Выходит из подъезда Игорь, великолепный денди, с чемоданчиком, с мохнатым пальто, небрежно перекинутым через локоть. Куда он собрался? Ах да, ведь он улетает. Самолет в девять тридцать, геологическая партия, северные олени…
Остановился, глядит на окошко четвертого этажа.
— Майка! Майка!..
Никто не отзывается. Только робкое городское эхо гукнуло, зашепталось на лестницах. И тогда Игорь кричит вверх, в утреннее небо над двором:
— Ай лайв ю, Майка!..
Ребята с нашего двора
Первая глава. История о подозрительном черном камешке, о недоставленной телеграмме, о шофере такси, стюардессе и других людях, а также об одном высказывании знаменитого физика Альберта Эйнштейна
1
— Сережка, ты куда телеграфное извещение подевал?
— Сунул Озерову под дверь, — сказал Сережка. — А чего?
— Могло оно потеряться?
— Исключено.
— А мог Озеров его не заметить?
— И это исключено.
— Тогда я ничего не понимаю… — Вера крутанулась на пятках и побежала прямо по газону к скамейке, где виднелись согнутые спины двух шахматистов.
На дворе было немноголюдно — тянулись самые спокойные, самые тихие часы. Обеденное время. Пустовала волейбольная площадка, пустовали дорожки; на низеньких детских качелях, на теплой от солнца доске, развалился бродячий кот, щуря стеклянные глаза. Мимо кустов ползла, скребя щетками, оранжевая машина-поливалка, раздувала пенные усы, но никто не бежал с воплями за этой машиной, никто не увертывался от водяных струй. «Митя-а, домой!» — изредка слышался с верхнего этажа однообразный клич. Но ответа ему не было.
Часика через два, поближе к вечеру, двор оживет. Зашумит, запестреет народом; бабушки и мамы выкатят шеренги колясок, забухает мяч на площадке. Собаки, большие и малые, поскачут по плешивой травке. И кто-то, первый из удальцов, кувырнется носом вниз со скрипучих качелей.
А пока — тишина во дворе, покой, благодать…
Лишь один-единственный человек может в такой обстановке найти причину для волнений. Этот человек — Верочка Веселова, одноклассница и давняя Сережкина знакомая.
Уму непостижимо, до чего ей везет на приключения. Дня не проживет спокойно — непременно ввяжется в какую-нибудь историю, обязательно ринется кого-то защищать, а с кем-то — враждовать.
«Динамичная натура» — говорит о ней приятель Павлик.
«Язва двенадцатиперстная!» — отзывается о ней родной дедушка.
А сама Верка полагает, что живет вполне нормально. «Жизнь — это кипение страстей!» — могла бы она сказать. Впрочем, таких красивых выражений она не терпит и вообще предпочитает поменьше болтать языком и побольше действовать.
Вот и сегодня — едва вернулась из школы, как тут же засуетилась, занервничала. Для чего-то разыскивает чужую телеграмму… Сережка поднялся с травки и пошел следом за Верой. Сейчас выясним, что произошло.
— Павлик! — нетерпеливо окликнула Вера, подскакивая к шахматистам. — Ты знаешь, опять извещение принесли! Вторично!
Глаза у Павлика были отрешенные, туманные. В двух случаях у него такие глаза: когда сражается в шахматы и когда сочиняет стишки. Можно над ухом выстрелить — не моргнет.
— Павлик, очнись на минутку!!
— Что? Вторая телеграмма?.. — Павлик явно не понимал и морщился, что мешают ему.
— Да нет же! Повторное извещение! А почтальонша говорит, что никто за телеграммой не приходил!
— Занятно… — промычал Павлик, снова клонясь к шахматной доске.
Тогда Сережка придвинулся и щелкнул его по заросшему затылку:
— Очухайся, а то водой оболью…
— Не получил Озеров телеграмму, понимаешь?! — крикнула Вера.
Медленно-медленно, будто льдинки под солнцем, глаза Павлика начали оттаивать. В них появился проблеск мысли.
— Не получил телеграмму? Странно… Тогда надо позвонить на работу. Вы жмите к телефону, я догоню.
Партнер Павлика, интеллигентный старичок Николай Николаевич, тоже был увлечен игрою. Он сидел, жарко разрумянясь, и в пылу схватки не замечал, что очки на его носу покривились, а бородка торчит растрепанным веничком. Это придавало Николаю Николаевичу неестественно залихватский вид.
— Из-за чего, простите, суматоха? — спросил он рассеянно, глянув на убегающих Сережку и Веру.
— Утром принесли телеграмму для соседа, — объяснил Павлик. — А он уже на работу ушел.
— И что страшного? Получит вечером. Внимание, маэстро, я атакую с фланга…
— Телеграмма была срочная, — сказал Павлик, быстро переставляя фигуры.
— Ну и что? Развиваю атаку… Ну и что такого, если срочная телеграмма?
— Значит, надеялись, что сосед получит ее днем. Иначе отправили бы простую.
— Это вы усложняете… — деликатно возразил Николай Николаевич, поводя в воздухе слоном. — Разменяем фигуры? От-лич-но… Если ваш сосед работает, то каким образом он получил бы телеграмму днем?
— Он обедает дома, — сказал Павлик.
— Ну и что? А сегодня зашел в столовую.
— Он обязательно приходит домой обедать. Железно соблюдает режим. Пообедает, а потом устраивает час йоги.
— Йоги? Хм… Несколько запоздалое увлечение. Не по возрасту.
— Он был ранен на фронте, — сказал Павлик. — Это не увлечение, это необходимость.
— Озеров? Такой усатый, с палкой? Который еще голубей гоняет? Он производит… Где моя пешка? Ага, вот она… Он производит впечатление весьма благополучного человека!
— Да, он не жалуется. — Павлик встал со скамьи. — Но он больной. И совсем одинокий. Не сердитесь, Николай Николаич, я тоже побегу звонить.
— Простите, маэстро, а — партия? Бросим недоигранную?!
