— Ты не сейчас придумал это, Дэвид. Ты думал об этом и раньше, верно?
— Всю свою жизнь.
— Нет, я хочу сказать…
Он взглянул жене в глаза.
— В прошлом году, когда мне казалось, что здесь все кончено, я думал, что мы можем уехать, а не искать тут новую работу. Когда еще представится такой шанс? Потом выяснилось, что место осталось за мной, и я даже обрадовался. Но потом понял, что дело не в этом. Уже тогда я твердо решил уехать — и никак не могу выбросить этого из головы.
— Но бросить место…
— Когда вернемся, я найду другое, — заверил он. — И все равно на следующий год оно мне не светит.
Жена улыбнулась.
— Ну ладно, Дэвид. Я напишу тетушке Гиттель.
Настала его очередь удивляться.
— А она тут при чем?
Мириам отложила журнал.
— Я всегда следовала за тобой, Дэвид. Когда ты отверг то роскошное место в Чикаго, потому что тебе не понравилась местная община, я не возражала, хотя мы жили на мою зарплату машинистки и на те гроши, которые тебе случайно удавалось заработать по захолустьям. Потом было место в Луизиане, от которого ты отказался. Потом — место помощника раввина в Кливленде, где платили больше, чем обычно платят новоиспеченному раввину; ты заявил, что не хочешь подчиняться другому раввину. А когда ты хотел уволиться отсюда, во времена правления Шварца, я согласилась, хотя в то время уже носила Джонатана и не была готова к переезду в другой город с младенцем на руках. Теперь ты хочешь рискнуть местом и уехать в Иерусалим. И я опять последую за тобой. Ты хороший стратег, но не тактик. Если предстоит несколько месяцев провести в Иерусалиме, нужно найти, где остановиться. Мы не сможем все время жить в отеле, этого мы просто не потянем. К тому же в отеле чувствуешь себя не жильцом, а постояльцем. Так что я напишу тете Гиттель, та живет в Израиле со времен британской оккупации. Сообщу ей о нашем решении и попрошу снять нам квартиру.
— Но она живет в Тель-Авиве, а я хочу в Иерусалим.
— Ты не знаешь тетю Гиттель.
Глава 2
Берт Рэймонд призвал собрание к порядку.
— Думаю, можно обойтись без зачитывания протокола предыдущего собрания. Мне помнится, мы мало что сумели сделать.
Бен Горфинкель поднял руку.
— Я бы хотел послушать протокол, господин председатель, — спокойно сказал он.
— Ну конечно, Бен. Барри, зачитай протокол.
— Знаешь, Берт, то есть господин председатель, я не стал ничего записывать. Вернее, я делал заметки, но в виде черновика.
— Ничего, Барри. Уверен, Бен не обратит внимания на грамматические ошибки…
— Я хотел сказать, что не оформлял записи окончательно, и так как мы не решили в прошлый раз ничего определенного, я не счел нужным их принести.
Председатель был симпатичным молодым человеком, которого все любили и не собирались понапрасну затруднять. Он явно был смущен беспечностью секретаря. Горфинкель пожал плечами.
— Ну, нет так нет… — С этим новым попечительским советом предстояло еще спорить о стольких важных вещах, что не стоило попусту тратить время на какой-то протокол.
— Ну ладно, — благодарно кивнув, продолжал председатель, — приступим к повестке дня. Каково ваше мнение о письме ребе?
Опять руку поднял Горфинкель.
— Кажется, на прошлом собрании я что-то пропустил. Я не слышал ни о каком письме ребе.
Председатель казался смущенным.
— И правда, Бен, ты ничего не знаешь. Я получил его на неделе и рассказал кое-кому, поэтому считал, что знают все. В письме ребе просит отпуск на три месяца с первого числа нового года.
— Можно взглянуть на письмо?
— По правде говоря, я его не взял, Бен. Но там ничего такого, только то, что я сказал. А именно: «Прошу считать это просьбой о трехмесячном отпуске». И все остальное строго по делу.
— Он не объяснил причину своей просьбы? — спросил Горфинкель.
— Нет, только то, что я сказал…
— Это уловка, вот что я скажу, — вмешался Стэнли Агранат. — Ему не нужен отпуск, ему нужен контракт. Он послал письмо, чтобы мы пришли к нему и спросили: — «В чем дело, ребе?» Тогда он скажет, что ему нужен трехмесячный отпуск. А мы ответим: — «Но, ребе, вы не можете уехать на три месяца посреди года. У вас работа». Тогда он прикинется дурачком и скажет: — «В самом деле? Но у меня нет контракта». И нам придется объяснять, что просто не было случая, руки не доходили, ужасно извиняться и все такое. Получается, что нам придется защищаться, понятно? Это уловка.
— А если мы откажем? — спросил Арнольд Букшпан. — Берт, когда ты показал мне письмо, я сразу сказал, что это ультиматум. Он не просит, а сообщает. И если он честный служитель, то не может просто так уехать. А если он просто так уедет, то мне кажется, что он не честен.
— Послушайте, — смутился председатель, — будем откровенными: служители всегда работали по контракту, а у него он истек.
— Нам надо разобраться во всем логически, — заметил Пол Гудман, который, как и председатель, был юристом и обладал методическим умом. — Сначала надо решить, нужен ли нам вообще раввин, потом…
— Что значит «нужен ли нам вообще раввин»? Как же без него?
