Несколько подробнее мне хочется рассказать о фильме «Последний побег». Едва ли эта картина оставила глубокий след в кинематографическом потоке последних советских лет. Фильмов тогда выходило много, и смотреть их все — то же самое, что глядеть в окно быстро идущего поезда. Все сливается воедино, лишь изредка что-то задерживает на себе чуть более внимательный взгляд, и только тогда пытаешься подробно рассмотреть заинтересовавший тебя предмет в надежде, что, может быть, ты его запомнишь. А потом взгляд опять скользит мимо, и все снова сливается в безликую мчащуюся мимо нас массу.
Может быть, это жестокое сравнение, но оно кажется мне верным. Сегодня поток кино-, теле- и видеозрелищ так велик, что и самый усердный зритель не в силах посмотреть сотой части предлагаемого. И останавливают на себе внимание только произведения, действительно выступающие из этого порой унылого ряда.
«Последний побег» не стал событием в жизни отечественного кинематографа. Хотя, на мой взгляд, картина получилась искренней, честной, не обманной. Сладких пилюль от тягот жизни она не предлагала. И мне как актеру она дорога.
Очень искренний сценарий Александр Галин написал на жизненном материале с добрым чувством к главному герою — Алексею Ивановичу Кустову. С волнением и верой в необходимость такого героя работал и режиссер фильма Леонид Менакер. Словом, картину делали с чистыми помыслами. И когда мне прислали сценарий с «Ленфильма» с предложением сняться в ней, я ни секунды не колебался и дал согласие.
Знакомство со сценарием — непростой процесс. Если не нравится сценарий или роль, тут все ясно и никаких мучений — просто отказываешься. А как быть, если сценарий показался интересным и роль привлекает своей сутью, а тебе в то же время предстоит большая работа в театре, или гастроли, или просто невозможно соединить эти съемки с другими делами?
Вот тут и проявляется противная раздвоенность актерской. души. Умом ты понимаешь, что времени и сил для этого соединения нет и не надо себя тешить надеждой. А беспечный внутренний голос нашептывает: «Да ничего, как-нибудь уладится! Как-нибудь выкрутимся!» В молодости я часто нырял в этот водоворот и, в общем-то, всегда выплывал, ибо сил было много и еще не ощущалось недостатка внутренних резервов. Правда, такое разбрасывание частенько влияло на качество работы.
Короче, я решился нырнуть и в тот раз. Уж очень мне понравился сценарий и, главное, роль Кустова. Давно я не встречался с такой колоритной, оригинальной, живой, эксцентричной, горькой, прекрасно написанной ролью. Кустов, своеобразнейшая личность, в неприметной должности руководителя духового оркестра в школе для трудновоспитуемых ребят. Невелика высота, но сколько азарта, сколько сердца, любви и души вкладывает он в разучивание «Дунайских волн» или «Сопок Маньчжурии»! А жжет он себя не ради чистого звучания оркестра, а ради того, чтобы распрямились уже согнутые души его не так уж слаженно играющих музыкантов. Солдатом прошедший войну и потерявший на полях сражений ногу, живущий нелегко, с вспыльчивым, как порох, характером, с больным сердцем, чудак и местный Дон Кихот — этот человек живет счастливейшей жизнью, потому что ему интересны люди. Он полон их заботами и бедами. От неравнодушия его вспыльчивость!
По нынешним временам редкое это качество — жить не своим пупком, а проблемами тех, кто рядом с тобой. Кустов по душе, по сердцу коллективист, а не эгоист. Ему хорошо с людьми, а не наедине с собой. Он не устает от них. Поэтому во все-то он вмешивается и все-то его касается. В связи с этим человеком вспомнилась мне одна притча. Как-то один из цезарей Рима пригласил к себе на пир самых известных гурманов и решил поразить их невиданным блюдом. Позвав раба-повара, цезарь сказал ему: «Если ты сумеешь удивить моих гостей, я дам тебе свободу». «Хорошо», — ответил повар и удалился. Настал час пира. Одно яство было роскошнее другого, но ничему не удивлялись пресыщенные обжоры. Наконец, сам повар вынес к столу огромное блюдо вареных раков: «Вот, цезарь, взгляни на это чудо», — предложил повар. «Что же тут удивительного?» — захохотали римляне. «А вы посмотрите, все раки шевелятся», — спокойно ответил повар. Гости внимательно посмотрели на вареных раков и заметили, что те действительно двигаются. Изумлению не было границ, такого гости действительно никогда не видели. «Как ты это сделал?» — спросил довольный император. «Очень просто. Я положил вниз одного живого рака. Он шевелится и двигает всех остальных».
Иногда достаточно одного, кто шевелится, чтобы заставить двигаться других. Очень важно иметь такого человека в любом деле. Именно таким до конца своих дней оставался Кустов. Он привлекал меня, и я взялся за роль с интересом и уважением к этой исключительной личности.