— Она, в общем-то, доиграна, — сказал Павлик.
— Как это?!
— Смотрите: ладья на открытой линии, ферзь берет пешку, и затем — неизбежный мат.
— Кому? — воскликнул Николай Николаевич, начиная догадываться и презирая себя за этот вопрос…
Оставшись в одиночестве, он доиграл партию. Убедился, что мат неизбежен. Все правильно. Этот длинноволосый Павлик, не раздумывая над ходами, почти на бегу, с легкостью разгромил Николая Николаевича, всю жизнь гордившегося своим шахматным дарованием…
Что происходит в этом мире? Что за дети растут?
Прищуриваясь поверх перекошенных очков, Николай Николаевич обозревал тихий двор. Неподалеку, в песочном ящике, пританцовывал на цыпочках какой-то годовалый младенец, размахивая жестяным совочком.
— Ну, как самочувствие? — спросил его Николай Николаевич. — Акселерация не угнетает?
Физиономия младенца излучала бессловесный восторг.
— Может, сыграем партию-другую? — сказал Николай Николаевич. — Надеюсь, ты еще не мастер спорта, дружок?
2
Войдя к Вере в комнату, Павлик сразу понял, что известия скверные. Уравновешенный друг Сережка сидел возле телефона как побитый, накручивал шнур на палец. А Вера моталась из угла в угол комнаты, приговаривая знаменитое: «Так я и знала! Так я и знала!»
— Что ты знала? — спросил Павлик.
— Оказывается, Озерова в больницу свезли! Пришел на работу, вдруг — плохо, вызвали неотложку… И теперь даже неизвестно, в какой он больнице! Я как будто чувствовала!
— Заранее-то не расстраивайся, — буркнул Сережка. — Может, обойдется.
Павлик погладил его по макушке:
— Дельный совет. Толковый.
— Можно без ваших шуточек обойтись?! — закричала Вера.
Разумеется, она давно привыкла, что мальчишки постоянно посмеиваются друг над другом, устраивают подвохи и розыгрыши. Очевидно, им нельзя иначе — дух соперничества. Но сегодня могли бы притихнуть.
— Телеграмму нам не выдадут, — смерив Павлика взглядом, проговорил Сережка. — И больницу черта с два найдешь. Их уйма, этих больниц.
— Я еще вечером предчувствовала! — обернулась Вера. — Мы с вышки прыгать идем, я говорю: не надо, вода холодная, а он смеется… Зимой, говорит, в «моржи» запишемся, я нарочно усы отращиваю. А самому идти тяжело, на палку опирается, а рука вся побелела…
Павлик кивнул на телефон:
— Проще простого узнать, куда его отвезли. Есть справочное несчастных случаев.
— Первый раз слышу, — сказал Сережка.
— Раскрой телефонный справочник. Этот номер все родители знают. Чуть что — кидаются спрашивать, не угодил ли гадкий ребенок в катастрофу.
— Тогда понятно, — сказал Сережка. — Небось в твоем доме это популярный номер.
А Вера уже не слушала их. Бросилась к полке, нашла справочник, лихорадочно стала перебрасывать страницы.
— Мальчишки, ловите такси! Чтобы стояло наготове!..
Сережка и Павлик затопали к выходу, но у дверей отчего-то задержались, нервно перешептываясь. Вера тотчас поняла:
— Да есть у меня деньги! Трешка, на продукты выдана!..
3
Едва таксист выжимал приличную скорость, как под железным днищем «волги» раздавался нестерпимый стук и вся она начинала дребезжать.
— Кардан? — небрежным тоном спросил Сережка. В чем, в чем, а в технике он разбирался.
Жилистый, нескладный, весь какой-то закопченный, шофер, страдальчески оскалясь, тоже вздрагивал — будто его самого колотили по пяткам.
— Сменщик удружил! Колесо поменял, а отбалансировать — шиш, времени не хватило… И записочки не оставил, крокодил Гена!
— Не развалимся?
— Если б не в больницу, я б и не поехал. Переобуться надо.
«Волга» скользнула в тоннель, пулеметными вспышками замелькали над головой огни, и резко — будто повернули регулятор громкости — увеличились грохот и свист.
Вера держала в кулаке трешку и поглядывала на счетчик. Уж очень быстро выскакивали на нем цифры. От сотрясения, что ли?
— Есть возможность разориться еще до финиша, — сказал Павлик.
По мнению Веры, у него юмор бывал просто людоедский.
Ударил в стекла пыльный солнечный свет, оборвался грохот; вылетев из тоннеля, «волга» приняла вправо, затем очертила лихой поворот. И когда счетчик дощелкивал последние копейки, показались впереди больничные ворота, и надпись из накладных букв, и забеленные, слепые окна в нижних этажах…
— Сидите! — прикрикнул шофер. — Сейчас спросим, куда подъехать. Территория у них громадная — может, до корпуса еще далеко.
— Так, — сказал Павлик и принялся обшаривать карманы.
В новом кирпичном корпусе, в стеклянном его холле, стояли финские кресла, и было много цветов, и висели громадные зеркала, как в театральном фойе. Но все равно тут пахло больницей. Он сразу ощущался, этот запах. И тишина была тоже больничная, тревожная.
Две медсестрички вертелись перед зеркалом, стараясь потуже затянуть крахмальные халатики. В одном из кресел неловко сидела женщина-инвалид, обхватив рукой черные костыли. Вероятно, она кого-то ждала — мгновенно обернулась, едва ребята вбежали в холл, но затем поскучнела лицом и медленно отвернулась.
— Вам кого, молодые люди? — спросила сгорбленная санитарка, сидевшая у вешалки за деревянным барьером.
— Нужен больной Озеров. Дмитрий Егорович. Вот… — Вера показала санитарке почтовое извещение, словно это был пропуск. — Надо сообщить, что пришла телеграмма. Срочная телеграмма!
— Он когда поступил, Озеров-то?
— Сегодня. Утром, наверно!
— Сейчас проверю… — Санитарка раскрыла журнал. К его корешку тесемочкой был привязан карандаш.
