[2089]. (8) Кто же не знает, что в суде по делу об убийстве обычно либо вообще отрицают, что оно было совершено, либо доказывают, что оно было совершено по справедливости и по праву? Или вы, быть может, думаете, что Публий Африканский был лишен разума? Ведь он, когда народный трибун Гай Карбон, желая возбудить мятеж, спросил его на народной сходке, каково его мнение о смерти Тиберия Гракха, ответил, что это убийство он считает законным[2090]. Если бы убийство преступных граждан считалось беззаконием, то следовало бы признать совершившими беззаконие и знаменитого Агалу Сервилия[2091], и Публия Насику[2092], и Луция Опимия[2093], и Гая Мария[2094], и сенат в мое консульство[2095]. Поэтому-то, судьи, ученейшие люди не без основания передали нам в своих сочинениях рассказы о том, как тот, кто, мстя за отца, убил свою мать, был, когда голоса людей разделились, оправдан голосом божества и притом именно голосом самой мудрой из богинь[2096]. (9) Итак, если Двенадцать таблиц[2097] разрешили безнаказанно убивать вора ночью при всяких обстоятельствах, а днем — в случае, если он станет защищаться оружием, то кто станет утверждать, что наказанию подлежит всякое убийство, при каких бы обстоятельствах оно ни произошло, когда мы видим, что сами законы иногда как бы вручают нам меч для убийства? (IV) Но если в известных случаях имеется законное основание для убийства (а таких случаев много), то в одном из них убийство не только законно, но даже необходимо, а именно, в случае, когда силой оказывают сопротивление насилию. Однажды в войске Мария один военный трибун, родственник этого полководца, пытался лишить солдата целомудрия и был убит тем, к кому он хотел применить насилие; ибо честный юноша предпочел совершить опасный поступок, лишь бы не претерпеть позора. И выдающийся муж не признал его виновным в преступлении и не наказал. (10) Но как может быть противозаконно убит человек, подстерегающий в засаде, и разбойник? Зачем же нам свита, зачем мечи? Их, несомненно, не дозволялось бы иметь, если бы ими не дозволялось пользоваться ни при каких обстоятельствах. Итак, судьи, существует вот какой не писаный, но естественный закон, который мы не заучили, не получили по наследству, не вычитали, но взяли у самой природы, из нее почерпнули, из нее извлекли; он не приобретен, а прирожден; мы не обучены ему, а им проникнуты: если нашей жизни угрожают какие-либо козни, насилие, оружие разбойников или недругов, то всякий способ самозащиты оправдан. (11) Ибо молчат законы среди лязга оружия и не велят себя ждать, если тому, кто захочет ожидать их помощи, придется пострадать от беззакония раньше, чем покарать по закону. Впрочем, возможность защиты весьма мудро и как бы молчаливо нам предоставляет сам закон[2098], запрещающий не убийство, а ношение оружия с целью убийства. Поэтому, судьи, пусть это положение и станет основой этого судебного разбирательства; ведь я не сомневаюсь, что смогу убедить вас в справедливости своей защиты, если вы будете твердо помнить то, чего вам не следует забывать: тот, кто устроил засаду, может быть убит на законном основании.
(V, 12) Перехожу к тому, о чем так часто говорят недруги Милона: будто сенат признал, что резня, при которой Публий Клодий был убит, есть деяние, направленное против государства. Но в действительности сенат одобрил ее не только своим голосованием, но и знаками сочувствия. Сколько раз говорил я в сенате по этому делу! При каком одобрении со стороны всего сословия сенаторов, одобрении отнюдь не молчаливом и не тайном! И действительно, разве в сенате, собиравшемся в полном составе, нашлось когда-либо четверо или, самое большее, пятеро сенаторов, которые бы не одобрили дела Милона? Это показывают и те сходки едва уцелевших людей, которые созывал этот вот опаленный огнем народный трибун[2099], где он изо дня в день с ненавистью кричал о моем «владычестве», говоря, что сенат постановляет не то, что находит нужным, а то, чего хочу я. Если это следует называть владычеством, а не скромным влиянием, основанным на больших заслугах перед государством и служащим всякому честному делу, или же известным расположением честных людей ко мне, основанным на моих услугах и трудах, то я согласен — пусть это так и называется, лишь бы я мог использовать его на благо честных людей и против безумия негодяев. (13) Что касается этого суда, то, хотя он и вполне справедлив, все же сенат никогда не признавал нужным учреждать его; ведь существовали законы, существовали постоянные суды и по делам об убийстве и по делам о насильственных действиях, а смерть Публия