Плотный, невысокий, он тяжело ставил ноги на бетон и высоко задирал круглую голову с крючковатым носом и большими залысинами на лбу. Губы его были плотно сжаты, я видел это даже на расстоянии. И, рассмотрев гостя обсерватории, я вдруг ощутил подлое чувство зависимости и страха, потому что мне показалось, что я узнал… Мартина Бормана!
Каждый из нас от кого-то и от чего-то зависит. От частных лиц и от государства… Связи эти взаимны, но в определенный момент одни из них подавляются другими. Именно тогда человек становится способным на поступки, классифицируемые как антисоциальные, поскольку узы дисциплины, долга, морали, этики оказываются вдруг порванными… Увидев человека, который давно стал страшным, злобным мифом Европы, я понял, что не Бестлер и не его окружение держали меня в музее со свастикой, а этот грузный нацист, никогда не слышавший о моем существовании.
Был ли это, действительно, Борман?
Поручиться не могу. Я видел его минуту, от силы - две, а потом вся группа исчезла в зарослях… Но кто бы ни был этот человек с залысинами на лбу и крючковатым носом, опасность исходила от него, и обсерватория наверняка не случайно носила свое сумрачное название…
Цель
Ночью за мной пришли.
Они даже не постучались. Подняли меня на ноги, заставили одеться и долго водили по лестницам и галереям, ни разу не воспользовавшись подъемником. По моим расчетам, вершина обсерватории обязательно должна была подниматься над сельвой, но когда мы оказались в полустеклянном куполе, все та же листва, те же ветки колотились в переплеты металлических рам.
В самом конце глухой крытой галереи меня втолкнули в резко растворившуюся дверь, и я оказался в огромном кабинете со стеллажами, заставленными бесчисленным количеством книг и скульптур. В центре этого интеллектуального рая, за круглым столом, символизирующим центр кабинета, а может, и Вселенной, сидел Норман Бестлер, с самым сердечным видом поднявшийся мне навстречу.
- Неожиданно? - спросил он меня, явно забавляясь эффектом.
Не ожидая приглашения и не отвечая, я сел. Это его ничуть не задело. Минуты две он с любопытством изучал меня, потом потряс сжатой в руке кипой газетных вырезок:
- Догадайтесь, что это?
- Я устал от догадок.
Он рассмеялся:
- Отдохнете! Успеете отдохнуть!.. Это ваши обзоры, Маркес! И знаете… Кое-что мз них запоминается! Немногое, правда, но это уже не ваша вина. Газета, как правило, живет один день, хотя и рассчитана на миллионы читателей. Миллионы! Возможно, это и есть компенсация всего одного дня жизни!
Он ни на секунду не спускал с меня цепкого взгляда.
- Мне не сразу сообщили о вашем появлении, Маркес. Отсюда и несчастный случай с водителем «джипа». Это был нечистоплотный человек, надеюсь, вы его не жалеете. Я рад, что присматривал за вами мой человек- Верфель. Он вовремя принял меры. На ваш взгляд, они, возможно, слишком жестоки, но иначе нельзя.
От добродушия Бестлера не осталось и следа. Он смотрел на меня в упор, и мохнатые брови медленно двигались над глазами.
- Нелегко, Маркес, определить судьбу человека. Такие люди, как вы, излишне экспансивны, чувствительны. Это плохо. Это требует контроля, особенно в местах, закрытых для людей из остального мира. Мне сразу посоветовали вас убрать.
- Убрать?! - не выдержал я.
- Да,- повторил Бестлер.- Убрать. Но я не согласился с этим мнением. Я хорошо помню наши встречи, ваши книги и интервью. Сам господь озаботился тем, чтобы свести нас снова. Обратного пути у вас нет. Волею обстоятельств вы доставили нам пароль от людей, работающих на нас в остальном мире. Час пришел! Не без вашей помощи, Маркес, мы приговариваем почти треть человечества к очищающему сожжению. Да, да, сожжению!.. Захотите ли вы, подумал я, вернуться в мир, который вы невольно предали? Да и что вам делать в каменных пещерах, среди людей, лишенных тени естественности? Вы сами по себе - лжец, убийца, потребитель. И если, Маркес, лучшие среди вас таковы, то что говорить о худших? Ваш мир, я называю его остальным миром, обречен! В самом ближайшем будущем он подвергнется очистительной операции. Но это будут не костры славянских раскольников, и не антисанитарная чистка инквизиции, и не то, чем занимались люди третьего рейха! - он торжествующе усмехнулся: - Далеко не то! Третий рейх и про-играл-то потому, что уничтожал противников вручную и непосредственно. А ничто так не отталкивает людей от идеи, как ручной труд. У нас, Маркес, будет иначе. У нас ножом станет Солнце. У нас умирающие будут покрываться красивым загаром, не понимая, что это и есть смерть. Только так, смертью, можно остановить человечество, обманувшее себя тем, что так долго называлось техническим прогрессом… Зачем, Маркес,- вкрадчиво спросил Бестлер,- поощрять развитие науки и техники, если они и так проникла во все области жизни? Человечеству необходим отдых! Человечество нуждается в неторопливом развитии, в естественном развитии, Маркес! Вы знаете, куда вас привела спешка. Даже пищу свою вы превратили в отраву. Вы так заразили землю, воду и воздух, что с белым хлебом глотаете перекись бензола, с маслом - пестициды, с яйцами- ртуть и линдан, с джемом - бензойную кислоту и пербораты. Я уж не говорю о маргарине с его антиоксидантами, о беконе и маринадах, начиненных полифосфатами и гексаметилентрамином. Согласитесь, Маркес, если мы хотим видеть внуков не идиотами, за дело браться нужно сейчас!