Беззвучно пропорхнули мимо тоненькие медсестрички — отправились на службу в своих крахмальных, сахарных халатиках. Женщина-инвалид с трудом поднялась, пошла к лифту, неумело переставляя громоздкие костыли. И стук этих костылей — туп… туп… туп… — отчетливо разносился по всему холлу.
Вера посмотрела на мальчишек. Они стояли смирные, съежившиеся. Озирались робко. Дунь — и улетят, несчастные… Тоже мальчишеское свойство: всю храбрость оставлять за больничным порогом. Уколы им почаще бы делать. Для профилактики.
Санитарка наконец отыскала фамилию, нажала клавишу на современном телефонном пульте — этаком гибриде телефона и пишущей машинки.
— Софья Игоревна? Больному Озерову из шестой палаты принесли телеграмму. Вы там передайте… Что? А-а, понимаю. Само собой… Хорошо, Софья Игоревна. — Она опустила трубку.
— Оставьте мне телеграмму, ребятки. Он родственник ваш?
— Мы живем рядом. Соседи.
Санитарка замялась, не решаясь говорить. Вера не выдержала:
— Да что с ним?
— Нет, нет. Ничего… Только он без сознания еще. Там врачи дежурят и профессор Канторович… Помогут ему, ничего, клиника у нас хорошая. А телеграмма пускай подождет, не до нее сейчас.
Лязгнула дверь лифта. Косолапо ступая, к раздевалке шел грузный, распаренный человек с бритой лобастой головой. Его мятый халат был расстегнут, в багровом кулаке дымилась сигаретка.
Санитарка торопливо сдернула с вешалки плащ, блеснувший золочеными пуговками, и ждала, держа его на весу.
— Это главный как раз!.. Вы отойдите пока, не мешайтесь тут…
Но профессор заметил их издали.
— Почему здесь посторонние? День неприемный!
— Они к больному Озерову… — поспешно заговорила санитарка.
— Все справки по телефону!!
— Я б не пустила, профессор, да они тут принесли…
— Повторяю: справки по телефону! И никаких передач! Позаботьтесь, чтоб не мешали работать!
Мальчишки готовы были попятиться. И тогда Вера, отмахнув со лба волосы, шагнула к профессору. Она смотрела открыто, ясно. Впрочем, этот взгляд еще ничего не означал. С таким детским светом в глазах Вера и улыбнуться может и в рукопашную пойти. Смотря по тому, как развернутся события…
Это всегда восхищало ее друга Сережку. Да и Павлика тоже. Павлик утверждал, что человеку — в отличие от других млекопитающих — необязательно принимать угрожающие позы.
— Что вы кричите? — сказала Вера. — Озерову пришла срочная телеграмма. Мы подумали — вдруг что-то важное…
— Где она? Где телеграмма? — посопев, спросил Канторович.
— На почте. У нас только извещение. Мы надеялись, он позвонит туда.
Канторович выхватил у нее помятый бланк, прочел, далеко отставляя от глаз. Рывком подвинул громоздкий телефонный аппарат. В аппарате звякнули потроха.
— Почта? Говорит профессор Канторович из Боткинской больницы. У нас лежит некто Озеров… О-зе-ров! Да!.. Ему пришла телеграмма. Если что-то спешное, будьте любезны прочесть.
Санитарка положила перед ним лист бумаги и пыталась оторвать привязанный карандашик. Канторович, неодобрительно косясь на эти попытки, вынул роскошный никелированный фломастер.
И Вера увидела, как этот фломастер выводит четкие строки:
Из Душанбе
Старик ты спасен тчк встречай 18 рейс 242 извини что задержались
Саша
— Благодарствую! — буркнул Канторович в трубку и подтолкнул листок Вере.
— Я прочла, — сказала она.
— Поняла смысл?
— Не очень.
— Экономят на вразумительности… Вы этого Сашу знаете?
— Нет.
— Озеров не сможет его встретить. Я телеграмму возьму, передам позднее, когда… В общем, передам. А больше ничем не смогу быть полезен.
Вера не отводила глаз от его лица.
— А вдруг… встретить необходимо? Почему написано: «старик, ты спасен»?
— Понятия не имею! Полагаю, шутка. Шутливое обращение. Озерову не так-то просто помочь, можете мне поверить… Все это несерьезно.
Приглушенно, словно бы шепотом, зажужжал телефон. Санитарка сняла трубку и тотчас передала ее Канторовичу.
— Да! — рявкнул он. — Что?! Немедленно найдите Гарибяна! Начинайте массаж, я поднимаюсь!..
Тычком он потушил сигарету и, не попрощавшись, даже не кивнув, зашагал к лифту. Но внезапно обернулся:
— Извините, что накричал. Я был неправ!
Вера смутилась:
— Что вы… Пустяки какие.
— Я был неправ!
Он захлопнул за собой дверь лифта. Пожалуй, только эту белую массивную дверь забыли здесь приглушить — дверь будто стреляла, захлопываясь.
4
Они вышли из корпуса, спустились по бетонным ступенькам, скользким от мокрых осенних листьев. И тут увидели, что неподалеку замерло такси. То самое, на котором они приехали.
— Ты что… просила его ждать?! — пораженно спросил Павлик.
— Н-нет…
— А зачем он торчит здесь?
— Сейчас выясним.
— Лучше не выяснять, — быстро сказал Павлик. — Во избежание!.. Я к этому транспорту еще не привык. И не люблю, когда он ждет!
— Понятно, — сказала Вера.
Заглянув в кабину, она обнаружила, что шофер спит, неловко привалясь к дверце. Козырек фуражки съехал ему на глаза. Руки с распухшими суставами отдыхали на баранке.
Вера тряхнула его за плечо — он пробудился не сразу, затряс головой, сладко вздохнул:
— У-уф… Сморило меня… На этой неделе замучился: коклюш у дочки, все ночи не сплю.
— Я подумала — вы нас дожидаетесь.
— Молодец, что разбудила. Ну, повидали соседа? Порядок?
— Он без сознания. Плохо ему.
— Ах ты… А телеграмма как же?
— Удалось прочитать, да не поймешь в ней ничего. Бестолковая какая-то. Послана из Душанбе. «Старик, ты спасен, встречай восемнадцатого, рейс двести сорок два»… Кто прилетает? Почему — спасен?
— Небось кто-то на подмогу торопится, — сказал шофер. — Надо бы встретить, а? Сейчас погляжу расписание…
Он открыл ящичек над правым сиденьем, вынул аккуратно сложенный лист с аэрофлотовской эмблемой.
Павлик, заглянув через плечо Веры, тихонько присвистнул:
— На аэродром хотите? Бессмысленно, люди… Мы даже не знаем, кто этот Саша — мужчина или женщина!
— Ну и чего тут? — спросил Сережка.
— Встанем у самолета и закричим: «Кто здесь Саша?».
— Надо, так закричим.
Шофер придавил ногтем нужную строчку:
— Вот, пожалте… До прилета двести сорок второго — больше часа. Можно успеть. Пока вы ходили, я запаску поставил, теперь нормально поедем.
Людоед Павлик спросил:
— А расплачиваться? Кто расплачиваться будет?
Он спросил это, и сразу молчание наступило. И Вера и Сережка забыли про деньги. Забыли, что уже ни копейки не осталось от трех рублей, выданных на продукты.
— Что? — усмехнулся шофер. — Расстреляли весь капитал?
Сережка забормотал, пытаясь сохранить достоинство:
— Да мы не взяли… не рассчитывали…
— Денег больше нету, — сказала Вера.
— Садитесь, — кивнул шофер.
— Правда, у нас — ни копейки.
— Садитесь! Упрашивать надо?
Они топтались у распахнутой дверки, потому что всего могли ожидать, только не этой щедрости. В «волге» для того и счетчик поставлен, чтоб не ездить бесплатно…
Потом Вера все-таки полезла на продавленное сиденье. Сережка, плюхнувшись рядом, растроганно пообещал:
— Мы обязательно отдадим!.. Сегодня же!.. Мы просто как-то не подумали…
— Надо встретить, — сказал шофер. — Зря ведь не напишут: радуйся, ты спасен… Вдруг специалист какой-нибудь прилетает?
— Это — мысль! — подтвердил Павлик.
— Вот я и говорю — надо же встретить! Чтоб не мотался по городу, время не тратил… Иногда и минута решает. Летом у меня девчонка пуговицу проглотила. Я — на дежурстве, с девчонкой теща нянькалась, так от ужаса память потеряла… И неизвестно, чем бы все кончилось, если б посторонние люди не успели в больницу отвезти… Опоздай на минуту — все!
Тронув с места машину, шофер привычно крутанул рукоятку на счетчике. И немедленно выскочила цифра «10» — гривенник. Бойко работал счетчик. Независимо от тряски.
Наверное, шофер подметил выражение их лиц.
— Не бойтесь, не разорю… Вон на том углу, — он показал рукой, — быстро вылазьте!
— Вы что… раздумали?! — Сережка даже привстал.
— Раздумал, — сказал шофер. — Сверну к городскому аэровокзалу, пассажира возьму. Там всегда очередь… А вас подсажу как попутчиков. Переживем временные трудности.
5
Такси рывками двигалось по запруженным, задыхающимся от транспорта улицам. И впереди и по бокам шли впритирку машины; хрипели перегретые моторы; окна «волги» оплескивало клубящейся копотью.
Рядом с шофером теперь сидел молодой человек, вероятно — путешественник и альпинист. Он был одет в брезентовую штормовку, на ее спине были нарисованы три горные вершины с надписью «ПАМИР».
Альпинист держал в руке букет гвоздик, закупоренный в целлофан. Изнутри букет запотел.
За окном «волги», почти вплотную, промелькнуло рубчатое, гигантское колесо грузовика. Альпинист невольно отшатнулся:
— Вы не слишком гоните?
— Нормально, — ответил шофер.
— Мы можем не торопиться. У меня достаточно времени.
— И отлично, — сказал шофер.
Он пригнулся к баранке, глаза были прищурены, лицо напряженно заострилось. Стоило впереди оказаться свободному пространству, хотя бы узенькой щели среди ревущих автомобилей, как шофер бросал туда машину. И снова выискивал взглядом пустой пятачок, чтобы прорваться к нему…
— Я так планирую время, — настойчиво продолжал альпинист, — чтоб всегда оставался резерв!
— И правильно, — согласился шофер, выжимая педаль газа. Машина вильнула змейкой и оставила позади заляпанный самосвал, ошалело громыхающий цепями.
— …Иначе, знаете, возникает ненужный риск!
— Совершенно согласен.
— Но мне кажется, вы торопитесь!
— Что вы, — сказал шофер. — Хотите посмотреть, как я тороплюсь?
— Не надо! Зачем это? Тем более, что в машине — дети…
— Я про них не забываю. — Шофер подмигнул в зеркальце. — Как, ребята, не очень я тороплюсь?
— Идем средне, — отозвался Сережа.
— При таком движении не разгонишься, — вздохнул Павлик.
Вера чуть улыбнулась:
— А поднажать не мешало бы…
— Это зачем еще?! — командирским голосом спросил альпинист.
— Не успеем по радио объявить. Мы совсем незнакомого человека встречаем и, если не объявить, так и не найдем…
— Вот всегда у нас так, — сказал альпинист. — Ничего заранее не подготовим, и получается бедлам. Обязательно ищем приключений на свою шею.
Шофер, обгоняя очередной самосвал, с охотой поддержал его:
— Заранее приготовиться — милое дело.
— Меня вот горы научили. — Альпинист, оберегая букет, держал его перед собой, как свечку. — Там, знаете, спустя рукава не походишь!
— Это точно.
— Там, знаете, разок проморгал — и костей не соберешь!
— И много бывали в горах?
— Достаточно. Опыт имею.
