— Чык! (Тащи!) — скомандовал чабан, и я отвел верблюдицу метров на двадцать, вытащив бадью.
Клычдурды с внуком подхватили ее, с усилием отвели в сторону и наклонили. Вода полилась в длинные колоды, овцы, ошалело блея, толкались и жадно хватали узкими губами воду. На них напирали задние, оравшие еще громче. Напившиеся овцы потом отойдут сами, и на всю отару понадобится всего часа полтора-два. Но сейчас, когда она только подступила к колодцу, не верилось, что водопою когда-нибудь придет конец. Впрочем, меня это устраивало.
— Гель! — слышал я и плелся к колодцу.
— Чык! — и я разворачивал равнодушную верблюдицу.
Возгласы старика не отвлекали меня от мыслей об Айне. Я знал, что она боится Вадима Петровича и поэтому наверняка скандала ему не устроит, даже если старый козел решится на что-то большее. Знал я и другое: ее муж, или, как еще таких называют, «сожитель», не станет портить отношений с начальником. Ведь Володин бизнес на каракулевых шкурках явственно пахнет спекуляцией, и милиция вряд ли погладит его по головке за то, что он меняет водку на меха. Правда, чабаны довольны, потому что для Каракумов три бутылки за шкурку — это очень по-божески. Однако на Херсонщине Володина родня продает их куда дороже. Так что рыльце у Шамары в пуху и замечать приставания к Айне ему невыгодно.
Предположим, что все так. А моя позиция? Я же запрезираю себя, если дам в обиду Айну, когда Шамара улетит в Ашхабад. Нет уж... Буду защищать, хоть меня о том и не просят. Мне-то бояться нечего. Я уверен, что Шамара будет доволен, когда узнает о моем отпоре начальнику. Володе важно самому не поссориться, а я — ради бога...
Я думал, что мы с Клычдурды успеем напоить всю отару до обещанного самолета, но ошибся, потому что мальчик вдруг закричал: «уч! уч!» — и замахал руками, глядя вверх.
Аэродром, а точнее — ближайший к метеостанции такыр, был достаточно велик, чтобы на нем мог приземлиться самолет и побольше, чем «Ан‑2». Я слышал, что так уже и было: за год до моего приезда у нас сделал вынужденную посадку двухмоторный «ЛИ‑2», и обошлось. «Антошки» же навещали станцию раз в месяц-полтора, и летчики считали шиком посадить самолет как можно ближе к домикам, чтоб не тащиться по жаре к метеостанции через пыльный такыр.
Желтоватый «АН‑2» описал круг над метеостанцией и сел, сразу утонув в шлейфе молочной пыли. Начальник, Сапар и я побрели к самолету.
В борту самолета открылась дверь и показалась фигура летчика в голубой рубашке. По рыжей шевелюре я узнал Никиту — на моем веку он уже наведывался в Бабали. Пилот спрыгнул на такыр и сладко потянулся. Следом появился худощавый паренек в майке — судя по форменным брюкам, тоже летчик, но незнакомый. Они не пошли нам навстречу: переговариваясь, ждали, когда подойдем.
— Привет Али-Бабам из славных Баб-алей! — чуть шепелявя, крикнул Никита и что-то вполголоса сказал второму летчику. Тот фыркнул, Никита самодовольно улыбнулся.
— Здорово, трепло, — пожимая руку летчику, холодновато сказал Вадим Петрович. — Овощей привезли?
— Угу, — рассеянно кивнул Никита. — А где ж Володька?
— Полетит с тобой, собирается. Ротор надо менять — на резервном движке сидим две недели. Какие овощи?
— Какие, какие... — Никита хмыкнул. — Огурцы, вестимо, помидоров маленько.
— А дыни?
— Дыни — это бахчевые, — возразил пилот, но тотчас добавил: — И дыни есть, успокойтесь. Где же Володька? Витя, дай-ка им пока почту, что ли.
Со мной и Сапаром он поздоровался кивком и сразу же перестал обращать на нас внимание. Я присел на корточки в тень от крыла, Сапар выгружал дыни — длинные полосатенькие «вахарманы» и ярко-желтые кругляши «гуляби».
Парень в майке вышвырнул из самолета толстый мешок с газетами и журналами, а затем подал Михальникову перевязанную крест-накрест шпагатом пачечку писем. Начальник небрежно перебросил ее мне: насколько я знаю, писем он никогда не писал и не получал.
Сразу три письма от матери, обнаруженные в пачке, расстроили меня. Я знал, что в них. Хорошо хоть телеграммами перестала бомбить.
В пачке было два письма Шамаре, одно — Сапару, служебных три пакета из Гидрометслужбы и конверт с видом города Сочи.
— «Михальникову Вадиму Петровичу (лично)», — прочитал я вслух.
— Что такое? — круто повернулся Вадим Петрович, равнодушно наблюдавший за выгрузкой дынь и овощей.
— Письмо вам, «лично».
Я протянул конверт. Начальник не взял его — схватил, но, видно, опомнился и, кинув на меня искоса взгляд, спокойно осмотрел письмо. Пожал плечами и небрежно сунул его в карман брюк.
— Дай-ка, Никита, закурить твоих аэрофлотовских, — произнес он лениво. — Ну, копун чертов этот Шамара. Как провалился, жди его.
— Идет! Идет Володька... Ай, тележка тащит! — весело крикнул лоснящийся от пота Сапар.
Я заметил, что руки Старого, когда он закуривал, дрожали. Словно с большого перепоя.
