Помимо всего прочего, эта война против царей, происходящая в Азии, требует не одной только воинской доблести, которой Гней Помпей обладает в исключительной степени, но и многих других выдающихся душевных качеств. Нелегко нашему императору, находясь в Азии[541], Киликии, Сирии и в более отдаленных царствах, не помышлять ни о чем другом, как только о враге и только о своей славе. Ведь даже если находятся люди, воздержные, совестливые и умеющие владеть собой, все же никто не считает их такими ввиду наличия огромного числа людей алчных. (65) Трудно выразить словами, квириты, как чужеземные народы ненавидят нас за распущенность и несправедливость тех людей, которых мы в течение последнего времени к ним посылали облеченными империем. Как вы думаете, остался ли в тех краях хотя бы один храм, к которому наши должностные лица отнеслись бы с должным уважением, как к святилищу, хотя бы один город, который они признали бы неприкосновенным, хотя бы один дом, достаточно крепко запертый и защищенный? Они уже выискивают богатые и благоденствующие города, чтобы объявить им войну под любым предлогом, лишь бы получить возможность разграбить их. (66) Я бы охотно при всех обсудил этот вопрос с Квинтом Катулом и Квинтом Гортенсием, выдающимися и прославленными мужами, ведь они знают раны наших союзников, видят их несчастья, их жалобы слышат. Как вы думаете, зачем вы посылаете войска — в защиту ли союзников и против врагов, или же, под предлогом войны с врагами, против наших союзников и друзей? Найдется ли теперь в Азии хоть один город, который мог бы удовлетворить прихоти и притязания, не говорю уже — императора или легата, но даже одного военного трибуна?[542]
(XXIII) Итак, даже если у вас есть на примете человек, которого вы считаете способным победить войска царей, вступив с ними в сражение, он все же не окажется подходящим для ведения этой войны с царями в Азии, если только он не в силах удержать свои руки, глаза и душу от посягательств на имущество наших союзников, на их жен и детей, на убранство их храмов и городов, на золото и сокровища царей. (67) Как вы думаете, — есть ли среди замиренных городов хотя бы один, который остался бы богатым?[543] Есть ли среди богатых хотя бы один, который этим людям казался бы замиренным? Прибрежные города, квириты, просили о назначении Гнея Помпея не ввиду одной только его военной славы, но и ввиду его воздержности. Ведь они видели, как наши преторы, за редкими исключениями, из года в год обогащались за счет денег, собранных на государственные нужды, между тем как их так называемые флоты, постоянно терпя поражения, приносили нам один только позор[544]. А ныне? Эти противники передачи всей полноты власти одному человеку будто бы не знают, какой жадностью охвачены люди, выезжающие в провинции, какие они для этого делают затраты, какие заключают условия. Как будто мы не видим, что Гнея Помпея вознесли столь высоко не только его собственные доблести, но и чужие пороки. (68) Поэтому вы можете без всяких сомнений доверить всю полноту власти Помпею, на протяжении стольких лет оказавшемуся единственным человеком, чье прибытие во главе войска в города наших союзников приносит им радость.
Но если вы считаете нужным, квириты, чтобы я подкрепил это предложение мнением авторитетных людей, то я укажу вам на человека, опытнейшего в войнах всякого рода и важнейших государственных делах, — на Публия Сервилия; подвигами своими на суше и на море он заслужил, чтобы вы, обсуждая вопрос о войне, признали его мнение самым веским из всех. Укажу на Гая Куриона, удостоенного вами высших милостей, совершившего славнейшие подвиги и в высшей степени одаренного и разумного[545]; укажу на Гнея Лентула, которого вы, удостоив его высших должностей, признали человеком исключительной мудрости и строгих правил[546]. Укажу на Гая Кассия, отличающегося редкостной неподкупностью, искренностью и непоколебимостью[547]. Смотрите, как спокойно мы, основываясь на их суждениях, можем отвечать на речи людей, не согласных с нами.
(XXIV, 69) При этих обстоятельствах, Гай Манилий, я прежде всего хвалю и полностью поддерживаю внесенный тобой закон, твое решение и твое суждение; затем я призываю тебя остаться, с одобрения римского народа, верным своему мнению и не страшиться ни насилия, ни угроз с чьей бы то ни было стороны. Во-первых, ты, мне думается, достаточно храбр и непоколебим; во-вторых, при виде такой огромной толпы, которая здесь, как мы видим, снова с таким восторгом наделяет полномочиями того же самого человека, разве мы можем сомневаться в правоте своего дела и в своем конечном успехе? Сам же я обещаю и обязуюсь перед тобой и перед римским народом посвятить свершению этого дела все свое усердие, ум, трудолюбие, дарование, все то влияние, каким я пользуюсь благодаря милости римского народа, то есть благодаря своей преторской власти, а также своему личному авторитету, честности и стойкости. (70) И я призываю в свидетели всех богов и в особенности тех, которые являются покровителями этого священного места[548] и видят все помыслы всех государственных мужей; делаю это не по чьей-либо просьбе, не с целью приобрести своим участием в этом деле расположение Гнея Помпея, не из желания найти в чьем-либо мощном влиянии защиту от возможных опасностей и помощь при соискании почетных должностей, так как опасности я — насколько человек может за себя ручаться — легко избегну своим бескорыстием; почестей же я достигну не благодаря одному человеку, не выступлениями с этого места, а, при вашем благоволении, все тем же своим неутомимым трудолюбием.