Довольно улыбнувшись произведенному эффекту, Бестлер продолжил:
- Подумав, я нашел вам место. У нас, в «Сумерках», найдется место любому достаточно талантливому и решительному человеку, а вы нам особенно нужны. Вы ведь знаете, люди органически не умеют прислушиваться к первым приказам. Их надо для начала ошеломить! В конце концов, даже мы не желаем излишних жертв. Вот почему, Маркес, я вернул вам свободу! Да! Да! - заметил он мой недоверчивый взгляд.- Через неделю-две, пройдя специальную обработку, вы вернетесь в остальной мир. Я .рад тому, что ваше имя в нем знают. Продолжайте свой труд и следите, что делается в мире. Время от времени будут рушиться правительства, время от времени будут гибнуть большие группы людей, может, целые народы. Пусть вас это не смущает и не сбивает с толку. Именно тогда вы нам и пригодитесь. Вы станете выступать перед людьми, давая им понять, что никто из тех, кто нам нужен, не будет брошен на произвол судьбы. Мы купим и отдадим вам все крупные газеты. У вас будут радиостанции и телецентры. Вы станете пастырем человечества,
Маркес, а обсерватория «Сумерки» - вашим бичом. По вашим рекомендациям мы будем вскрывать вены неба, уничтожая лишних, только лишних людей. Разве не настала пора вернуть миру его первозданную чистоту, а человечеству - истинную свободу?
- И вы можете принять такое решение самостоятельно?
- Не будьте наивны, Маркес! Один из парадоксов нашего времени в том и заключается, что самые ответственные решения принимает горстка людей. И тайно!.. Вам нужны примеры? А решение форсировать создание атомной бомбы, принятое Англией и Америкой в 1940 году? А решение использовать эту бомбу в 1945? А решение поставить на вооружение межконтинентальные ракеты?..
Я уже не слушал Бестлера. Передо мной будто открылась карта. Нет, не карта, глобус. И не глобус, а земной шар. И он показался мне бедным загнанным животным, защищенным лишь тонким плащом атмосферы, ненадежным тонким плащом. И я видел дыры в этом плаще, и чувствовал жесткое излучение, врывающееся в эти дыры. И мертвые города. Целые мертвые страны. И, наконец, общество, обреченное на «естественное развитие»…
Но мучило меня и еще что-то. Я не мог понять - что? Копался в себе, искал. И когда нашел, ужаснулся самому себе, ибо понял, что, несмотря на унизительность моего положения, несмотря на мой страх, где-то в самой глубине души, в темных недрах своего подсознания, я был польщен предложением Нормана Бестлера!
- Вы устали,- вдруг сказал он.
Я кивнул.
- Отдыхайте,- мягко и понимающе произнес Бестлер.- И пусть музей покажется вам уютным. Там вы в безопасности, так же, как и везде среди нас. И пусть эта мысль поможет вам в выборе.
Ночь
Я не спал. В мозгу моем рисовались вереницы звездных миров. Они пульсировали, как живые, извергая энергию бесконечно огромную, и жесткий звездный ветер мчался к Земле, к ее тонкой, к ее такой ненадеж-ной атмосфере, под которой Бестлер и Борман ожидали своего часа, чтобы проткнуть ее и впустить в мир красивую, покрытую нежным загаром, смерть… Да, им не нужны были табун, зарин, зоман, монурон, инкапаситанты, вызывающие кашель, ожоги, слезотечение, паралич, мигрень, сумасшествие, им не нужны были грохочущие, пропахшие бензином и смертью, танки, им не нужны были виселицы и ракеты. У них был свой нож - Солнце! И когда я подумал, что Бестлер, по непонятным причинам, выделил из многих именно меня, мне стало страшно.
Ковентризованный, всплыло в памяти… Ковентризованный город… Этот термин нацисты ввели после того, как в 1941 году массированным ударом их бомбардировщики стерли с лица земли английский город Ковентри… Ковентризованная планета… Ковентризованная душа… И это есть естественное развитие?!
Они вторглись даже в мечту, подумал я о Бестлере и его людях.
Но я вспомнил и друзей. Не тех, кто встречал меня на пресс-конференциях, надеясь, что имя их попадет на страницы газет, а тех настоящих, которых я мог пересчитать по пальцам. Друзей, к мнению которых я прислушивался. Друзей, слова и поступки которых много для меня значили. Они были умны, сильны, дружны - мои друзья, но как часто на их пути вставали косность, непонимание, эгоизм, начала которых терялись в неизвестности! И как часто они - мои друзья - терпели неудачи только потому, что дорогу им перебегали крысы. Коричневые, серые, черные крысы!
Вспомнив друзей, я не мог не подумать о мире. О мире, который всегда был моим домом и в котором уже давно завелись крысы. Крысы респектабельные, умеющие улыбаться, ценить шутку и музыку, понимать живопись. Со многими из этих крыс я встречался в кафе и в барах, брал у них интервью. Просто в голову мне не приходило, что они - крысы. Они умели так красиво улыбаться, так красиво есть, говорить, что не легко было понять суть их игры, увидеть то, что прячется за этой игрой - чуму…