— Тихо все! — это Родомысл очнулся сам и взялся приводить в чувство других. На то он и главный, большак. — Что здесь случилось? Везнич, кто служил сегодня?
Старик, перестав бить в бубен, прищурился и указал куда-то в сторону собравшихся людей. Из толпы выступил, но скорее, был ею вытолкнут, Сварн. Десятки пар глаз вперились в одинокую фигуру так, словно насквозь её проткнуть намеревались. Сгорбившись от тяжести этих взглядов, под грузом осуждения, вины, юноша как будто разом постарел на два десятка лет.
— Что. Здесь. Случилось? — с нажимом произнося каждое слово, повторил Родомысл. Кустистые брови его сдвинулись, а сам он навис над парнем, как скала.
Сварн молчал, угрюмо уставившись в одну точку. Агнии стало жаль его — таким загнанным он сейчас выглядел. Нет, конечно же, он ни в чём не виноват, пусть только объяснит это всем.
— Ты лучше скажи, почему тебя не было на месте? — вставил своё слово Везнич. Старший над служителями, он даже спать мог рядом с огнём, оттого и холод почувствовал первым.
Сварн не ответил снова. Только взбаламученные ночным переполохом светлячки летали вокруг, оставшись единственным источником света в веси.
— Где. Ты. Был? — словно не вопрос задавал Родомысл, а нажимал, всем своим недюжинным весом. От одного только его тона, даже не видя глаз, Агнии захотелось съёжиться, спрятаться или убежать. Виновник же оставался на месте, недвижим, молчалив.
— У меня он был… — вдруг раздался тихий женский голос.
Сварн вскинулся, но сказать ничего не успел. Толпа ахнула и обернулась. В наспех накинутой на обнажённое тело кухлянке, растерянная и растрёпанная, со слезами в больших изумрудных глазах, перед всеми предстала Зоряна.
— Тааак… — протянул Родомысл, с ног до головы оглядев Зоряну и снова повернувшись к Сварну, — оставил род без огня из-за девки? Свадьбы дождаться невмоготу было?
— Меня казни, Родомысл, — повинился Везнич, — не дорос ещё до служения богу Сварн. Недоглядел я. Понадеялся, доверил.
— Тааак… — снова протянул Родомысл, и сразу, без малейшей заминки, осудил. — Сварн изгой отныне. Симаргла нет у него, так и роду здесь убытка не будет. Зоряна сговорённой невестой останется. Раз не девка, то и других женихов не видать ей. Везнич, с тебя иной спрос, позже решу.
Зоряна заревела навзрыд, то ли себя жалея, то ли жениха. Который и не жених больше, и не муж, и не человек даже. Так, пустое место. Он стоял всё там же, где настигло его изгнание, только люди теперь глаза отводили, кто стыдливо, кто с жалостью, кто со злостью — поделом, губителю. И не оплакать его, как мёртвого, и не поговорить, как с живым. Одна Агния взгляда оторвать не могла, так и смотрела сквозь пелену мокрых глаз, боясь, что кто-нибудь заметит. Зря боялась — плакали многие. Только другие — о том, как жить без огня, а она — о том, как без Сварна.
— Теперь так, — продолжал Родомысл, — всем оставить свои залы. Селимся сюда, в один общий. Тёплые одежды, шерсть, шкуры приносим с собой. Жить будем все вместе, спать по двое на одной постели. Закупориваем щели, завешиваем проходы, закрываем стены, застилаем пол. Всех коз сюда же, без выгула посидят, тепла сберегут. И симарглов своих приводите, детей к щенятам подложим, так и не замёрзнут, и под присмотром будут. Склады, схроны, все запасы зерна, мха, лишайника, солонины — в общий котёл. Везнич, — обратился Родомысл к старику, — на тебе подсчёт и распределение снеди, чтоб на всю зиму хватило. Лучшее, готовое — женщинам и детям, мужчинам на одной строганине посидеть придётся. Ведагора, — большухе тоже нашлось поручение, — на тебе пряжа и шитьё, перво-наперво меховых мешков для младенцев. Возьми самых сноровистых девок, сгоните светляков побольше, да приступайте уже.
Большуха всплеснула руками, повздыхала, но отправилась за куделью. Везнич покачал головой, задумался о чём-то, смолчал. Родомысл перевёл дух и уже спокойнее добавил:
— В тесноте да голодом, дай-то боги, до весны дотянем. А там и к Перуну на поклон отправиться можно будет.
Сетуя и всё ещё причитая, люди начали расходиться, собирать вещи, звать симарглов, обустраиваться. Главного Родомысл добился — делом занятому отчаиваться некогда. Только Зоряна убежала в слезах от стыда, или от чужих глаз осуждающих. Агнии пойти бы за Ведагорой, помогать, но она всё ещё стояла и втихаря смотрела на Сварна.
Свадебные дары приносили по осени. Агния ждала, что друг её детства, с которым они вместе сбегали от взрослых, ныряли в холодное подземное озеро, пускали круги плоскими камешками и всячески шкодили, принесёт свой дар ей. Но он положил котомку, набитую выделанной кожей и резными фигурками, у залы, где жила первая красавица рода, среди десятка других котомок. А Зоряна возьми да и выбери именно его дары. Узнав об этом, Агния весь вечер и ночь ревела навзрыд, зарывшись с головой в шкуры, а утром проснулась, обнимая не шкуры, а Буйтура. Так её беда превратилась в радость, а радость Сварна — напротив, в беду. Свадьбу пришлось отложить, ведь по традиции жених сажает невесту на своего симаргла и трижды обходит с ними вокруг костра, получая благословение Рдяного бога. А как быть, когда симаргла нет, и Ведагора не знала. Так и ждали свадьбы жених и невеста, даже сроков не представляя.