— Ты бы помог, — сказал он.
Я пошел навстречу Шамаре. Тележка вязла в песке, хотя груз был небольшой: обвязанный тряпками ротор, маленький черный чемоданчик и четыре фанерных ящичка — посылки домой. Я знал, что начинка в них обычная — банки говяжьей тушенки и шкурки.
— Ты придерживай, а я буду толкать, — сказал Шамара. Для ашхабадской командировки он приоделся: несмотря на жару, надел желтую нейлоновую рубаху, фирмовые джинсы и сандалеты. Ну, ну...
Проклятые ящики съезжали на край на каждом барханчике. Кое-как мы дотянули тележку до такыра, а там уж до самолета она шла легко. Сапар принялся грузить на нее ящики с овощами и картошкой, а по центру пристроил дыни.
— Слышь, Володь, — Никита замялся, — иди-ка на пару слов.
Они отошли в сторонку. Старый, не замечая ничего, отрешенно смотрел куда-то на северо-запад.
— Витя, прихвати сумочку, — сложив ладони рупором, крикнул Никита.
— Ладно! — раздалось из брюха самолета, и через секунду из двери высунулась рука, на которой висела синяя спортивная сумка с полустертой надписью «Таллин».
Шамара подхватил сумку, в ней что-то звякнуло. Стеклянное и по звуку не пустое.
— Юрик, отдай Айнушке, возвращаться не хочу, — подмигнув, доверительно сказал мне Володя и аккуратно поставил сумку среди дынь, в самую середку повозки.
Я прикинул, что в ней с десяток бутылок, а то и вся дюжина. Это была Шамарина валюта, его личная собственность. Обычно небольшой запас водки — общественной — был у начальника станции. Мало ли зачем: угостить случайного гостя, заночевавшего на станции шофера. Хотя гостей, на моей памяти, в Бабали что-то не бывало.
Похоже, Вадим Петрович дождаться не мог их отлета. Он молчал, лицо его было напряженным и казалось еще более острым, чем всегда.
— Ну, покедова!
Володя шустро забрался в самолет и махнул нам.
— Письма! Письма взял, Володя?! — вдруг завопил Сапар.
— Вот они! — Шамара вынул из кармана примятые конверты и развернул веером. — Бувайте!
Никита солидно пожал нам руки.
— Да! — вспомнил он. — В ваших краях про бандита не слышно? Какой-то казах с Мангышлака шарашится на краденом мотоцикле. Из тюряги рванул, вооружен — имейте в виду!
Сапар сокрушенно зацокал, мы с начальником промолчали.
Через минуту желтый самолетик, ударив нам в лица горячей струей пыли, оторвался от такыра и взял курс на юг, увозя Володю Шамару, испорченный ротор и наши письма.
10ЧТО БЫЛО В ПИСЬМАХ
Ашхабад, проспект Ленина, общежитие ТГУ,
Иолыевой Джамал.
«Дорогая Джамалка! Извини, пожалуйста, что не писала тебе давно. Я живу хорошо с моим мужем Володей, он меня любит. Я хочу, чтобы у нас был сын, но муж сейчас детей не хочет. Он говорит, что через году него будут деньги на машину «Жигули» и мы переедем к его родителям на Украину. Там мы распишемся, и я рожу ему двух детей. Он говорит, что у русских и украинцев это норма.
Джамал! Я все время со страхом думаю об Агамураде. Еслиюн узнает, где я, он убьет меня и Володю. Агамурад считает, что я опозорила нашу семью, потому что ему пришлось возвращать калым Вели. Как я ненавижу эти феодально-байские пережитки!
Джамалка, дорогая, очень прошу тебя: пусти слух среди каратепинских девушек, что я уехала учиться в Москву. Мне страшно, что начальник нашей метеостанции поссорится с моим мужем и выдаст меня брату. Все у нас понимают, что Володя работает лучше начальника, поэтому он и не любит Володю. Он боится потерять свою большую зарплату, а сам относится к своему служебному долгу недобросовестно. Мне тут все-таки трудно среди одних мужчин...
Целую тебя, Джамалочка.
Айна Дурдыева».
Ашхабад, ул. Кемине, 85. Баллыеву Мамеду.
«Салам алейкум, Мамед-джан! Как живешь? Казашка была плохая. Болела психом. Начальник ее выгнал. Найди мне хорошую, очень здоровую. Русскую, туркменку, афганку, армянку — все равно. Скорее найди, пожалуйста, совсем соскучился я без жены...
До свиданья.
Твой друг Сапар Сапаркулиев».
Херсонская обл., Голопристанский район, с. Дубривка,
Шамаре К. Н.
«Дорогие мои мамо, Оксаночка и дед Павло! Привет вам и поклон из жарких Каракумов. Вот уже третий год не видимся мы с вами, но это ничего — зато приеду не голотой и заживем не хуже людей. Мне уже второй раз предлагали перейти начальником метеостанции в горном районе Карры-Кала, говорят, замечательно красивое место. Но я отказался, потому что у меня здесь, кроме радиста, еще полставки актинометриста, да и коэффициент здесь 1,7, а там будет 1,2. То есть всего 20 процентов надбавки. И охотиться в тех краях опасно — за горного барана можно схлопотать большой штраф. Там аулы часто. Здесь же у нас кругом пустыня, я как хозяин и бью тоушанов — местных зайцев таких — сколько душе угодно. Один заяц идет у нас на станции заместо одной банки тушенки. Все довольны, ведь едят не консервы, а свежатину, и я не внакладе. Три раза бил д