. Завтракать не приходилось, а работать до вечера. Удивлялись, в числе прочего, и этой воздержности в пище». - сноски в тексте нет.}
98. В то время как я проводил время среди декламаций многочисленных и способных привлекать молодежь, юноша, много съевший обедов, получая крупную плату за тело, прибежав к этому государю, заявил, что я владею головами двух женщин, отрезав их от туловищ, и одной пользуюсь против него, другою против старшего государя. Наградою за ложь было соложничество с каким-то плясуном, повиновавшимся кружку вышеупомянутого софиста. Получил ли он плату, то знают получивший и давший, а с какою целью он дерзал на то, на что дерзал, было отмечено. 99. А он его отправил в суд, не этого ожидавшего, но и он сам, и те, кем он был нанят, надеялись, что за обвинением немедленно последует смертная казнь. Итак судебного преследования он не возбудил, а лежал, закрывшись от стыда, на окраине города, у подошвы гор Все же государь, казалось, уже по одному факту обвинения должен был бы держать меня на плохом счету и показать это всячески на выходе, не удостоив меня даже взглядом. 100. Но он, выехав из толпы всадников на край рва, где я стоял, свиделся со мной, как раньше, и велел не медлить, но вспомнить о Фракии. А я сказал, что сделаю так, а сделал то, что давно решил, оставшись и не разлучаясь с отечеством. Между тем обещания нимало не были выполнены и тот, кто звал меня в преемники трудов в обучении юношей, Зиновий, довел себя иначе, заявляя, что сам любит этот труд и мне торопиться не нужно. 101. Это особенно» повредило моему положению, что я не напал тотчас и не обратил в бегство смятенных. Они спокойно упрочили свое положение, а я пребывал в доме в обществе пятнадцати юношей, большинство коих привез с собою, но еще не был в звании лица, находящегося на общественной службе, и уныние овладело моими близкими, овладело и мною самим, и тяготясь бездействием, подобно сыну Пелея, называя себя бременем земли, я дошел до того, что спас рассудок лишь питьем лекарств, оставаясь с теми, кто обманули мои надежды, а к другим возвратиться не имея возможности, дабы не подвергнуться насмешкам.
102. Тогда один старик, явившись ко мне, сказал, что нет ничего удивительного, если я не имею успеха, возлежа на ложе, наживаются те, кто сидят среди людей. «Но если хочешь», сказал он, «узнать массу жаждущих, отправляйся к какому-нибудь храму». В этом старика я не послушал, но, выдворив в другое место одного из торговцев с его квартиры, поселившись там, сам сидел в соседстве с площадью и местность принесла кое–какую пользу, так как к тем, о которых я сейчас сказал прибавилось больше, вдвое столько же юношей [38], но музей принадлежал другим, большой перевес для тех, кто им владели. Я обращаюсь к Каллиопе: «О наилучшая из Муз, руководительница нашего города, за что подвергаешь меня такому возмездию? зачем меня манила ты, богиня? зачем одного лишила, другого не даешь? Но обманувший роскошничает, а обиженного и отвергнутого ты оставляешь без внимания?» 103. Так говорил я, обращаясь издали, из портика к статуе, а немного дней спустя, сидя дома, что-то сочинял, и до меня донесся вопль, какой поднимает обыкновенно толпа, презревшая законы, так что я, остановившись в своем писании, стал соображать, чем могло это быть вызвано. Пока я так раздумывал, мой двоюродный брат, запыхавшись, поднялся ко мне и сообщил, что правителя [39] мертвого волочат его убийцы, издеваясь над трупом, а Евбул [40] с сыном, бегством спасшись от их камней, бежали куда-то на вершины гор, они же, после того как не удалось их убить, отвели гнев свой на его доме. «И вон дым, вестник пожара, поднимается и его можно видеть». 104. Так Патрокл, смертельно пораженный, потерял оружие, а того, кто меня звал, пока я отсутствовал, а, когда я явился, отверг, ничто не вынуждало бежать, но недуг, приковав к постели, надолго отдалил от юношей, и его угнетали две беды, жар и печаль при известии, что я водворился в сенате и составь учеников так велик, что невозможно раньше захода солнца, поруководить всеми. 105. Но, не смотря на такое его душевное настроение, я, посещая его, ухаживал за ним и нельзя было назвать дня, в который я не являлся бы повидать его. А между тем иной раз мне и отказывали в приеме, но все же я не переставал посещать и по смерти – его пролил по нем слезы и составил речь.