Клодия не причинила сенату столь великого горя и скорби, чтобы следовало назначать чрезвычайный суд. И право, если некогда у сената была вырвана из рук власть назначать суд о кощунственном блудодеянии этого человека[2100], то кто может поверить, чтобы сейчас тот же сенат признал нужным учредить постоянный суд по поводу его гибели. Итак, почему сенат признал поджог Курии, осаду дома Марка Лепида[2101] и резню деяниями, направленными против государства? Потому, что в свободном государстве, в среде граждан всякое насилие всегда было деянием противогосударственным. (14) Правда, и упомянутая мной защита против насильственных действий не всегда желательна, но иногда необходима. Или вы, быть может, думаете, что в тот день, когда был убит Тиберий Гракх, или в тот день, когда был убит Гай, или в тот день, когда, хотя и ради блага государства, было подавлено вооруженное выступление Сатурнина, государству все же не было нанесено раны. (VI) Поэтому, так как стало известно, что на Аппиевой дороге произошла резня, я сам определил, что противогосударственное деяние совершил не тот, кто защищался, но так как здесь были и насильственные действия и засада, то решение вопроса о виновности я отложил до суда, а деяние заклеймил. И если бы тот самый бешеный народный трибун позволил сенату осуществить, что сенат признавал нужным, то этого чрезвычайного суда у нас бы не было. Ведь сенат пытался вынести постановление, чтобы суд происходил на основании старых законов, но только вне очереди; однако голосование было произведено раздельно[2102], по чьему-то требованию[2103], впрочем, нет никакой необходимости разглашать позорные поступки каждого сенатора. И вот остальная часть решения сената была уничтожена купленной интерцессией.
(15) «Но ведь Гней Помпей, внеся свое предложение, тем самым высказался также и о самом событии и о судебном деле; ведь он внес предложение по поводу резни, которая будто бы произошла на Аппиевой дороге и при которой был убит Публий Клодий». Какое же предложение он внес? Разумеется, чтобы было произведено следствие. Что же надо расследовать? Совершено ли убийство? Но это установлено. Кем? Но это известно. Следовательно, Помпей видел, что, даже если факт признан, все же есть возможность, согласно праву, взять на себя защиту; ибо, если бы Гней Помпей не думал, что и тот, кто признается в своем преступлении, может быть оправдан, — ведь он видел, что и мы ничего не отрицаем, — то он никогда не приказал бы расследовать дело, а при вынесении приговора не дал бы вам в руки и ту, и другую букву — и спасительную и гибельную[2104]. Мне, право, кажется, что Гней Помпей не только не вынес сколько-нибудь строгого суждения о Милоне, но, по-видимому, даже указал, что́ именно вам надо иметь в виду при вынесении приговора; ведь тот, кто не просто назначил кару человеку, который сознается в своем преступлении, но предоставил возможность защиты, нашел нужным расследовать причину гибели, а не самый факт. (16) Потом Помпей, конечно, сам скажет, почему он счел нужным по собственному почину сделать эту уступку — во имя ли Публия Клодия или же ввиду нынешнего положения вещей.
(VII) В своем собственном доме был убит народный трибун Марк Друс[2105], знатнейший муж, защитник сената, а при тех обстоятельствах, можно сказать, его опора, дядя этого вот нашего судьи, храбрейшего мужа Марка Катона; перед народом вопрос о его смерти поставлен не был; сенат суда не назначал. От своих отцов мы слыхали, сколь великой скорбью был охвачен этот город, когда Публий Африканский[2106], почивавший у себя дома, был ночью злодейски убит. Кто тогда тяжко не вздохнул? Кто не предавался печали из-за того, что человеку, которого — если бы это только было возможно — все желали бы видеть бессмертным, не дали умереть естественной смертью? Но разве было предложено назначить по делу о смерти Публия Африканского какой бы то ни было суд? Как известно, нет. (17) Почему же? Потому, что убийство прославившегося человека — такое же злодеяние, как и убийство человека неизвестного. Пусть при жизни выдающиеся люди отличаются своим достоинством от людей незначительных; но смерть и тех, и других, если ее причиной было преступление, должна подлежать одной и той же каре и действию одних и тех же законов. Или, быть может, человек, убивший своего отца-консуляра, будет более отцеубийцей, чем тот, кто убьет своего отца, человека незначительного? Или гибель Публия Клодия была ужаснее оттого, что он был убит среди памятников своих предков? Ведь обвинители часто говорят это; можно подумать, что знаменитый Аппий Слепой