спрашиваю почти равнодушно.
— Прекрати, Оль. Ну чо ты, все прилично. По маленькой, с армейским другом свата. Пять капель, богом клянусь. Вот покурить вышел, я на эту заразу горькую… смотреть не могу! А как не выпить, если хорошего человека провожать будем? — смотрит на меня пьяненьким взглядом.
— Учти, нажрешься, из дома выставлю. Ты меня понял? Не хватало еще твою пьяную тушу в чувство приводить и стыдиться твоих выкрутасов. Начнешь буянить, вышвырну.