(71) Итак, все взятое мной на себя в этом деле, квириты, было взято — я твердо заявляю об этом — ради блага государства, и я настолько далек от стремления приобрести чье-либо расположение, что даже навлек на себя — я это понимаю — и явное и тайное недоброжелательство многих людей и притом без настоятельной необходимости для себя лично, но не без пользы для вас. Однако я, будучи вами удостоен почетной должности и получив от вас, квириты, такие значительные милости, решил, что вашу волю, достоинство государства и благополучие провинций и союзников мне следует ставить выше, чем все свои личные выгоды и расчеты.
6. Речь в защиту Авла Клуенция Габита[В суде, 66 г. до н. э.]
Суд над Клуенцием происходил на основании Корнелиева закона об убийцах и отравителях, проведенного Суллой в 81 г. Председателем суда был Квинт Воконий Насон, обвинение поддерживали Тит Аттий и молодой Аббий Оппианик. Обвиняемый Авл Клуенций Габит, родом из Ларина, был римским всадником. По словам Цицерона, между ним и его матерью Сассией возникла вражда, когда Сассия отбила у своей дочери, сестры обвиняемого, ее мужа Авла Аврия Мелина и вступила с ним в брак. Когда Мелин был убит после захвата власти Суллой, Сассия вышла замуж — уже в третий раз — за его убийцу, Стация Аббия Оппианика. История вражды между Клуенцием, с одной стороны, и Сассией и Оппиаником — с другой, и составляет содержание всего дела.
Оппианик будто бы умертвил пятерых жен, одну за другой, своего брата Гая Оппианика и его жену Аврию; он совершил и ряд других убийств. Спасаясь от преследований Авриев, он отправился в лагерь Квинта Метелла Пия, сторонника Суллы. Победа Суллы в гражданской войне позволила Оппианику возвратиться в Ларин и расправиться со своими обвинителями, внеся их в проскрипционные списки. Так погиб, в частности, Авл Аврий Мелин, на вдове которого, Сассии, Оппианик впоследствии женился. Сассия условием своего согласия на брак поставила, чтобы Оппианик устранил своих двух малолетних сыновей. Вскоре между Клуенцием и Оппиаником возникло недоразумение в связи с событиями в Ларине — из-за марциалов, служителей культа Марса, бывших на полурабском положении; Оппианик настаивал на том, что они — свободные люди, а это наносило ущерб интересам муниципия; дело было перенесено в Рим, Клуенций выступал от имени муниципия.
По словам Цицерона, это обстоятельство и желание Оппианика обеспечить себе в будущем права на имущество Сассии натолкнули его на попытку отравить Клуенция, которая была раскрыта и дала повод к судебному преследованию виновных: вольноотпущенника Скамандра, которого защищал Цицерон, и Гая Фабриция, патрона Скамандра. Суд под председательством Гая Юния осудил обвиняемых (74 г.). Затем суд, в том же составе (32 судьи) осудил самого Оппианика. Этот приговор породил толки о подкупе суда; их распространял народный трибун Луций Квинкций, защищавший Оппианика. Восемь судей (из семнадцати, голосовавших за осуждение) подверглись наказанию; сам Клуенций в 70 г. получил замечание от цензоров. Они исключили из сената двоих судей. В 72 г. Оппианик умер при неясных обстоятельствах. Цицерон дает понять, что в его смерти была виновна Сассия, но она обвинила в ней своего сына Авла Клуенция и подвергла пытке своих рабов, чтобы вырвать у них нужные ей показания.
Речь Цицерона состоит из двух частей — первая (§ 9—160) касается вопроса о подкупе «Юниева суда» 74 г., поставленном в вину Клуенцию; вторая (§ 164—194) — вопроса об отравлении Оппианика. Подкуп суда подпадал под действие Корнелиева закона об убийцах и отравителях только в том случае, если был совершен членом сословия сенаторов; Клуенций как римский всадник под его действие не подпадал. Цицерон этой оговоркой не воспользовался. Клуенций, по-видимому, был оправдан.
(I, 1) Я заметил, судьи, что вся речь обвинителя была разделена на две части: в одной из них он, будучи уверен в застарелом предубеждении против приговора Юниева суда