[1389], запрещают Двенадцать таблиц[1390], ибо это — привилегия; никто никогда не предлагал ее. При нашем гражданском устройстве это самая жестокая, самая губительная, самая нестерпимая мера. К чему сводятся значение злосчастного слова «проскрипция»[1391] и все бедствия времен Суллы, особенно памятные нам ввиду их жестокости? Я думаю — к каре, постигшей римских граждан поименно и без суда. (44) И вы, понтифики, дадите своим решением и авторитетом народному трибуну власть подвергать проскрипции тех, кого он захочет? Я спрашиваю вас: что это, как не проскрипция, — «Повелеваете ли вы, приказываете ли вы, чтобы Марк Туллий не находился среди граждан и чтобы его имущество принадлежало мне?» Ибо так было на деле, хотя он составил ее в других выражениях? Разве это плебисцит? Или закон? Или рогация?[1392] Можете ли вы это стерпеть? Может ли государство перенести, чтобы отдельных граждан удаляли из государства на основании одной строчки? Я, со своей стороны, уже все испытал; не боюсь ни насилия, ни нападок; я доставил удовлетворение ненавистникам, успокоил ненависть бесчестных людей, насытил также и вероломство и преступность предателей; наконец, о моем деле, на которое, казалось, была обращена ненависть пропащих граждан, уже вынесли свое суждение все города, все сословия, все боги и люди. (45) О самих себе, понтифики, о детях своих и о прочих гражданах должны вы позаботиться в соответствии со своим авторитетом и мудростью. Ибо, с одной стороны, предками нашими судам народа была дана власть в столь разумных границах, что, во-первых, поражение в правах не должно было сопровождаться денежной пеней; во-вторых, никто не мог быть обвинен без заблаговременного назначения дня суда — с тем, чтобы должностное лицо объявляло об обвинении трижды, каждый раз через день, прежде чем наложить пеню и начинать суд, чтобы четвертое обвинение было заблаговременно назначено через три нундины; в этот день и должен состояться суд. С другой стороны, обвиняемому было сделано много уступок, позволяющих ему умилостивить судей и привлечь к себе сострадание; далее, народ доступен мольбам, оправдательного приговора легко добиться; наконец, даже в том случае, если какое-нибудь обстоятельство — в связи ли с авспициями или по какой другой причине — делало суд невозможным в тот день, то отменялся суд по всему делу[1393]. Но если таков порядок в деле, где имеются налицо обвинение, обвинитель, свидетели, то может ли быть что-либо более недостойное, чем случай, когда о гражданских правах, о детях и обо всем достоянии человека, который и не получал приказания явиться, и не был вызван в суд, и не был обвинен, подают голос наймиты, убийцы, нищие и негодяи, причем это считается законом? (XVIII, 46) И если он мог сделать это по отношению ко мне, которого оберегали почетное положение, достоинство, общее благо, государственная деятельность; по отношению ко мне, чье имущество, наконец, не было предметом домогательства, ко мне, которому повредило только изменение и ухудшение общего положения в государстве[1394], то что же произойдет с теми людьми, которые по своему образу жизни далеки от всенародных почестей, от блеска и известности, но чье имущество так велико, что на него находится уж очень много охотников среди обнищавшей расточительной знати? (47) Сделайте такие меры дозволенными для народного трибуна и бросьте хотя бы один взгляд на молодежь, а особенно на тех, кто, по своей алчности, видимо, уже добивается власти трибуна: клянусь богом верности, стоит только вам подтвердить это право, как найдутся целые коллегии народных трибунов, которые сговорятся между собой насчет захвата имущества самых богатых людей, особенно если дадут народу возможность поживиться и посулят ему раздачу.
И что предложил этот опытный и искусный составитель законов?[1395]«Повелеваете ли вы, приказываете ли вы, чтобы Марк Туллий был лишен воды и огня?» Жестокое беззаконие, недопустимое без суда даже по отношению к преступнейшему гражданину. Но ведь он не предложил, «…чтобы был лишен». Что же предложил он? «Чтобы оказался лишенным». О негодяй, о чудовище, о злодей! Это Клодий составил для тебя этот закон, еще более грязный, чем его язык, чтобы оказался лишенным тот, кто не был лишен воды и огня? С твоего позволения, любезнейший Секст, так как ты теперь диалектик и лижешь также и такое[1396], может ли то, что не было сделано, оказаться сделанным и быть внесено на рассмотрение народа, закреплено какими-то словами или подтверждено голосованием? (48) Вот с каким составителем законов, вот с каким советчиком, вот с каким слугой, самым нечистым из всех не только двуногих, но даже и четвероногих существ, ты и погубил государство. И ведь ты не был так туп и так безумен, чтобы не знать, что Секст Клодий для того и живет, чтобы нарушать законы, а чтобы их составлять, есть другие люди. Но ни над одним из них и ни над одним из других людей, хоть сколько-нибудь благоразумных, ты властен не был. И ты не мог пригласить ни тех составителей законов, кого приглашали другие, ни архитекторов для строительства[1397], ни того понтифика, какого хотел[1398]; далее, даже ценой доли в добыче ты не мог найти ни скупщика, ни поручителя, кроме своих же головорезов, ни, наконец, человека, готового подать голос за твою проскрипцию, если не считать воров и убийц.