{38 Согласно уже цитированному нами фр. 407–му у Либания, в начале зимы 354–го года, только 17 учеников. В том же письме упоминается о приросте их до 50 человек. Это близко подходит к свидетельству речи, если введем вставку Cobeta (βίζ) перед ояоѵтоуѵ} одобренную и Forster''от, арр. crit., ad loc. Sievers, S. 64, Anm. 12.}
{39 Феофила, срв. orat. XIX (К императору Феодосию о мятеже), § 47, vol. Ц pg. 406, 5 F: «Скорее должен иной вспомнить о Констанции, кротком к преступлениям городов, который послал туда префекта. Стратегия по случаю смерти Феофила, какую принял этот хороший правитель, не заслужив её своим характером, убитый пятью кузнецами во время состязания колесниц». — Amm. Marc. XIV 7. 6.»}
{40 Евбул, см. orat. XIV, vol. II pg. 171,1 F,}
106. Раньше прибыл с властью, которая начальствует над прочими, Стратегий, что давно было ему предсказано. Получив столь важного друга, — таким был тот, кто давал Афины мне, а» меня Афинам, — я, с прибытком его, принялся помогать тем, кто, полагал я, будет нуждаться в заступниках. 107. Таким образом уже не слово только было моим делом, но день приходилось посвящать красноречию, а вечер действиям. Те, которых теснили люди сильные, те, кто были обвинены по злобе и для избавления нуждались в вмешательстве власти, те, кто добивались скорейшего постановления приговора, — много и других милостей может дать власть без ущерба законам, — они, одни сами, за других жены, просили явиться туда похлопотать за них. 108. Я же до полудня делал то же, что и прочие учителя, а затем, из них одни завтракали тотчас, другие, приняв предварительно ванну, а я оставался за теми же занятиями [41]. Когда наступление темноты поднимало меня с места, я отправлялся к другу, припоминая по нескольким запискам, имевшимся в руках, за кого следовало ходатайствовать. А он на одно соглашался, в другом, не соглашаясь, в виду того, что того не дозволяло право, объяснив мне это, отпускал, а скорее предлагал подождать, пока он примет ванну, как будто бы, не столько она, сколько вид мой способен был доставить ему отдохновение от трудов. Узнав это, я угождал ему ежедневными посещениями, а когда настоятельные дела не пускали меня, он через посланного осведомлялся, что помешало мне. 109. Немало огорчало противника моего [42] и то, что многие были облагодетельствованы, и то, что это делалось без взяток. Действительно, то самое обстоятельство, что обращавшихся ко мне за покровительством было много, устраняло надобность назначать плату за него, как за овощи или мясо. Особенно в досаду ему было количество декламаций и то, что они в свою очередь отличались по стилю [43] и он, сидя у себя, недоумевал, когда же я сочиняю речи, не зная того, что можно преодолевать и сон. 110. Итак он молчаливо скорбел, а если не молчал, узнавал, что молчать было лучше. Так, до средины лета он, против воли и с трудом, как конь, увлекаемый другим в одной паре с ним, шел, а когда время года прекратило наше сообщество, выехал, заявив, что вернется, но, удалившись, остался, потому будто бы, что влияние, каким располагал мой дядя, повредило ему. Но я привлекаю этого человека к речам [44] угрозами со стороны наместника и вместе с тем увеличением содержания [45], а когда снова ученики отходили от него и еще с большей готовностью, чем раньше, он ел и вместе был врагом, а в занятиях красноречием стал лучше, так как несколько исправил свою небрежность, но не настолько поднялся, сколько следовало. 111. Происходить, между прочим, следующее: префект, желая получить хвалу больше, чем другой кто, взыскивал с меня такой долг за власть свою, как находящейся в той должности, в случае занятия коей им я обещал его восхвалить. Еще при первом его появлении я обращался к нему с краткой приветственной речью. Но он желал, чтобы было выполнено упомянутое выше и не было пропущено молчанием ничто из того, о чем можно* было сказать. 112. Я же, что обещал, этого не отрицал, но заявил, что отдам долг при условии, если, вышедши из дому, он приметь мой труд в сенате. Префект сделает тем нечто необычное и это обстоятельство, что впервые так почтено было искусство речи, войдет в содержание моего слова. Он заявил, что почтить, но многие тому не верили. А он, действительно, явился, а когда понадобилось, в виду длинноты речи, во второй раз явиться ему, явился и снова, когда понадобилось и в третий раз, и тогда не отсутствовала. И теперь об этом расславляют все, кто, чье, что и в каком месте города слушал. 113. Пожелав же, чтобы слово было доставлено в лучшие из городов, так как таким образом оно дойдет и до всех, он поручил это десяти переписчикам. Одному из них софист показывает деньги и, извратив с ним пословицу, сделав общим достояние врагов и переставив большую часть слов одни на место других, и некоторые вставив, приглашает в то же место отставленного от власти, дабы он получил то же прославление. 114. Когда дело показалось чудом, как черепаха проявила быстроту коня, некто доносит о продаже речи, а получивший деньги, увидав бичи, признается и молит о прощении себе соблазненному, крупной платой, Итак, чтобы об этом знал большей круг людей, я веду продавца речи к наместнику Сирии Никентию и человек этот, не смотря на ожидаемое наказание, все же сознается в преступлена и уходит оправданный, так как я не потребовал дальнейшего возмездия ему. 115. А тот храбрейшей из софистов и тут не угомонился, но снова повторял старую ложь [46] и при том в покоях Стратегия. Тот выгнал его, а между тем молва уже предупреждала о преемнике его в его должности, Гермогене, как человеке грозном и свирепом; мне он не был знаком и я ожидал поэтому, что не буду уже иметь прежнего влияния. Но Гермоген оказался наилучшим правителем, не желавшим завязывать знакомство с многими, но кротким и больше повиновавшимся рассудку, чем гневу [47]. 116. Он тотчас призвал сенат и когда каждый высказал, что он считает полезным! для города, найдя моего дядю по его речи, сказал: «вот он, Фасганий!», так что Евбул и его партия чуть не упали. Затем, пригласив меня, просил быть ему таким другом, чтобы не имели в этом отношении никакого над ним преимущества Аристенет и Селевк, которые и побудили его стремиться к такому приобретению. «Да и справедливо», сказал я, «чтобы любящий тех был любим и мною».