— Оль, я клянусь. Я пять капель всего, ну… И не пью я совсем. Не пью, мне тоже… Тоже горько, ой. А ты чего без шапки и куртки выскочила? — спрашивает. — Простынешь еще!
А ведь он прав. Весной самая обманчивая погода, простыть мне еще не хватало. Для полного счастья.
Приходится вернуться в дом и стойко держаться на роли главы семьи.
Ведь пока я занимаюсь похоронами, Глеб в одиночку накушивается спиртным. Он вообще не в адеквате, и вся организация похорон на мне.
Дай бог, поскорее бы мама приехала, станет чуть-чуть полегче, а пока к вечеру у меня гудят ноги, ломит спину и голова кружится. Мысли зудят, слишком большое испытание для меня.
Даже сил поиграть с Ванечкой нет никаких. Я просто ложусь на кровать, кладу рядом любимые игрушки сына, и он возится рядом со мной. Дочка смотрит мультики, скоро погоню ее купаться.
А у самой нет сил даже привстать.
Кто-то деликатно стучит в дверь. Тетя Лариса, младшая сестра свекра.
— Оль, там Глеб наш… — бледнеет. — Кажется, совсем… того.
Я мигом сажусь на кровати.
— Что совсем, теть Лариса?
Она смотрит в сторону Тамары, но у той на голове надеты наушники.
— Совсем умом тронулся, Оль. Не знаю, что делать. Может быть, скорую вызовем?
— Где он?
— Во дворе. Оль… — вытирает слезы. — Тяжело ему сейчас, ох, тяжело! Меня слушать не стал, а ты — жена. Другое дело. Достучишься до него! Уверена, достучишься…
— Посидите с Ванечкой, — прошу.
Поднимаюсь с трудом, уточнив, где Глеб.
Да чтоб тебя, скотина такая. Нельзя мне дать времени отдохнуть хотя бы поздним вечером, что ли?!
Совсем у тебя нет совести!
Одевшись, выхожу во двор. Уже темно, горят фонари.
Глеб в одной рубашке и брюках трясет мусорные пакеты из бака.
Лицо бледное, челюсти сжаты. Вид у него, действительно, безумный.
— Ты что-то ищешь?
Глава 4
Она
Глеб не обращает на меня никакого внимания. Может быть, я слишком тихо спросила? Или слишком далеко стою?
Подхожу поближе, закутавшись в безразмерную фланелевую рубашку свекра. Она всегда висит на вешалке в веранде, местами ветхая, но теплая.
— Глеб, что ты ищешь? — спрашиваю громче.
Он резко оборачивается, ощетинившись, словно зверь, фыркает, рассматривая меня. В свете уличного фонаря глаза мужа блестят неестественно, пугающе. Шагнув ко мне, Глеб обдает меня запахом крепкого спиртного и сигарет. Морщусь, сделав шаг назад.
Он хватает меня за рубашку и дергает за ворот.
— Это что такое?
Еще раз дергает, посильнее.
— Что это такое, я спрашиваю?! Да ты в край ох…ела! Уже и рубашки его носишь при мне? А чего я не знаю! Оля! Чего я не знаю! Может быть, ты и спала с ним?! — рычит и болтает меня, будто тряпичную куклу. — Может, ты с ним спала?!
— Кретин! Отпусти! — шиплю, бью по рукам.
Ничего не выходит. Глеб ведет себя как животное.
— Сейчас я тебе покажу, кто в доме мужик, покажу, кто в доме хозяина. А ну, пошлаа!
Дернув меня в сторону, Глед тащит меня к летней кухне. Весной и летом, плюс в начале осени всегда трапезничали там, свекр любил вечерами на веранде пить чай, но сейчас кухня пустует и не отапливается, в ней слишком холодно. Но мой муж упорно тащит меня туда и приговаривает.
— Может, ты такая холодная и сухая, потому что ноги перед ним раздвигала? Старику давала?
— Больной! Он мне как отец!
— Но не отец! — дышит на ухо.
Скрипит дверь. На порожке наледь, но Глеб распахивает дверь сильной рукой, ледяные крошки отлетают во все стороны, колят и впиваются в мои голые икры.
Отрезвляющее касание холода. Муж толкает меня к стене и надвигается, как темная туча, как сгусток безумия. Он же совершенно ничего не соображает. Перепил от горя! А кто ему такую грязь в уши надул, я даже не представляю.
Зато очень хорошо чувствую его нетерпеливые руки и грязные касания всюду. Рот запирает его ладонь, он прижимается сзади, пытается стянуть с меня короткие лосины.
Бранится, прижимается. Дышит хрипло, совсем не похож на себя.
Я кусаю его за ладонь, сжимаю зубы изо всех сил.
Пока не чувствую вкус его крови во рту.
Это придает Глебу еще больше злости. Он толкает меня к стене крепче, щеку царапает о деревянные стены из бревен.
С ужасом понимаю, что в таком состоянии собственный муж меня изнасиловать может. Он же ничего не соображает! Нажрался…
Заставляю себя расслабиться на миг.
— Так и знал, что ты любишь пожестче! Надо было раньше…
Попу холодит прохладой. Глеб на миг прекращает меня держать, надо и со своими брюками справиться, но у него ничего не выходит.
— Давай я? — предлагаю.
Развернувшись, быстро расстегиваю ему брюки и резко дергаю их вниз, потом толкаю мужа в плечи, что есть сил, и бросаясь наутек, на ходу натягивая свою одежду.
— Стой! Вернись… Вернись, гадина! Я тебя проучу! — рычит он.