Теперь же и костра нет, и самого Сварна.
Надо что-то делать. Не может всё закончится так, не должно. Агния дернулась было, подойти, утешить, нарушить запрет, но под руку ткнулся влажный нос. Буйтур искал свою напарницу.
— Что делать-то теперь, Буйтур? Подскажи, друг, — прошептала девушка симарглу. Тот шевельнул сложенными на спине крыльями, фыркнул, поднял голову и посмотрел в сторону Родомысла, размашистым шагом идущего к своей зале. На ходу большак продолжал раздавать указания, люди то и дело подбегали к нему за помощью и советом. Жизнь всего рода теперь висит на нём неделимой ношей, а он как будто и не замечает тяжести.
— Просить большака? — Агния задумалась, — да, наверное. В ноги упасть, молить за Сварна.
Девушка побежала следом за Родомыслом, но у самой залы большака невольно остановилась, услышав приглушённые голоса. Потом зажала рот руками, чтобы не пискнуть даже.
— Камни перуновы, — это Везнич говорил, с благоговением, — камни перуновы искать надобно. Дай мне симаргла и отправь в Перунову долину, вину искупать. Дорогу знаю, закалку и опыт имею, авось доберусь.
— Не доберёшься, — отрезал большак, — тебе лет-то сколько, Везнич? Симаргла своего пережил, боги сберегли, вот и живи, мудростью своей делись. Волю богов доноси.
— Сиднем сидеть, весны ожидаючи, не получится, Родомысл. Как зима в полную силу войдёт, промёрзнет пещера, шкурами да телами не согреть без костра веси, даже одной залы. Болезни одолевать станут, и от холода, и от голода. От силы через месяц по утрам начнут не просыпаться люди…
— Знаю, Везнич, — к удивлению Агнии спокойно сказал Родомысл, — и что тепла не хватит, и что запасов, всё знаю. Не дотянут люди до весны. Симарглы одичают, съедят коз и дотянут, может, половиной числа. И это всё, что останется от нашего рода. Думаю, Везнич, думаю, дай срок. А лучше совет. Только не совет отправить старика зимой в путь, какой и молодому летом не по силам бывает.
— А кого ещё отправить, Родомысл? Изгоя? Он и летать-то толком не успел научиться, не идут к нему симарглы. Отправь его в недра пещеры лучше, им конца и края нет. Авось смилостивятся боги над ним, дадут камни перуновы найти.
— Были бы здесь камни, уже давно бы нашлись, — хмыкнул большак, — но будь по-твоему, отправлю. В горах без симаргла и дня не протянет, а так будет время на молитвы, может, и правда отмолит. Всё в руках божьих.
— А лететь в долину всё одно надо. Не мне, так другому, и лучше большим числом, — Везнич вздохнул, помолчал, но продолжил настаивать, — иного совета нет у меня, Родомысл.
— Думай. Три дня тебе срок. И мне, — голос большака, наконец, стал похож на голос человека. Не вожака, всегда знающего, что делать, а просто человека, — если ничего не придумаем иного, добровольцев кликну. И сам с ними пойду. Уж лучше в пути сгинуть, чем сидеть и смотреть, как один за другим околевает народ…
Люди торопились выполнить указания большака, суетились, толкались, перетаскивали вещи. Услышав позади звуки шагов, с детскими голосами, со стариковскими причитаниями, со стуком костяных копий по полу, Агния поспешила прочь.
***
Светлячки накрывали стену плотным светящимся полотном, дышащим, переливающимся. Как и людям в общем зале, им было тесно на одной стороне, куда их согнали для прялок. Живые огоньки сталкивались, шуршали, заползали друг на друга, то ярче светили, то тускнели. Наблюдать, не отрываясь, можно было бесконечно, но Агния хоть и смотрела, не видела ничего.
— Ты чего замерла? — заворчала на воспитанницу Ведагора, — шевелись-шевелись, кудель сама себя не спрядёт.
Агния вздрогнула и снова взялась за веретено. Прясть у неё получалось не слишком хорошо, зато шерсть собирать — лучше всех. Симарглы послушно сидели под её гребёнкой, терпеливо ожидая, пока она вычешет их, а потому Ведагора закрывала глаза на неровности и узелки, браня Агнию лишь изредка и то для виду. Сама же большуха с лёгкостью выдавала тонкую, на зависть ровную нить, да с такой скоростью, что ни одна другая мастерица за ней не поспевала. Порой казалось, что это Мокошь прядёт за неё, когда Ведагора просто спит.
— Матушка, — решилась Агния, — а далеко ли от нас Перунова долина?
— Зачем тебе знать? — бросила на Агнию пытливый взгляд Ведагора.
— Мало ли… — пытаясь придумать похожий на правду ответ, Агния заволновалась, случайно перетянула нить, да так сильно, что та порвалась, — ой…
Девушка мысленно сжалась, ожидая нагоняй от большухи, но Ведагора смолчала. Посмотрела на порванную нить, короткую судьбу в руках богини Мокоши, на Агнию, спешно пытающуюся исправить оплошность. На Буйтура, сонного и спокойного, лежащего рядом со своей наездницей, на огни светлячков, тепла не дающие. Задумчиво погладила нить, прошептала молитву Мокоши и сказала: