и Филе и о Гае Галле[1062]; но теперь я вернусь с тобой в твой дом. Кто, по твоему мнению, был более доступен, более участлив, более умерен, чем твой прадед Катон, кто, более него, обладал всеми чертами, свойственными подлинному человеку? Справедливо и с достоинством говоря о его выдающейся доблести, ты сказал, что пример для подражания есть в твоем собственном доме. Правда, пример этот в твоем доме тебе дан; натура прадеда тебе, его потомку, могла передаться более, чем кому-либо из нас; но, как образец для подражания, он стоит передо мной, право, так же, как и перед тобой. Если же ты добавишь к своей строгости и суровости его благожелательность и доступность, то твои качества, и без того выдающиеся, правда, лучше не станут, но, во всяком случае, будут приправлены приятнее.
(XXXII, 67) Поэтому — чтобы возвратиться к тому, с чего я начал, — не ссылайся при разборе этого дела на имя Катона, не оказывай давления, не ссылайся на авторитет, который в суде либо не должен иметь силы, либо должен способствовать оправданию обвиняемого; борись со мной только по статьям обвинения. В чем ты обвиняешь Мурену, Катон? Что предлагаешь ты для судебного разбирательства? Что ты ставишь ему в вину? Ты осуждаешь незаконное домогательство. Его я не защищаю. Меня ты упрекаешь в том, что я оправдываю то самое, за что я, своим законом, назначил кару. Я караю незаконное домогательство, а не невиновность. Само домогательство я, даже вместе с тобой, буду осуждать, если захочешь. Ты сказал, что по моему докладу сенат принял постановление, гласящее, что если люди, за плату, выйдут навстречу кандидатам, если они, будучи наняты, станут их сопровождать, если во время боев гладиаторов места для народа, а также и угощение будут предоставлены трибам, то это будет признано нарушением Кальпурниева закона. И вот, сенат, признавая эти действия противозаконными, — если они действительно совершены — выносит в угоду кандидатам решение, в котором нет надобности; ведь весь вопрос о том, совершены ли противозаконные действия или не совершены; если они совершены, то сомневаться в их противозаконности не может никто. (68) Поэтому смешно оставлять невыясненным то, что сомнительно, и выносить решение о том, что ни для кого сомнительным быть не может. К тому же это было решено по требованию всех кандидатов, так что из постановления сената нельзя понять, ни в чьих интересах, ни против кого оно вынесено. Докажи поэтому, что Луций Мурена совершил подобные действия, тогда я соглашусь с тобой, что они были совершены противозаконно.
(XXXIII) «Когда он возвращался из провинции, навстречу ему вышло множество людей»[1063]. — Так обычно поступают, когда человек добивается консульства; кроме того, кому только не выходят навстречу, когда он возвращается домой? «Кто был в этой толпе?» — Прежде всего — допустим, что я не мог бы объяснить тебе это, — следует ли удивляться, что при прибытии такого мужа, кандидата в консулы, навстречу ему вышло так много народа? Если бы этого не произошло, пожалуй, было бы более удивительно. (69) А если я даже добавлю то, что не противоречит обычаю, — многих об этом просили? Неужели можно считать преступным или необычайным то, что в государстве, где мы, уступая просьбе, часто чуть ли не среди ночи приходим с окраин Рима, чтобы сопровождать на форум сыновей самых незначительных людей[1064], — что в этом государстве люди не сочли для себя трудным выйти в третьем часу на Марсово поле, особенно когда их попросили от имени такого мужа? А если пришли все товарищества откупщиков, к которым принадлежат многие из судей, сидящих здесь? А если это были многие весьма уважаемые люди из нашего сословия? А если все кандидаты сообща, эти любезнейшие люди, которые не могут допустить, чтобы кому-либо при въезде в Рим не было оказано должного почета, если, наконец, сам наш обвинитель Постум вышел навстречу Мурене с внушительной толпой своих друзей, то можно ли удивляться тому, что скопилось такое множество людей? Не говорю уже о клиентах, о соседях, о членах его трибы, обо всем войске Лукулла, прибывшем в те дни в Рим для участия в триумфе. Скажу одно: не было случая, чтобы в подобной услуге — и притом совершенно бескорыстной — любому человеку, не только если он ее вполне заслужил, но даже если он выразил такое желание, было отказано. (70) «Но его сопровождали многие». — Докажи, что это было сделано за плату, и я соглашусь с тобой в том, что это преступление. Но что, кроме этого, ставишь ты ему в вину? (XXXIV) «Зачем, — спрашивает обвинитель, — нужна вся эта свита?» Меня спрашиваешь ты, зачем нужно то, что всегда было в обычае? У незначительных людей есть лишь одна возможность либо заслужить милость нашего сословия, либо отблагодарить за нее, а именно содействовать