(77) Теперь допустим, что не за преступление понес я кару, но был осужден по суду. За что? Кто привлекал меня когда-либо к суду на основании того или иного закона? Кто требовал меня в суд? Кто мне назначал день явки? Так может ли нести наказание, установленное для осужденного, человек, который осужден не был? Разрешено ли это трибуну или народу? Впрочем, когда же проявил ты себя сторонником народа, кроме того случая, когда ты совершил жертвоприношение за народ?[1436] Но предки оставили нам закон, гласящий, что римский гражданин может утратить право распоряжаться самим собой и свои гражданские права только при условии своего собственного согласия, что ты мог понять на своем личном примере: хотя при твоей адопции ничего не было совершено законно, тебя, я уверен, все же спросили, согласен ли ты на то, чтобы Публий Фонтей имел по отношению к тебе право жизни и смерти, как по отношению к сыну? Поэтому я и спрашиваю: если бы ты дал отрицательный ответ или промолчал, а тридцать курий все же приняли такое постановление, имело ли бы оно силу? Разумеется, нет. Почему же? Потому, что предки наши, которые держали сторону народа не притворно и не ложно, а искренне и мудро, составили законы так, что ни один гражданин не может утратить свободы против своей воли. (78) Более того, по их повелению, даже если децемвиры[1437] вынесут несправедливый приговор по делу о свободе, то и в этом случае уже решенное дело может (и это установлено только для дел такого рода) пересматриваться, сколько бы раз осужденный этого ни пожелал. Что же касается гражданских прав, то никто никогда не должен их терять без своего согласия, несмотря ни на какое повеление народа. (XXX) Римские граждане, выезжавшие в латинские колонии, могли становиться латинянами только в том случае, если давали на это согласие и вносили свои имена в списки; осужденные за уголовные преступления лишались прав нашего гражданства только после того, как их принимали в число граждан того места, куда они прибывали с целью «перемены местожительства», то есть переселения. Но поступать так их заставляли не лишением гражданских прав, а запретом предоставлять им кров, воду и огонь. (79) Римский народ по предложению диктатора Луция Суллы[1438], внесенному им в центуриатские комиции, отнял у муниципиев гражданские права, отнял у них и землю; решение о земле было утверждено, так как на то была власть народа; лишение гражданских прав не осталось в силе даже в течение того времени, пока оставалось в силе оружие Суллы. У жителей Волатерры, хотя они тогда даже не сложили еще оружия, Луций Сулла, победитель, восстановив государственную власть, не смог отнять гражданских прав при посредстве центуриатских комиций, и поныне жители Волатерры, не говорю уже — как граждане, но как честнейшие граждане, вместе с нами пользуются этими гражданскими правами. А мог ли Публий Клодий, ниспровергнув государственную власть, лишить гражданских прав консуляра, созвав собрание, наняв шайки не только неимущих людей, но даже и рабов, во главе с Фидулием, который утверждает, что его самого в тот день в Риме не было? (80) А если его не было в Риме, то как велика твоя наглость! Ведь ты вырезал [на меди] его имя! Насколько безвыходно было твое положение, когда, даже солгав, ты не мог представить лучшего поручителя! Но если он подал свой голос первым, что ему было легко сделать, так как он за неимением крова переночевал на форуме, то почему ему было не поклясться, что он был в Гадах, раз ты доказал, что ты был в Интерамне?[1439] Итак, ты, сторонник народа, думаешь, что наши гражданские права и свобода должны быть ограждены законом, гласящим, что в случае, если на вопрос народного трибуна: «Повелеваете ли вы, приказываете ли вы, …» сотня Фидулия скажет, что она повелевает и приказывает, каждый из нас может утратить свои гражданские права? Если это так, то предки наши не были сторонниками народа; ведь они свято установили такие законы о гражданских правах и свободе, которые не могут быть поколеблены ни силой обстоятельств, ни полномочиями должностных лиц, ни уже принятым судебным решением, ни, наконец, властью всего римского народа, которая в остальных делах — всего выше. (81) А ты, похититель гражданских прав, провел закон насчет уголовных преступлений[1440] в угоду какому-то Менулле из Анагнии[1441], который в благодарность за этот закон воздвиг тебе статую в моих владениях, чтобы само это место, ввиду твоего столь великого преступления, опровергло законность и надпись на статуе. Это обстоятельство причинило виднейшим членам анагнийского муниципия гораздо большее огорчение, чем то, какое им причинили преступления, совершенные в Анагнии этим гладиатором.
