Лора нервно закурила.
— Как ты можешь так легко к этому относиться? Ведь он твой сын.
— Мой сын! — взорвался Дэн. — Я дал ему жизнь, но потом не имел к нему никакого отношения.
— Дэниэл Стедман, ты знаешь, я с тобой советовалась о каждом шаге, о каждой школе, о…
— Ладно, ладно, — остановил он. — Не будем начинать все сначала. Чего ты от меня хочешь?
— Ну, — она загасила сигарету, — думаю, тебе следует написать ему суровое письмо и убедить остаться на месте, пока не кончится учебный год; и пригрози урезать дотации.
— Понятно: я должен сыграть роль строгого отца.
— Дисциплина — дело отцовское, — отрезала она.
— И это сделает его счастливым?
— По крайней мере удержит от глупостей.
— Я сделаю лучше, — сказал Дэн, поднявшись с кресла. — Я поеду к нему.
— Но ты не можешь просто так все бросить и нестись через полмира, — тут она заметила его улыбку. — Ах, ты собирался ехать в Израиль?
Он кивнул.
— Именно там я и готовлю книгу: это книга о мнениях израильтян.
— Когда едешь?
— Завтра. Рейс в Цюрих компанией «Свиссэр».
— Почему не «Эл Ал»? Говорят, они надежней и внимательней.
— Там так много народу… К тому же полет слишком долгий, и я хочу его разделить посадкой в Цюрихе, — ответил он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.
— Цюрих? — Она быстро взглянула на него. — Ты ни во что не замешан?
— Замешан? — Он рассмеялся. — Что ты хочешь сказать?
— Я все еще волнуюсь за тебя, Дэн, — вздохнула она.
Он с легким раздражением пожал плечами.
— Ничего, прямо оттуда полечу в Израиль.
Глава 8
Из своего офиса на пятом этаже больницы Гиттель Шлоссберг из Отдела социального обслуживания могла видеть крыши большей части домов Тель-Авива — все они были увенчаны наклонными панелями из черного стекла, ловившими солнечные лучи и снабжавшими квартиры горячей водой. Вид на море загораживало высокое здание, но она знала, что море там, внизу, и иногда ей мерещился звук прибоя, прорывающийся сквозь шум транспорта. Она наслаждалась видом из окна так же, как наслаждалась поездкой на работу по узким людным улицам, мимо домов с потемневшей осыпающейся штукатуркой; не то чтобы ей нравился весь этот вид, просто он говорил о росте и развитии.
Она прожила в городе почти всю жизнь и помнила, что когда-то между домами виднелись садики, но ей больше нравилось, когда каждый клочок земли застраивался, а город разрастался во все стороны. Это значило, что прибывало все больше и больше народу, люди обустраивались и начинали работать на благо города. Сидя на вращающемся стуле и читая письмо Мириам, она представляла, как ее племянница приедет со всей семьей и, может быть, останется навсегда.
Некоторые из коллег склонны были обвинять Гиттель Шлоссберг в непрофессионализме. Но она просто была прагматиком. К примеру, надо было найти клиенту работу; для этого она не поднималась выше легкого шантажа преуспевающих предпринимателей. А так как от сделки выгоду она не получала, совесть ее была чиста. Она была непревзойденным мастером национальной игры под названием протекция. Нет нужды говорить, что это редко появлялось в данных о клиентах, которые она вела; там все было перемешано, ведь тетя Гиттель считала их досадной выдумкой начальства для поддержания своего авторитета. То, что она считала важным, хранилось в укромных уголках ее памяти.
Все это очень не нравилось ее молодым коллегам, которые старались быть профессионально объективными и педантичными. Зато пожилые коллеги, знавшие ее еще в годы британской оккупации, помнили, как успешно она добывала продукты, медикаменты и даже оружие у британских солдат, и прощали даже самые вопиющие нарушения принятого порядка.
Когда ее мужа убили на волне террора, предшествовавшего войне за независимость, Гиттель осталась с ребенком на руках. Она легко могла бы бросить свою подпольную деятельность и укрыться в радостях материнства; вместо того она решила переломить свое горе, окунувшись в борьбу за освобождение Иерусалима, где теперь жила. Даже младенец оказался вовлеченным в дело; не раз ей удавалось пересечь кордоны, расставленные англичанами вокруг еврейского квартала, чтобы доставить важное сообщение или пронести лекарства, — она просто шла на солдат с ребенком на руках. И чаще всего мать с младенцем пропускали.
Не будучи религиозной, она верила в старую иудейскую пословицу: на каждый горшок найдется крышка, то есть на каждую проблему, которую послал Господь, найдется ей подобная, и все решится. Когда она была помоложе, многие холостяки предлагали объединить их одиночества, но она неизменно отказывала и оставалась преданной памяти мужа, став ребенку и матерью, и отцом.
В ней было не больше пяти футов росту; копна седых волос казалась неловко пришпиленной на макушке, так что ей постоянно приходилось их поправлять. Она просто излучала энергию. Вот и сейчас, едва прочитав письмо Мириам, тетушка Гиттель потянулась к телефону и принялась названивать в агентства по недвижимости. В ее правилах было не загромождать стол бумагами и записками, а делать все сразу.
