. Он, разумеется, сделал это не из благоговения перед этим издревле населенным местом и не для того, чтобы само место это свидетельствовало о бедствии, постигшем тех, кто с нашим городом вступил в борьбу за владычество; нет, просто он не был так рьян, как Рулл, да, пожалуй, он и не мог найти покупателя для этого места. Наконец, к числу этих земель, [принадлежавших царям,] захваченных в прежние войны благодаря мужеству выдающихся императоров, Рулл присоединяет царские земли, которыми Митридат владел в Пафлагонии, Понте и Каппадокии, — с тем, чтобы децемвиры продавали также и их.
(52) Как же так? Пока побежденным еще не предъявлено никаких условий, император доклада не делал, словом, пока война еще не закончена, причем царь Митридат, потерявший свое войско и из царства своего изгнанный, даже теперь что-то замышляет, находясь в странах, лежащих на краю света, и от непобедимой руки Гнея Помпея его защищают Меотида[743] и ее топи, трудности пути и вышина гор, когда наш император еще воюет и в этих местностях еще и поныне сохраняется состояние войны, то неужели децемвиры будут продавать земли, на которые, по обычаю предков, пока еще должна распространяться судебная и всякая другая власть Гнея Помпея? (53) И Публий Рулл (ведь он ведет себя так, словно уже считает себя избранным децемвиром), пожалуй, поедет, чтобы участвовать именно в этой продаже с торгов! (XX) Прежде чем приехать в Понт, он, очевидно, пошлет Гнею Помпею письмо, которое эти люди, мне думается, уже составили приблизительно так: «Народный трибун Публий Сервилий Рулл, децемвир, шлет привет Гнею Помпею, сыну Гнея». Не думаю, чтобы он добавил: «Великому»[744]; ведь он едва ли окажет словом ту честь, какую пытается умалить своим законом. «Предлагаю тебе явиться ко мне в Синопу и привести вспомогательные войска на то время, пока земли, которые ты своими трудами захватил, я, на основании своего закона, буду продавать». А Помпея он к продаже не допустит? Он будет в его провинции продавать имущество, завоеванное этим императором? Представьте себе воочию Рулла, производящим в Понте торги вместе с красавчиками землемерами, после того как он водрузит копье между нашим и вражеским лагерями[745]. (54) И не только в одном этом заключается необычайно тяжкое и доселе неслыханное оскорбление, чтобы — пока условия мира еще не продиктованы, более того, пока император еще ведет войну — ценности, добытые войной, не говорю уже — поступали в продажу, но даже были отданы на откуп. Но эти люди, несомненно, имеют в виду нечто большее, чем одно только оскорбление. Они надеются, что если недругам Гнея Помпея, облеченным империем, полной судебной и неограниченной властью, позволят с огромными деньгами не только разъезжать повсюду, но и добраться также и до его войска, то им удастся строить козни ему самому, а также лишить его части его войска, средств и славы. Они думают, что войско Гнея Помпея, если оно питает какую-то надежду получить от него земли или другие преимущества, оставит его, увидев, что власть распределять все эти блага передана децемвирам. (55) Я вижу не без удовольствия, насколько тупы люди, питающие такие надежды, и насколько наглы люди, делающие такие попытки; но мне обидно, что они настолько презирают меня, рассчитывая осуществить эти чудовищные замыслы именно в мое консульство.
Более того, при продаже всех этих земель и строений децемвирам предоставляется право продавать все это в любом месте, где только им вздумается. О, крушение основ! О, произвол, требующий обуздания! О, превратные и губительные замыслы! (XXI) Отдавать сбор податей на откуп разрешается только в этом вот городе — либо с этого, либо вон с того места[746], когда вы в полном сборе, как сегодня. А продавать наше имущество и навеки его отчуждать будет дозволено и во мраке Пафлагонии, и в пустынных краях Каппадокии? (56) Когда Луций Сулла, на устроенных им роковых торгах, продавал достояние без суда осужденных граждан и говорил, что продает свою добычу[747], он все-таки продавал его с этого места и не осмелился скрыться от тех самых людей, чьи взоры он оскорблял. И неужели децемвиры будут продавать ваши облагаемые податями земли, квириты, не говорю уже — без вашего ведома, но даже без свидетеля в лице государственного глашатая?