— Это хорошо, — сказал шофер. — Это полезно. Горы действительно учат. Вот, помнится, работал я на одной трассе. Есть такая веселая трасса — от Хорога до города Ош. И вот лезут туда туристы. Ищут, как вы правильно выразились, приключений на свою шею. В горы идут жизнерадостно. Песни поют. Веревки через плечо. Палки несут такие, с наконечниками…
— Это альпенштоки. Специальное снаряжение.
— Вот, вот. А обратно сползают без песен. Кто хромает, кто за поясницу схватился. Зеленые, как марсиане. Хлопот они нам доставляют — ну, хуже саранчи. Людям работать надо, а вместо этого — спасай туристов. — Альпинист пошуршал целлофаном.
— Бывает. Не перевелись, знаете, легкомысленные типы.
— Вот, вот. Мы уже заранее определяли, кого спасать будем. Если на спине горы нарисованы — так и знай, потащим с первого же перевала.
Альпинист плотней привалился к дерматиновому сиденью. Покатал желваки на скулах. Скулы у него были мужественные.
— Ну, это еще не показатель!
— Конечно, — с теплотой в голосе подтвердил шофер. — Это детали. А в целом вы совершенно правы. Горы — они учат… И если уж горы ничему не научили, можно на человека рукой махнуть.
Альпинист больше не высказывался. Сидел прямой, неприступный, и новенькая его штормовка, еще необмятая, топорщилась жестяными складками.
Такси наконец вырвалось за кольцевую дорогу; автомобильная толчея осталась позади; все быстрей замелькали, сливаясь в текучую желтую полосу, березовые рощицы за окном.
А у горизонта, над сизой гребеночкой леса, было видно, как взлетают и заходят на посадку самолеты. Еле заметное пятнышко, двигавшееся в блеклом небе, вдруг слепяще вспыхивало, подобно зеркальцу, пускающему солнечный зайчик. Это солнце отражалось в плоскостях самолета, когда он делал разворот.
Шофер постучал пальцем по циферблату часов, оглянулся:
— Пожалуй, не удастся по радио объявить. Если сядет без опоздания, только-только подоспеем…
Вера ахнула:
— Что вы!.. Все пропало тогда! Все пропало!
— Сережа, прочисти горло, — посоветовал Павлик. — Ты собирался кричать у самолета.
— Перестаньте вы! Думайте, что предпринять!
— Он количеством шуток славится, — сказал Сережка. — А не качеством.
— Я спрашиваю, что делать теперь?!
Павлик протер окно, полюбовался стремительно летящим пейзажем, затем промолвил:
— Конечно, я бы мог выручить…
— Чего ж ты тянешь?! Выкладывай!!
— Но это в последний раз. Где справедливость, люди? Все, например, слышали разговор о разрисованных спинах…
Впереди хрустнул целлофан. Затылок у альпиниста напрягся и побагровел. Но альпинист все-таки имел выдержку, не оглянулся.
— Все слышали, — продолжал Павлик, — а мозгами никто не пошевелил. Один я отдувайся.
— Павлик, рискуешь! — предупредила Вера.
— Короче говоря, нужна баночка с краской. И предмет вроде бумажного листа или картонки…
Шофер снова подмигнул в зеркальце:
— Это мы найдем! Мозги у тебя варят!..
— А кто оценит? — вздохнув, сказал Павлик. — Сам себя не похвалишь — так и умрешь без доброго слова.
6
По стеклянной галерее, ведущей от аэродромного поля, шли пассажиры. Несли привядшие букеты роз, пухлые незастегивающиеся сумки, дырчатые фанерные ящики, пахнувшие яблоками. Но больше всего с этим южным рейсом прилетело дынь. Продолговатые, как дирижабли, пятнисто-золотые, дыни тяжко покачивались в авоськах, ехали на плечах, а то и в объятиях пассажиров двести сорок второго рейса.
А у выхода из галереи стояли Вера, Сережка и Павлик. Сережка выставил перед собою картонку, извлеченную, вероятно, из багажника «волги», — картонка была в царапинах и мазутных пятнах.
Свежими белилами на ней было начертано:
МЫ ОТ ОЗЕРОВА
Идея Павлика поражала простотой и надежностью. Кем бы ни оказался прилетевший Саша, он не мог проследовать мимо…
Они ждали. Они приготовились к тому, что окажутся в центре внимания, услышат недоуменные вопросы, шуточки, одобрительные возгласы. Ибо не каждый день в аэропорту происходит такое. И не каждому человеку придет в голову подобная идея.
Они ждали с великим азартом и нетерпением.
Но события почему-то развивались вяло.
Нельзя сказать, что пассажиры совсем не интересовались необычным плакатом. Подошел, например, с дыней в обнимку, жизнерадостный дяденька и пожелал узнать: не хоккейный ли Озеров имеется в виду? То есть не народный ли артист, комментирующий матчи? Встревоженная старуха, одетая во все черное и шелковое, спросила, как добраться до метро. Но большинство пассажиров проходило мимо, не замедляя шага, не проявляя особого интереса. Может, их укачало в этом рейсе. А может быть, на свете теперь столько неожиданностей, что люди удивляются все реже и реже.
Последними торопливо процокали каблучками две стюардессы. Не тащили они фруктов и разбухших сумок, но выглядели еще более усталыми, чем пассажиры. Вероятно, у них был не первый рейс за этот день. И стюардессы уж совершенно не обратили внимания на плакат.
Сережка опустил картонку к ногам.
— Гениальная идея не сработала…
— У тебя есть получше? — спросил Павлик.
А Вера все вглядывалась в дальний конец галереи, все надеялась, что там появится кто-то опоздавший…
— Он должен был подойти! Не мог он лететь к Озерову и не знать его фамилии! Ничего не пойму…
— А если он неграмотный? — обозлился Сережка.
— Врач-то? Специалист?
— Откуда нам известно, что летел врач?! Летел старикан какой-нибудь!