— Шимшон? Это Гиттель. — Нет нужды объяснять, какая Гиттель, хотя в Израиле такое имя встречается довольно часто.
— Шалом, Гиттель, — прозвучал спокойный ответ.
Звонки Гиттель обычно означали просьбу подыскать дом для очередного из ее небогатых клиентов, значит, снова придется ограничить свой процент…
— Шимшон, у меня очень важное дело, и я обратилась к тебе как к лучшему…
— Что, меблированная квартира в это время года, Гиттель? И только на три месяца? Посмотрю, конечно, но не уверен. Прямо сейчас ответить не могу.
Она позвонила Меиру, потом Итамару, потом Шмуэлю, и каждому сказала, что обращается в первую очередь к нему. Последней стала Хайя[7] — к женщине требовался другой подход и тон.
— Хайя, я к тебе с проблемой, и понять ее может только женщина. Понимаешь, дочь моей сестры…
Именно Хайя назвала вслух те трудности, на которые другие только намекали.
— Послушай, Гиттель, смотри на вещи здраво. Найти квартиру нелегко в любое время года, но сейчас практически невозможно. А тебе нужны районы Талбие или Рехавия. Те университетские профессора и доктора, кто приезжает преподавать или что-то исследовать, заранее все заказали. Обратись ты ко мне в августе, я бы дала полдюжины адресов, но твои приезжают в январе… Кто же сейчас сдает квартиры? Я сдала одну на той неделе, но это на год. Да и деньги ты предлагаешь просто смешные. Советую поискать место в каком-нибудь приюте Старого города или монастыре, принимающем постояльцев. Конечно, если я что-то узнаю…
Гиттель и сама знала, что Талбие и Рехавия — самые популярные районы и самые дорогие, но ей казалось, что только они подходили идеально. Она никогда не видела племянницы, разве что на фотографиях, которые присылала сестра, а ребе Смолла знала вообще лишь по свадебному снимку; и все-таки Гиттель была уверена, что твердо знает, что им надо. Она знала сестру и ее мужа, а значит, знала, какова их дочь и какого мужа она выбрала.
Крутнувшись на вращающемся стуле, она закрыла глаза, погрузилась в размышления — и тут же вспомнила мадам Клопчук, которую навещала только накануне. Через несколько минут она уже направлялась на автостоянку. «Рено» десятилетней давности можно было стронуть с места только молитвами и угрозами, и то если залить бак. Но на этот раз машина завелась без проблем, и это было хорошим знаком. Впрочем, если машина не заводилась, это тоже было хорошим знаком: когда Гиттель шла к цели, дурных предзнаменований для нее не существовало.
Через четверть часа она сидела с мадам Клопчук за чашкой кофе, без которого не обходился ни один визит в Израиле.
— Я все обдумываю вашу проблему и начинаю сомневаться в успехе вашей идеи, — впрочем, идея была ее собственной, — сдать свободную комнату студентке. Деньги, что она заплатит…
— Они не так важны, мадам Шлоссберг, — запротестовала женщина. — Я говорила, что хочу сдать комнату с пансионом ради общения и помощи по хозяйству.
— Меня беспокоит не это, — продолжала Гиттель. — Какое общение можете вы ожидать от студентки? И какую помощь вы получите? Кончится тем, что вы станете на нее работать. В один вечер у нее будет свидание, в другой надо готовиться к экзамену или писать работу, и вы скажете: «Ладно, я помою посуду, ты занимайся». Потом окажется, что она никудышная хозяйка, — и что, вы ее тут же выселите? Держу пари, что нет.
— Так что мне делать? Я не могу себе позволить нанять прислугу.
— А ваша сестра в Иерусалиме?
Мадам Клопчук упрямо покачала головой.
— А почему бы нет? — настаивала Гиттель. — Она ваша сестра, вам нужна помощь, тогда в чем дело?
— Моя сестра, благослови ее Господь, звонит мне каждый Новый год. Когда мой муж умер, а ее был жив, я часто ездила к ним на Пасху. И это все, что нас с ней связывает.
— Вы обе стареете, — сухо заметила Гиттель. — Знаю эти семейные ссоры. Кто-то что-то сказал, а другой ответил, и обе надулись. Потом уже никто не помнит, кто первый начал. Или у вас такая большая семья, что вы можете себе позволить не общаться с сестрой?
Мадам Клопчук снова покачала головой.
— А как бы все славно устроилось, — не отставала Гиттель. — Свою квартиру в Иерусалиме она могла бы сдать, а здесь бы разделила расходы с вами… У вас так много общего…Хотя бы возраст…
— Она старше.
— Так и что? Если когда-то она себя плохо почувствует, вы ей поможете. Вы можете заботиться друг о друге…
— Я лучше вырву себе язык, чем попрошу ее об этом.
— Давайте я все устрою, и она приедет вас навестить — пусть хотя бы на несколько месяцев.
— Говорю вам, она не приедет и никому не сдаст квартиру. Она так религиозна, что никому не доверит смешать ее мясную посуду с молочной…
— А если я уговорю ее сдать квартиру абсолютно надежному человеку? Например, раввину…