Далее говорится обо «всех землях вне Италии»[748], без ограничения давности, а не так, как это было ранее, со времени консульства Суллы и Помпея. Частное ли это имущество или же государственная земля, предоставляется решать децемвирам, причем эти земли облагаются очень большой податью. (57) Ну, кто же не понимает, сколь велика, сколь нестерпима такая судебная власть, насколько она в духе царей — власть, дающая возможность в любой местности, по своему усмотрению, без всякого разбора дела, без всякого совещания забирать частное имущество в казну, казенное освобождать от продажи? В этой же главе делается исключение для земель Реценторика в Сицилии, этой оговорке я сам — и ввиду своих тесных связей с населением этой местности[749], и ввиду справедливости этого решения чрезвычайно рад, квириты! Но какова наглость! Люди, владеющие землей в Реценторике, основывают свое право владения на его давности, а не на законе; они владеют землей ввиду милосердия сената, а не по правовым установлениям. Они признают, что эта земля — государственная, но полагают, что не следует удалять их из их владений, с насиженных с древнейших времен мест, от их богов-пенатов[750]. Но если эти земли в Реценторике — частная собственность, то почему ты их исключаешь? Если же это государственная собственность, то какова цена такой справедливости — позволять, чтобы другие земли, даже являющиеся частной собственностью, признавались государственными, а исключались именно эти, которые их население считает государственными? Итак, исключение делается для земель тех людей, которые каким-либо путем приобрели значение в глазах Рулла, а все прочие земли, где бы они ни находились, без какого-либо выбора, без ведома римского народа, должны быть без решения сената присуждены децемвирам? (XXII, 58) К тому же в предыдущей главе, на основании которой должно поступать в продажу все, есть и другая, весьма выгодная оговорка, которая будет оберегать земли, охраняемые договором. Рулл слыхал, что в сенате, а иногда и на этом месте часто ставился — не мной, а другими лицами — вопрос о том, что царь Гиемпсал владеет на побережье землями, которые Публий Африканский присудил римскому народу; тем не менее впоследствии консул Гай Котта на основании договора обеспечил царю его права[751]. Так как вы не утвердили этого договора, то Гиемпсал опасается, достаточно ли он надежен и прочен. Как? Что же это значит? Отменяется ваше решение, а договор в целом принимается и одобряется. Что Рулл ограничивает продажу земли децемвирами, я хвалю; что он обеспечивает интересы дружественного нам царя, не порицаю; но что все это делается не даром, — на это я вам указываю. (59) Ведь у этих людей все время вертится перед глазами Юба, сын царя, у которого столько же денег, сколько волос на голове[752].
Трудно даже представить себе место, способное принять в себя такие горы денег; Рулл накопляет их, прибавляет, собирает в кучу. «Все золото и серебро, захваченное как добыча и полученное от ее продажи, золото для венка, независимо от того, кому оно досталось, не сданное в казну и не израсходованное на сооружение памятника»[753], — обо всем он велит объявлять децемвирам и передавать это им. Глава эта, как видите, поручает децемвирам даже расследование деятельности прославленных мужей, которые вели войны именем римского народа, а также и суд по делам о вымогательстве. А вот о децемвирах никакой суд уже не будет решать, сколько каждый из них получил от продажи добычи, что́ передано ими в казну, а что оставлено себе. А на будущее время для каждого из ваших императоров устанавливается правило — по своем отъезде из провинции объявлять тем же децемвирам, как велики его добыча и деньги от ее продажи и сколько у него золота для венка. (60) Но этот честнейший муж все же делает исключение для того, кого он так любит, — для Гнея Помпея. Откуда же эта любовь, — столь неожиданная, столь внезапная? Тому самому человеку, которому, чуть ли не называя его по имени, отказывают в почете, связанном с децемвиратом, человеку, чья судебная власть, право ставить условия и выносить решения насчет земель, завоеванных его доблестью, уничтожаются, к которому уже не в провинцию, но в самый лагерь посылают децемвиров, облеченных империем, с огромными деньгами, с неограниченной властью и правом суда по всем делам, человеку, у которого одного вырывают право империя, искони сохранявшееся за всеми императорами, именно ему, в виде исключения, позволяют не передавать своей добычи в казну? Что имеется в виду в этой главе: оказать ли ему почет или же вызвать ненависть к нему?
(XXIII, 61) Гней Помпей обойдется без этих поблажек Рулла; благодеяниями этого закона, милостями децемвиров он пользоваться не хочет. Ибо, если справедливо, чтобы императоры не обращали добычи, захваченной ими, и денег от ее продажи ни на сооружение памятников в честь бессмертных богов, ни на украшение города Рима, а передавали эту добычу децемвирам, словно те — их владыки, то Помпей никаких преимуществ для себя не желает, никаких; он хочет пользоваться обыкновенными правами — такими же, какими пользуются другие. Но если несправедливо, квириты, если позорно, если нестерпимо, чтобы эти децемвиры назначались в качестве надсмотрщиков над всеми деньгами всех людей и обирали не только царей и население чужих стран, но даже и ваших императоров, то для Помпея, по моему мнению, делают исключение вовсе не для того, чтобы оказать ему почет; нет, они боятся, что того оскорбления, какое терпят другие, он не стерпит. (62) Но вот что думает Помпей: все, что угодно вам, он считает нужным переносить; но если вы чего-нибудь переносить не сможете, то он, конечно, добьется того, чтобы вас не принуждали терпеть это слишком долго. Так вот, Рулл вносит оговорку, что все деньги, какие после моего консульства могут поступить благодаря новым податям, должны быть в распоряжении децемвиров. Но он понимает, что новые подати будут поступать с земель присоединенных Помпеем. Таким образом, предоставив Помпею деньги от продажи добычи, Рулл считает себя вправе пользоваться доходами, которые принесла доблесть Помпея.