нашему соисканию и сопровождать кандидата. Ведь невозможно, — да и нечего требовать, — чтобы мы или римские всадники целыми днями сопровождали своих близких [кандидатов]; если такие люди посетят наш дом, если они иногда проводят нас на форум, если они окажут нам честь один раз пройтись с нами по басилике, то мы уже в этом усматриваем большое уважение и внимание к себе. Но друзья, занимающие более скромное положение и ничем не занятые, должны непрерывно быть при нас; честные и щедрые мужи обычно не могут пожаловаться на недостаток внимания со стороны множества таких людей. (71) Итак, не отнимай у этих людей из низшего сословия приятной им возможности оказать нам услугу, Катон! Ведь они надеются получить от нас все; позволь же и им самим что-нибудь сделать для нас. Если это будут только их голоса, то этого мало: ведь их голоса большого значения не имеют. Наконец, они, как склонны говорить эти люди, не могут ни произносить речи в нашу пользу, ни давать обещания за нас, ни приглашать нас к себе домой. Всего этого они ожидают от нас и, по их мнению, за все то, что они от нас получают, они могут вознаградить нас одним только своим содействием. Поэтому они не посчитались ни с Фабиевым законом о численности сопровождающих, ни с постановлением сената, принятым в консульство Луция Цезаря[1065]. Ведь не существует кары, которая бы могла удержать услужливых людей низшего положения от соблюдения древнего обычая оказывать услуги.
(72) «Но места для присутствия во время зрелищ были распределены по трибам и множество людей было приглашено для угощения». Хотя Мурена этого вовсе не делал, судьи, а сделали это его друзья, следуя обычаю и соблюдая меру, все же я в связи с этим вспоминаю, Сервий, сколько точек[1066] потеряли мы из-за этих жалоб, высказанных в сенате. В самом деле, было ли время, — на нашей ли памяти или же на памяти наших отцов — когда бы не проявлялось этого честолюбия или, быть может, щедрости, выражавшейся в предоставлении друзьям и членам трибы мест в цирке и на форуме?[1067] Маленькие люди получали эти награды и преимущества от членов своей трибы в силу древнего обычая… [Лакуна.]
(XXXV, 73) [Если Мурене ставят в вину,] что начальник войсковых рабочих[1068] один раз предоставил места членам своей трибы, то что сказать о виднейших мужах, позаботившихся о целых отделениях в цирке для членов своей трибы? Все эти статьи обвинения насчет сопровождения, зрелищ и угощения народ счел проявлением излишнего рвения с твоей стороны, Сервий! Мурену же в этом отношении оправдывает авторитет сената. Разве сенат считает выход навстречу преступлением? — «Нет, но выход за плату». — Приведи улики. А если сопровождает большая толпа? — «Нет, только если она нанята». — Докажи. Разве предоставлять места во время зрелищ и приглашать для угощения — преступление? — «Отнюдь нет, но не такое множество людей». — Что это значит — множество людей? — «Всех без исключения». Однако, если Луций Натта[1069], молодой человек из знатного рода (кто он такой, каковы его намерения ныне и каким мужем он станет, мы видим), хотел снискать расположение всаднических центурий как в этом случае, выполняя свой долг родства, так и на будущее время, то это не должно быть вменено в вину и в преступление его отчиму; и если дева-весталка, близкая родственница Луция Мурены, отдала ему свое место для присутствия на боях гладиаторов[1070], то ни она не нарушила долга чести, ни он ни в чем не виноват. Все это — взаимные услуги между близкими людьми, удовольствие для маленьких людей, обязанности кандидатов.
(74) Но сурово и по-стоически говорит со мной Катон; он не находит допустимым снискивать расположение угощением и считает, что во время предоставления должностей подкупать людей удовольствиями не подобает. Поэтому если человек по случаю соискания пригласит людей на обед, то его следует осудить? «Разумеется, — говорит он, — и ты станешь добиваться высшего империя, высшего авторитета, хочешь встать у кормила государства, потворствуя страстям людей, ослабляя их мужество и доставляя им наслаждения? Чего ты добивался, — спрашивает он, — доходов ли сводника, получаемых им от кучки развратных юношей, или же владычества над миром, которое вручает римский народ?» Наводящая ужас речь, но ее отвергают наши обычаи, условия жизни, нравы, даже наши гражданские установления. Ведь ни лакедемоняне, у которых ты заимствовал житейские правила и особенности речи[1071] и которые каждый день едят, возлежа на деревянных ложах, ни, во всяком случае, критяне, из которых никто никогда не вкушал пищи лежа, не сохранили своих государств в неприкосновенности лучше, чем римляне, уделяющие должное время и удовольствию и труду. Из этих двух народов один был покорен одним только прибытием нашего войска