(XXXI, 82) Далее, даже если о лишении меня прав и никогда не было написано в самой твоей рогации, за которую Фидулий, по его словам, не голосовал (а ведь ты, желая возвеличить свои деяния во время своего блистательного трибуната, ссылаешься на великие достоинства такого человека и за него, как своего поручителя, держишься крепко), итак, если ты не вносил насчет меня предложения о том, чтобы я не только не был в числе граждан, но и лишился того положения, какое я занял на основании почетных должностей, предоставленных мне римским народом, то как же ты все-таки решаешься оскорблять своими речами того, кого, после неслыханного преступления прежних консулов, как видишь, почтили своими решениями сенат, римский народ, вся Италия? Того, о ком даже в его отсутствие ты, на основании своего собственного закона, не мог утверждать, что он не сенатор? И в самом деле, где провел ты закон о запрещении предоставлять мне воду и огонь? Те предложения, какие Гай Гракх провел о Публии Попилии, а Сатурнин — о Метелле[1442], эти величайшие мятежники внесли о честнейших гражданах не в той форме, чтобы предоставлять воду и огонь «оказалось запрещенным» (так это не могло быть проведено), но чтобы «было запрещено». Где сделал ты оговорку о том, чтобы цензор не вносил меня в список сенаторов в подобающем мне месте списка? Обо всех, даже об осужденных людях, подвергнутых такому интердикту, это записано в законах. (83) Спроси же об этом у Клодия, составителя твоих законов; вели ему явиться; он, конечно, прячется, но если ты прикажешь его разыскать, его найдут у твоей сестры, притаившимся, с опущенной головой. Но если никто, будучи в здравом уме, никогда не называл изгнанником твоего отца[1443], клянусь богом верности, выдающегося и непохожего на вас гражданина, который, после того как народный трибун совершил промульгацию о нем, отказался явиться в суд ввиду несправедливостей, царивших в памятные нам времена Цинны, и был лишен империя; если законная кара не навлекла на него позора, так как постигла его во времена произвола, то могла ли кара, установленная для осужденного, быть применена ко мне, кому никогда не был назначен срок явки в суд, кто и не был обвинен и никогда не был привлечен к суду народным трибуном, тем более такая кара, которая не указана даже в самой рогации? (XXXII, 84) Обрати при этом внимание на разницу между величайшей несправедливостью, постигшей твоего отца, и моей судьбой и моим положением. Имя твоего отца, честнейшего гражданина, сына прославленного мужа (будь твой отец жив, ты, ввиду его строгости, конечно, не был бы жив), цензор Луций Филипп[1444], его племянник, пропустил, оглашая список сенаторов; ибо он не мог объяснить, почему не должно оставаться в силе то, что было решено при том государственном строе, при котором он в те самые времена захотел быть цензором. Что касается меня, то цензорий[1445] Луций Котта, принеся клятву, сказал в сенате, что если бы он был цензором в мое отсутствие, то назвал бы меня в числе сенаторов в мою очередь.
(85) Кто назначил судью на мое место?[1446] Кто из моих друзей составил завещание в мое отсутствие, не уделив мне того же, что уделил бы мне, будь я в Риме?[1447] Кто, уже не говорю — из числа граждан, но даже из числа союзников поколебался принять меня вопреки твоему закону и мне помочь? Наконец, весь сенат задолго до внесения закона обо мне постановил выразить благодарность тем городским общинам, которые приняли Марка Туллия, — и только? Да нет же, — гражданина с величайшими заслугами перед государством[1448]. И один ты, злонамеренный гражданин, утверждаешь, что, будучи восстановлен в правах, не является гражданином тот, кого и во время его изгнания весь сенат всегда считал, не говорю уже — гражданином, нет, даже выдающимся гражданином!
(86) Правда, нам скажут, что по свидетельству летописей римского народа и памятников древности знаменитый Кесон Квинкций[1449], Марк Фурий Камилл[1450] и Гай Сервилий Агала[1451], несмотря на свои величайшие заслуги перед государством, все же испытали на себе силу гнева народа, возбужденного против них; однако, после того как они, осужденные центуриатскими комициями, удалились в изгнание, тот же народ, смилостивившись, снова восстановил их в их прежнем высоком положении. Но если — даже несмотря на то, что они были осуждены, — их несчастья не только не уменьшили славы их знаменитого имени, но принесли ему почет (ибо, хотя и больше хочется завершить свой жизненный путь, не изведав скорби и несправедливости, все же сожаление сограждан об отсутствии человека больше способствует его бессмертной славе, чем жизнь, прошедшая