Вылетев на улицу, набрасываю крючок на круглую петлю, дергаю засов.
Закрыла.
Боооже…
Хрипло дышу, прислонившись к двери спиной.
Внезапно дверь за мной начинает дергаться, Глеб осыпает ее ударами и бранью.
— Открой! Немедленно!
— Проспись, дурак, — выдыхаю тяжело. — Проспись, идиот!
— Оля! Тут дубак! Холодно! Я заболею! Оля!
Дурак…
Сердце заходится так, словно сейчас из груди выпрыгнет. Поправляю на себе одежду. Щека горит: надо приложить лед, чтобы на похоронах не ходить с синяком и опухшей скулой.
Замерзнет? Нет, скорее остынет! Если не дурак, поищет там. Свекр в последнее время кое-какие вещи выносил в летнюю кухню, потому что на чердак не мог подняться. Найдет, чем укрыться. Станет совсем невмоготу, пусть окно выдавит, там рамы простые, деревянные, и стекла совсем старенькие.
Не пропадет, думаю сердито, шагая к дому.
***
Буквально с порога ко мне бросается тетка.
— Ну, как он? Как он, Оленька?
Я смотрю на нее с раздражением, понимаю, что не она виновата в наших бедах, но ничего с собой поделать не могу, злюсь.
— Теть Ларис, я вас, кажется, за Ванькой просила присмотреть! Что вы меня здесь караулить решили?
— Ванечка спит. Прикорнул на подушке в обнимку с игрушками. Я тихонечко их собрала и вышла, не стала будить. У старшей тоже телефон забрала, — отчитывается и добавляет строго так, с осуждением. — Не дело это, Оль, ребенку телефон совать под нос в таком возрасте! Рано еще, глаза посадит.
— А вы, теть Ларис… Ничего не заметили? Я свекра хороню, он мне, как отец был! Считай, что отца хороню, организация — вся… На мне! На мне, потому что Глеб с горя запил, И все… Все вы… — на глазах закипают слезы. — Все вы только и делаете, что лезете с умничаниями да с упреками, осуждаете! Помогли бы лучше! — бросаю в сердцах. — Не лезли бы под руку в такой момент! Я с ног сбиваюсь, беременная! — вырывается.
Тетя Лариса ахает, прижав обе ладони ко рту.
— Беременная? — переспрашивает она и вдруг кидается меня обнимать, воет. — Да это же радость… Радость такая! А Лешка знал? Знал, что у него еще один внук появится?
— Не знал. Никто еще не знает. И говорить я не хотела пока что… Поэтому… молчите!
Она целует меня со слезами, по волосам гладит и вдруг замечает:
— А с лицом что? Неужели…
— Лицо встретило Глеба, вот что.
— Вот лед приложи, — бегом суетится у холодильника, пересыпая в полиэтиленовый пакет лед из формы для заморозки. — Приложи, подержи! И на Глеба не обижайся. Не со зла он, я уверена. Перепил с горя. Ну, с кем не бывает? Все не зла. Глеб всегда хорошим мальчишкой был. Сорванец, но… хороший. Отец в нем души не чаял, близки они были очень, вот Глеб и запил.
Тетя всхлипывает:
— Теперь он круглая сирота. Неважно, сколько лет, человек без родителей — всегда сирота. Так что ты, Оля, зла на Глеба не держи! Если он что-то сказал плохое или обидел, то лишь нечаянно. Отпусти обиды, махни на них рукой! Тем более, ребенок у вас еще один будет, так вообще грех зло держать…
***
Ложусь спать поздно. В голове свербит вопрос: что же все-таки в мусорном баке искал Глеб? Неужели видел, как я весь мусор с дома собрала и в бак закинула?
Приспичило ему, козлу пьяному, найти мой тест на беременность?
Ночь муторная и сложная, а впереди — новые испытания.
И без сцен не обошлось…
Глава 5
Она
Утром я встаю, чуть светает.
Я эти дни вообще практически не сплю: стресс, нервы, ответственность, переживания. Еще и муж добавляет сверху.
Но на самом деле сегодня мне хуже всего спалось из-за того, что в доме стоял гроб свекра.
Есть у меня какой-то иррациональный, холодящий душу страх перед покойниками. Наверное, слишком цепляет это напоминание того, что все мы не вечны, что любого из нас может внезапно унести несчастный случай или сердечный приступ, как свекра.
Бреду по дому, как привидение, надо приготовить на всех завтрак.
Если честно, просто очень сильно хочу поспать. Поспать в стенах нашей с Глебом квартиры, а не в доме, где каждая мелочь проникнута скорбью и чувством утраты. Плюс детишки уже хотят домой, в свои комнаты, к любимым игрушкам, к прогулкам во дворе, где все знакомо и есть куча приятелей из жилого массива.
Замешивая тесто на оладьи, я с замиранием сердца думаю о возвращении домой, в родные стены.
Бессознательно не думая о плохом, воспроизвожу в мыслях только хорошее. Открывшиеся обстоятельства пока задвигаю на второй план.
Сейчас слишком сложно думать о том, что станет с нашей жизнью в дальнейшем. Не загадываю. План минимум — пережить этот день.
— У тебя оладьи горят, — слышится чей-то голос сбоку.
— А? — вздрагиваю. — Ой, точно…
Я уже пожарила целую гору пышных оладий, но в итоге заснула, стоя над плитой, когда теста осталась меньше, чем на треть.
— Давай я дожарю, — предлагает тетя Лариса. — А ты иди, поспи. Отдохни немного. День сегодня будет длинным, успеешь настояться.