— Труха и пшено! — сказал Павлик. — Неграмотных теперь меньше, чем академиков. Я другого не понимаю… В телеграмме написано: «встречай». Стало быть, прилетевший надеялся, что его встретят. Он должен был оглядываться. Искать. Головой вертеть.
— Он подумал, что Озеров опоздал! — не унимался Сережка.
— Все равно, он сразу не ушел бы! А тут и на секунду никто не задержался!
Обмахиваясь фуражкой, к ребятам спешил таксист. Поначалу он тоже не поверил:
— Неужто прозевали?!
— Получается, что прозевали, — уныло согласилась Вера.
— А ты рейс-то правильно запомнила? Не перепутала?
— Память у нее электронная, — хмурясь, сказал Сережка. — Мы в чем-то другом ошиблись.
Он нерешительно протянул шоферу картонку, ставшую теперь ненужной. Вера отдала банку с белилами.
Все понимали, что ждать больше нечего. И все-таки стояли в этой дымной от солнца, пустой галерее.
— Павлик, подумай! — жалобно сказала Вера.
— Дудки. Имейте совесть.
— Ты шахматист, у тебя логика!
— Я поэт, — сказал Павлик. — Сочиняю стишки, никому не мешаю…
— Ладно, ты поэт. Тогда у тебя — фантазия!
— Еще Пушкин отметил, что поэзия должна быть глуповата.
— Неужели? — спросил Сережка. — Ай-яй.
— Павлик, рискуешь! — закричала Вера, потеряв терпение. — Я вижу, что у тебя мысли! Выкладывай немедленно, показушник несчастный!..
— Одни грубости на уме, — сказал Павлик. — Ну ладно, ладно… Только имейте в виду: я устал напрягаться. Итак, почему мы решили, что прилетит обязательно человек?
— А кто? — рявкнул Сережка. — Верблюд?!
Павлик состроил страдальческую гримасу.
— Сережа, больше не заикайся о качестве шуток… В самолете мог прилететь какой-нибудь предмет. Сверток. Посылка. А телеграмма послана затем, чтобы Озеров приехал и забрал.
Напряженно поразмышляв, Сережка спросил:
— У кого забрал?
— Стюардессы!! — вскрикнула Вера.
7
Кто знает, может, стюардессы давно бы исчезли, затерявшись в служебных кабинетах аэропорта. Их лиц ребята не запомнили, а на все прочее у стюардесс, как известно, существует ГОСТ — государственный стандарт. И девушек одинакового роста, в одинаковых курточках, в одинаковых пилотках набекрень встретились бы десятки, если не сотни…
Помощь подоспела случайно.
Ребята мчались мимо багажных транспортеров, мимо буфетов и газетных киосков, повернули на лестницу, ведущую в нижний этаж — и с ходу затормозили.
На лестнице — с необъятным рюкзаком на спине, с целлофановым букетом перед собой — топтался знакомый альпинист. Он преградил стюардессам дорогу.
Громко и обиженно он говорил:
— Мы лишний час провели бы вдвоем! Валентина, мне кажется — ты нарочно поменяла рейс! Это, в конце концов, неблагородно!
— Господи, ну сколько повторять? Так вышло… — отвечала ему скуластенькая, темноглазая стюардесса, придерживая за локоть подругу. — Лида, подтверди ты ему…
— И не могла предупредить? Кто тебе поверит, Валентина! Я ведь случайно приехал раньше! А если бы не приехал?
— Ты же предусмотрительный.
— Мы потеряли бы этот час! И я, как глупец, ждал бы у самолета! Мне кажется, ты находишь в этом удовольствие!
— Ну, перестань. — Она нахмурилась. — Опять сцена у фонтана. Мы дико замотались сегодня, пожалей, будь человеком… Вон люди смотрят.
Альпинист неуклюже, как медведь на дыбках, обернулся к ребятам и шоферу.
— Вы? В чем дело?.. Я неправильно рассчитался?
— Претензий нет, — сказал шофер. — Мы, собственно, вот к девушкам… Нет ли, девчата, какой-нибудь посылочки из Душанбе?
— Что еще за посылочка?! — каменея лицом, спросил альпинист. — Ты с ним знакома, Валентина?
— Да н-нет, не знакома…
— Очень странно! Это таксист, который меня привез… Что у вас общего?
— Мы разыскиваем посылку, — объяснил шофер. — Была из Душанбе телеграмма насчет вашего рейса…
— А посылка для Озерова! — сказала Вера.
Скуластенькая Валентина сняла с плеча голубую фирменную сумку, покопалась в ней и вытащила небольшой пакет, завернутый в газетную бумагу. Прочла написанную карандашом фамилию.
— Это вы — Озеров?
— Нет, — улыбнулся шофер. — Я, в общем-то, посторонний. Вот ребята от него приехали. Соседи.
— А где же он сам?
— Он в больнице. Не смог встретить.
Валентина повертела в руках пакет. Переглянулась с подругой. Какое-то замешательство возникло у обеих.
— Да вы не сомневайтесь, — сказал шофер. — Все правильно. Доставим по назначению.
— Мы и рады бы не сомневаться… — нерешительно произнесла Лида, краснея. — Да нас предупредили, что это — лекарство. Дорогое и очень редкое!
— Правда, — кивнула Валентина. — Понимаете, тот человек — ну, который к самолету прибежал — жутко над ним трясся. Не потеряйте, просит, не перепутайте ради бога! Я, мол, срочную телеграмму отправлю, Озеров придет обязательно!..
— Озеров без сознания лежит, — сказала Вера.
— Он даже и телеграмму не смог получить! — ляпнул Сережка.
Сережка мыслил прямо и незатейливо. Ему казалось, что чем подробнее информация, тем лучше. Простота святая.
Поддернув за лямки рюкзак, альпинист раздельно произнес:
— Оч-чень интересное кино получается! — и оглядел всех по очереди, будто пересчитал.
А Валентина все вертела в руках обвязанный бечевкой пакет.