— Многие без него обходятся, — ответил Гудман. — Я имею в виду, время от времени. Нанимают какого-нибудь салагу из семинарии на службы в канун Субботы и платят пятьдесят — сто монет плюс расходы.
— Правильно, и что имеют? Зеленого юнца.
— Не просто зеленого юнца, — возразил Гудман, — а юнца — раввина.
— Ага, видел я этих ребят из семинарии: ну просто кучка хиппи, скажу я вам.
— Послушайте, — взмолился Берт Рэймонд, — мы не можем этого сделать. Ведь люди круглый год отмечают в синагоге свадьбы и бар-мицва. Что мы им скажем, когда они придут? Что раввин то ли будет, то ли нет? Нам нужен постоянный раввин.
— Тогда перейдем к следующему моменту, — сказал методичный Гудман. — Нужен ли нам именно этот раввин? Если уж надо, чтобы какой-нибудь святоша объяснял, что такое хорошо и что такое плохо, я бы предпочел кого-нибудь постарше. Для меня это вопрос чувств.
— А для меня вопрос дела, — подал голос Марти Дрекслер, казначей. — Когда Берт рассказал мне про письмо, я навел справки, и могу вам кое-что сказать: со времен войны раввины дорожают с каждым годом. Каждый выпуск семинарии запрашивает жалованье выше, чем предыдущий. Попробуйте нанять раввина с пяти-шестилетним опытом, как наш, и придется платить на три — пять тысяч больше, чем мы платим сейчас, потому что у него может быть кафедра, и придется компенсировать уход с нее. Нанимая раввина, мы нанимаем духовного лидера. Вот я и спрашиваю, зачем нам поднимать стоимость нашего духовного лидера на целых три тысячи?
— Это мне кажется разумным.
— Мне тоже.
Председатель оглядел собравшихся.
— Ну ладно, полагаю, мы пришли к согласию. Похоже, все согласны с тем, что сейчас лучше всего иметь дело с нынешним раввином. Вернемся к началу: что делать с письмом? Лично я думаю, что Стэн Агранат прав и ребе заинтересован в контракте. Как, все согласны? — Его взгляд снова обежал стол, фиксируя согласные кивки.
Запротестовал только Бен Горфинкель.
— А я считаю, что ребе обычно имеет, в виду то, что говорит.
Председатель пожал плечами.
— Может, он это и имел в виду. Возможно, он слегка обижен. По правде говоря, мне показалось, что он обиделся, когда я сказал об отмене празднования Седера. Видимо, в этом все дело. Но если мы предложим ему контракт, он наверняка решит, что в отпуске не нуждается. Возможно, он хотел уехать, чтобы поискать работу.
— Ты попал в точку, Берт.
— Ну ладно, какой контракт мы ему предложим?
Бену Горфинкелю, еще в прошлом году бывшему председателем, пришлось вмешаться снова. Он присутствовал на собрании лишь потому, что по уставу все предыдущие председатели становились пожизненными членами совета. Правда, другие бывшие председатели — Беккер, Вассерман и Шварц — давно уже перестали здесь появляться. Теперь совет состоял из людей не старше тридцати пяти; все были близкими друзьями и обсуждали религиозные дела в манере дружеских вечеринок, так что собрания не имели особого смысла: все лишь формально голосовали за то, что уже успели решить между собой. Но Горфинкель продолжал туда ходить, хотя большую часть времени и хранил молчание. Но сейчас настал очень важный момент. Он стал отважно объяснять, что в конце прошлого года исполнилось ровно шесть лет, как ребе служит в общине, что предыдущий совет хотел заключить с ним пожизненный контракт и предоставить научный отпуск на седьмой год работы. Однако теперь стало ясно, что подобный контракт следует обсудить с новым советом, а не со старым.
— Не помню, чтобы это было отражено в протоколе прошлогодних собраний, — заявил секретарь.
— Это правда, — заметил Рэймонд. — Я тоже ничего подобного не помню.
— Естественно, — ответил Горфинкель. — В то время ребе ходил на собрания совета, и мы не могли как следует все обсудить.
— В таком случае, — вмешался председатель, — придется признать, что вопрос просто неформально обсуждался в кругу членов совета. Думаю, что это нас ни к чему не обязывает.
— Я просто рассказал, как было дело, — смутился Горфинкель.
— Ладно, мы это учтем, — кивнул председатель. — Как вам, ребята, идея Бена о пожизненном контракте и годичном отпуске?
— По мне, это слишком жирно, — заявил Агранат. — Учтите, я ничего не имею против ребе, но это слишком жирно.
— Напротив, — возразил Горфинкель, — это обычное дело. У ребе был годовой испытательный срок, а потом он получил контракт на пять лет. Обычно за этим следует более длительный контракт, а в большинстве случаев и пожизненный.
— Интересно, как по таким контрактам рассчитывается жалованье? — поинтересовался Марти Дрекслер. — Какие-то ежегодные надбавки или…
— Наверное, — кивнул Горфинкель, — или что-то вроде индексации в соответствии с уровнем жизни. Мы тогда не вдавались в подробности.
— Мне кажется, сейчас нужно крепко подумать, — заявил Дрекслер. — Если мы дадим ребе годичный отпуск, придется искать замену. Подумайте об этом.