Работа шла споро. Мы с Менакером легко нашли общий язык на съемках, которые велись в павильоне «Ленфильма» и на натуре в Симферополе и в городе Сланцы Ленинградской области. И вот здесь-το, в Сланцах, я и встретился с настоящим Алексеем Ивановичем Кустовым. Да, прототип образа носил то же самое имя. Дело в том, что в юности сценарист Александр Галин работал в Сланцах и там познакомился с Кустовым, который действительно руководил духовым оркестром в школе для трудных подростков. А спустя несколько лет Галин на этом материале написал свой «Последний побег». Когда мы начали снимать, школа по-прежнему работала. Грустное учреждение, в ней учились мальчишки девяти-пятнадца- ти лет. К счастью, большинство из них после школы становились на ноги. Но, к сожалению, не все. Кто-то скатывался ниже, а Кустов, как умел, препятствовал этому. Мне страшновато было встретиться с ним: бывший железнодорожник, самоучка- музыкант, он занимался поистине сизифовым трудом. Набирал для оркестра ребят из вновь прибывших в школу и учил их играть на музыкальных инструментах небольшой, но боевой, бодрый репертуар. А особой гордостью для Алексея Ивановича было участие его оркестра в майских и ноябрьских демонстрациях. Через какое-то время оркестр распадался — ребята оканчивали школу, и Кустов начинал создавать оркестр сначала. И так много лет. Но сколько любви и веры в необходимость своего труда для этих непростых мальчишек с поломанными уже судьбами было у этого человека!
Над ролью я работал с удовольствием. Да и лепить такой экстравагантный характер было нетрудно. Я, конечно, не играл буквально биографические черты Кустова, но кое-какие его особенности я все-таки закрепил в роли. Помимо несомненной влюбленности в людей Алексей Иванович обладал еще и артистической натурой. Иногда он играл в местном самодеятельном театре. Так что у нас нашлась общая почва для дружбы. Он, бывало, приходил к нам на съемки со странноватым возгласом: «Привет труженикам села и сцены!» — и рассказывал, что жена его не отпускала, мол, картошку копать надо. Но Кустов лишь отмахивался: «Пойду помогу… А то этот Ульянов не знает же ни хрена!»
Уже много позже после выхода фильма на экраны мы переписывались с Кустовым. В конце его посланий всегда стояла забавная подпись: «Ветеран труда и художественной самодеятельности». И мне кажется, что это не было шуткой. Так он себя понимал и не видел своей жизни без творчества. А потом письма прекратились — Алексей Иванович умер. Но общение с ним не забылось. Добрый, светлый и примиряющий со сложностями жизни след оставил в моей душе этот человек, его негромкий, но чистый и искренний голос. Пожалуй, если говорить правду, именно такие человечные, нужные нам голоса подчас не слышны. Зато нам часто навязывают что-то другое, громкое и наглое, от которого не отгородиться и не избавиться. А Кустов… Мне приятно думать, что картина «Последний побег» стала доброй памятью об одном скромном человеке, прожившем незаметную, но хорошую жизнь.
Судьи ли зрители?
Теперь я хочу вернуться к теме, которую ранее заявил в связи с рассказом о фильме «Без свидетелей». К вопросу, идет ли «актерство актера» от персонажа или от исполнителя.
Ох как часто обвиняли меня в том, что на сцене или экране я изображаю совсем не то, чего жаждет публика! Ох, как часто из- за этого уличали меня в бессовестности характера, ведь в некоторых ролях моя натура якобы проявлялась во всей своей красе! Сколько подобных реплик я слышал, сколько подобных писем получал! И бывало мне обидно и горько…
Да, профессия актера — жестокая профессия. Избравший ее своей дорогой вынужден жить, так сказать, на виду у всех и порой мириться с некомпетентными и неправедными суждениями.
Понятно, что такой суд да ряд исходит от зрителя с детским уровнем восприятия искусства, для которого артист, играющий определенного персонажа, и есть тот самый персонаж. Но что я говорю? Иной ребенок гораздо умнее и рассудительней. А ошибки восприятия ему простительны хотя бы потому, что все дети. из-за недостаточного житейского опыта полностью отдаются обману игры. Взрослое же «дитя» из-за знания, что все — игра, уже не может наслаждаться искусством как таковым, то есть умением актеров творчески воссоздавать реальную жизнь, в том числе жизнь персонажей «плохих» или «хороших». Только подготовленный зритель может восхититься умением актера имярек одинаково убедительно предстать в любом обличье, зритель же «дитя» серчает. Он оскорблен, если вдруг актер, которого он привык видеть в положительных ролях, возьмет да и сыграет негодяя. Это, по его разумению, — предательство.
Но хорошо уж то, что мастерство актера, как бы оно ни было воспринято, порой провоцирует зрителя на несвойственные ему мысли и эмоции. Все-таки одна из задач искусства в том, чтобы расширять в обществе эстетические, интеллектуальные, культурные горизонты, формировать художественные вкусы. Пусть зритель задумывается, пусть даже злится иногда. Авось на пользу!
Вообще жажда соразмышления, пожалуй, главная особенность нашего зрителя, какое бы место среди людей он ни занимал. И пока жива эта жажда в соотечественниках, думаю, не все для нас пропало. А искусство театра особенно хорошо отвечает этой потребности зри