— Как быть, прямо не знаю… Мы уж решили — командиру доложимся. Нам и вообще-то не полагается брать никаких посылок, а тут…
— Но ведь все выяснилось! — нетерпеливо проговорил Сережка — и вдруг осекся под упорным, тяжелым взглядом альпиниста.
— Ничего не выяснилось, — сказал альпинист. — Наоборот. Чем дальше в лес, тем больше дров… Валентина, тот человек из Душанбе кому-нибудь известен?
— Не знаю… Мне неизвестен.
— Он документов не предъявлял?
— Да где там! Перед отлетом прибежал, в последние минуты…
— Так я и думал… Что ж это выходит, а? Отправитель неизвестен. Получатель не явился. И даже телеграммы не видел. Эту телеграмму соседские ребятишки прочитали, хотя чужим людям телеграммы не выдаются!..
— Жуткая какая история, — сказал шофер.
— Да, интересное кино! Все сделано так, что и концов не найдешь. Шофер — посторонний. Ребятишки — малолетние, беспаспортные. И к ответственности привлечь некого.
Подняв на него внимательный взгляд, шофер вздохнул и посочувствовал:
— А трудно вам будет в горах-то. Очень трудно!
— Ничего. Я, знаете ли, подготовился. Кое-какие сведения о Памире имею и вполне догадываюсь, что за лекарства можно оттуда вывозить. Особенно — нелегальным путем!
— Что ты болтаешь?! — испуганно сказала Валентина.
— Этот шофер, девочки, уверяет, что он посторонний. Так? А он подыскивал пассажира именно в этот аэропорт. Чтобы случайно тут оказаться… Потом он якобы случайно берет на углу попутчиков. Вот этих пацанов. И вдруг выясняется, что они знакомы, что у них общее дельце! Потом он нечаянно проговаривается, что раньше работал на Памире. Уж слишком много случайностей, знаете ли!
Сережка больше всего уважал справедливость. И еще — личную храбрость. Он медленно и неуклонно стал подвигаться к альпинисту, занимая фронтальную позицию.
Пусть Павлик говорит, что не всегда надо действовать напролом. Но порою ничего другого не остается, как доказывать правоту прямо в лоб.
— Подождите! — нервно закричал Павлик. — О чем разговор? Ведь известна больница, где лежит Озеров! Адрес Озерова! Да и мы скрываться не собираемся!
Шофер пристроил к ногам картонку, полез за пазуху, вытащил из внутреннего кармана паспорт и водительские права.
— Вот. Запишите фамилию. Место работы.
— Валентина, не связывайся! — предостерег альпинист. — Слышишь?! Пусть Лида отнесет эту контрабанду начальству, а нам еще нужно поговорить. Идем! Вот, кстати, тебе цветы… Из-за суматохи даже вручить забыл.
Валентина не взяла запотевший букет — руки были заняты. Она поправляла бечевку на злополучном свертке. Очевидно, сверток перевязывали наспех, бечевка ослабла. И тут под пальцами Валентины она соскользнула совсем.
Край бумаги оттопырился, и стало видно, что внутри лежит тусклый грязноватый камень, похожий на обломок асфальта. Кой-где к нему пристали песчинки.
И ребята, и шофер, и стюардессы чуть головами не столкнулись. Оторопело рассматривали этот подозрительный камешек.
— Ну, похоже это на лекарство? — спросил альпинист.
— А… что же это?
— Ой, мама… — тихонечко протянула Лида. И лицо у нее вытянулось, побледнев.
— На Памире, — сказал альпинист, — растет, например, особый вид конопли. Пригодный для получения наркотиков. Опиумный мак растет. И многое другое. В общем, компетентные органы разберутся, чем это пахнет…
— Валечка, давай сейчас же отнесем! — шепотом попросила Лида. — Я боюсь! Я не хочу!..
Даже шофер был озадачен. Машинально заталкивал обратно свой паспорт, ломая его обложку.
Вера отмахнула со лба волосы и вдруг выхватила у Валентины сверточек.
— А если это все-таки лекарство?! — яростно крикнула она. — Если это лекарство?! Они разные бывают, а мы спорим тут, время теряем, когда человек без сознания лежит!.. Да вы что?!..
— Ехать надо, — поддержал Сережка.
— Валентина, не связывайся!! — потребовал альпинист.
Валентина протянула руку:
— Обождите! Отдать эту штуку я не могу, вы же понимаете сами… А в больницу… ну, давайте съездим. Она далеко?
— Валентина, не сходи с ума! — напряженным голосом произнес альпинист. — Мне сейчас улетать!
— Что ж делать, давай простимся.
— Тебе важнее поехать с ними? Я терплю-терплю, но даже мое терпение лопнет!
— Господи, опять ты за свое… — Она отвернулась, прикусив губу.
Альпинист сказал:
— А если мы с Лидой начальству сообщим?
Он поздно сообразил, что угрожать не стоило. Спохватился, опомнился, но было поздно.
Валентина посмотрела на него. Глаза у нее были уставшие, невеселые. Тушь на ресницах растеклась, подчеркнула морщинки; веки припухли и покраснели. Замученные были глаза.
— Ладно. Всего тебе хорошего. Прощай.
— Валя!..
— Честно говоря, я перешла на этот рейс нарочно. Вдруг, думаю, разминемся да больше-то и не встретимся… Но теперь даже лучше. Не будет неясностей. Ты ведь их не любишь, правда? Вот их и не будет. Лида, проводи его к начальству, чтоб он успел сообщить.
8
В холле больничного корпуса уже горело электричество. Снаружи, по дорожкам, то и дело проезжали машины «скорой помощи», и тогда на сиреневой глади стекол, радужно искрясь, возникали раскаленно-красные, тревожные отсветы.
Женщина-инвалид, которую ребята видели днем, опять сидела в кресле, кого-то дожидаясь. Опять она торопливо обернулась на звук шагов.
Вера побежала к санитарке, чтоб вызвать профессора Канторовича, а мальчишки и молчаливая Валентина присели на скользкий, холодный диванчик у дверей.