(XIX, 49) И вот, когда ты, гордый и всесильный, носился по форуму, как всенародно известная распутница, твои пресловутые дружки, прикрывавшиеся и сильные одной твоей дружбой и понадеявшиеся на народ, терпели полное поражение, так что теряли голоса даже твоей Палатинской трибы[1399]. Те из них, которые являлись в суд, — независимо от того, были ли они обвинителями или же обвиняемыми, — подвергались осуждению, хотя ты и выступал в их защиту. Наконец, даже небезызвестный выскочка Лигур, твои продажный приспешник и помощник[1400], который был обойден в завещании своего брата Марка Папирия и получил отказ в суде[1401], сказал, что хочет возбудить преследование за его смерть. Секста Проперция он привлек к суду, но обвинять его он, будучи соучастником в злоупотреблении властью и в преступлении, совершенном другим человеком, не решился, боясь наказания за злостное обвинение[1402]. (50) Вот о каком законе я говорю; он кажется предложенным как будто по правилам, но всякий, кто хотя бы прикоснулся к нему (пальцем ли, словом ли, в связи с грабежом ли или с голосованием[1403]), куда бы ни обратился, отступал отвергнутый и разбитый.
А если эта проскрипция составлена в таких выражениях, что она сама себя отменяет? Ведь она гласит: «Так как Марк Туллий внес в книги подложное постановление сената, …»[1404]. Итак, если он внес в книги подложное постановление сената, то рогация действительна; если не вносил, то нет. Не кажется ли тебе, что сенат признал достаточно ясно, что я не только не подменял решения сословия сенаторов, но даже был, с основания Рима, единственным человеком, строжайше повиновавшимся сенату? Вот сколькими способами я доказываю, что этот твой закон, как ты называешь его, законом не является! Далее, если даже ты по нескольким вопросам провел решение при единственном метателе жребия[1405], то неужели же ты все-таки думаешь, что того, чего в большинстве своих законов не добился Марк Друс, этот неподкупный муж, имея советчиками Марка Скавра и Луция Красса[1406], можешь добиться ты, человек, способный на всяческие злодеяния и гнусности, имея сторонниками Децимов и Клодиев? (51) Насчет меня ты провел решение, чтобы мне не предоставляли крова, а не решение, чтобы я уехал; ведь даже ты не мог сказать, что мне нельзя было находиться в Риме. (XX) В самом деле, что мог бы ты сказать? Что я осужден? Ни в коем случае. Что я изгнан? Каким же образом? Но не было написано даже, чтобы я удалился; говорилось о каре, которой подлежал тот, кто бы меня принял; этой карой все пренебрегли; об изгнании не говорилось нигде. Но пусть даже и говорилось. А надзор за общественными работами?[1407] А написание твоего имени?[1408] Не кажется ли тебе все это равносильным грабежу моего имущества? Не говорю уже о том, что, по Лициниеву закону, ты не мог забрать это заведывание[1409] себе. Как? А то, что ты сейчас защищаешь перед понтификами, — консекрация моего дома[1410], сооружение памятника в моем владении, дедикация статуи — все, совершенное тобой на основании одной жалкой рогации, так же ли нераздельно все это, как то, что ты провел насчет меня, назвав меня по имени? (52) Так же нераздельно, клянусь Геркулесом, как те постановления, которые ты же провел в одном законе, — чтобы царь Кипра, чьи предки всегда были союзниками и друзьями нашего народа, вместе со всем своим имуществом был передан глашатаю для продажи с аукциона, и чтобы в Византий были возвращены изгнанники. «На одного и того человека, — говорит Клодий, — я возложил два поручения». Что же? Если бы он поручил одному и тому же человеку потребовать в Азии кистофоры, затем поехать в Испанию — с тем, чтобы ему после отъезда из Рима можно было добиваться консульства и чтобы он, будучи избран, получил провинцию Сирию