Щелкнул лифт, будто выстрелил. Две медсестрички осторожно выдвинули из него больничную каталку; на ней лежал парень, по грудь закрытый простыней. И пока его везли через холл, парень безучастно, не мигая, смотрел в потолок. Страшно было от этой безучастности, от этой покорности…
Возвратилась Вера:
— Канторович еще здесь. Успели все-таки!..
Змеились, текли по стеклам раскаленные отсветы, но шума моторов не доносилось. Тишина угнетала, давила.
Женщина-инвалид вдруг снова обернулась к дверям. Вошел шофер, сдергивая с головы фуражку, спросил смущенно:
— Ну? Как тут?
— Профессора ждем. А вы чего вернулись?
— Да так. На всякий случай. Вы же беспаспортные, как этот крокодил Гена выразился…
Валентина коротко усмехнулась:
— Не придавайте значения.
— Крокодилу-то? Я не придаю… Но если бы он один на свете был…
Наконец, когда ждать уже было невмоготу, появился профессор Канторович. И ребята сразу почувствовали, что настроение у него изменилось. Вроде бы и походка стала легче, и спина меньше сутулилась. Даже сигаретка в зубах стояла торчком.
— Что пригорюнились, Ирина Сергеевна? — на ходу окликнул он женщину-инвалида. — Бросьте переживать! Сегодня не пришли — завтра придут! Обязательно придут! Уверяю: еще хохотать будете над своими переживаниями!..
Женщина улыбнулась ему благодарно, и все же лицо ее осталось замкнутым. Улыбка не держалась на этом лице, соскальзывала.
Канторович, размашисто шагая, оттопырив локти, приблизился к ребятам. И все поднялись ему навстречу. Валентина торопливо вынула газетный сверточек.
— За новостями явились? — Профессор сунул кулаки в карманы халата, потянулся, шевеля плечами, и халат затрещал на нем. — Есть новости! Все-таки мы справились! Все-таки вытащили его! Завтра полюбопытствую, что он на том свете видел…
— А мы лекарство ему привезли!
— Чудодейственное? От Саши?
— Ага!
— Подождите, — мягко остановила их Валентина и развернула обертку. — Спросим все-таки. Профессор, что это такое?
Черный грязноватый камешек лежал на измятой бумаге. Здесь, в больничной обстановке, он выглядел еще более странно. Чужероден он был, несовместим с этим стерильным, сверкающим миром.
— Это ведь лекарство? — спросил Сережка.
— Нет, — сказал профессор.
Он взял камешек, покатал его в пальцах, щелчком сшиб песчинку.
— Это мумие.
— Что?!
— Мумие. Нечто вроде смолы.
— Тьфу ты!.. Я ведь про эту штуковину слышал! — сконфуженно проговорил шофер. — А сегодня — из головы вон… Но разве… этим не лечат?
— Лечат, — кивнул Канторович.
— Тогда… как же понять? — изумилась Валентина.
— А это — снадобье. Не лекарство, а снадобье… Из области народной медицины. Вроде бы находят его в горных пещерах, крайне редко. Легенды о нем рассказывают всякие. Но всерьез оно еще не исследовано, и мнения специалистов разноречивы… Вот и все.
— А Озеров его принимал?
— Да. И был, как говорится, поклонником.
— Значит, оно помогало!
— Трудно судить, — сказал Канторович. — Я не назначаю больным неизученные препараты. Но Озеров в это снадобье верил. А вера — тоже лечебный фактор… Вы близко знаете Димку? Простите… э-э… Дмитрия Егоровича?
— Он хороший человек, — тотчас отозвалась Вера.
— Весельчак такой, правда? Всегда рот до ушей? Голубей гоняет? А у него жесточайшая травма позвоночника. Могу поспорить: он и не заикался об этом!
— Мы только догадывались, что ему больно, — сказала Вера.
— Ему почти всякое движение доставляет боль. Просто поразительно, что он терпит и не жалуется, а работает… И с вышки прыгает.
— И с вышки прыгает.
— За эти прыжки я его вздую, — сказал Канторович. — Набрался прыти! Это уже хулиганство! Но вообще-то, между нами говоря, я ему завидую… Мы из одного детского дома. Дружим почти сорок лет. И все эти сорок лет я ему завидую. Он молодец, Димка.
Канторович начал прощаться, но тут прямолинейный Сережка решил внести полную ясность:
— Значит, можно считать — он поправится?
Канторович закурил новую сигаретку. Сдул с нее пепел.
— Думаю, голубей с ним еще погоняете. Хотя, по всем научным представлениям, это немыслимо и противоестественно…
— Надеетесь на это мумие? — спросил Павлик.
— Надеюсь на Димку, — сказал профессор. — На Дмитрия Егоровича Озерова. И на его друзей.
Они ехали обратно по темному больничному парку, мимо корпусов с забеленными окнами, — а навстречу все попадались фургончики «скорой помощи».
— Обычно-то не замечаешь, — сказал шофер, — сколько людей в беде находится. Около тебя, рядом совсем… А неплохо бы всегда помнить.
— Да, — сказала Валентина. — Верно.
Павлик откинулся на сиденье, хмыкнул:
— Но я так и не понял — зря мы сегодня колбасились или не зря… Сплошной туман в этой медицине.
Вера обернулась к нему. Ее глаза странно светились в полумраке.
— Не понял?
— Не-а.
— Плохи твои дела. Вот у отца на работе я видела плакатик. Над столом повешен. Высказывание знаменитого физика Альберта Эйнштейна…
— Из теории относительности?
— Нет, просто из жизни. Если, мол, человек спрашивает, зачем он должен помогать другим, то ему уже не втолкуешь… Безнадежно. Нормальные люди такой вопрос и не задают даже. Они просто помогают.
— Нет, — сказал Сережка. — Ты уж очень. Наш Павлик, в общем-то, нормальный. Только слишком увлекается поэзией, а она… как там, по Пушкину? Должна быть глуповатой?
— Одни грубости на уме, — сказал Павлик.