К землям в Кампании Рулл присоединяет Стеллатскую область и в ней назначает каждому гражданину по двенадцати югеров, словно между кампанской и стеллатской землей разница незначительна. (86) Но, чтобы заселить там все города, квириты, требуется множество людей. Ибо, как я уже говорил, закон позволяет децемвирам занимать, по их усмотрению, своими колонами муниципии, а также уже существующие колонии. Они и заполнят муниципий Калы, захватят Теан, свяжут присутствием своих гарнизонов Ателлы, Кумы, Неаполь, Помпеи и Нуцерию. Что касается Путеол, ныне самостоятельных и свободных, то их полностью займут новым населением и пришлым людом. (XXXII) И вот тогда известное нам знамя кампанской колонии, столь опасное для нашей державы, децемвиры водрузят в Капуе; тогда против этого вот Рима, нашей общей родины, воздвигнут тот второй Рим. (87) Делаются преступные попытки перенести управление вашим государством именно в тот город, где наши предки вообще не хотели допускать и существования государственной власти; ведь они признали, что во всем мире носителями величия и имени державы могут быть только три города: Карфаген, Коринф и Капуя. Разрушен был Карфаген, так как он ввиду своей многолюдности, своего местоположения и естественных условий, опоясанный гаванями, огражденный стенами, казалось, стремился выйти за пределы Африки и угрожал двум плодороднейшим островам римского народа. От Коринфа остались одни только следы[770]. Он находился на перешейке, вернее, у входа в Грецию, будучи на суше ключом к этой стране, и почти что соединял два моря, позволяя кораблям проплывать в обе стороны — настолько узок перешеек, разделяющий моря. Города эти, находившиеся за пределами нашей державы, предки наши не только покорили, но даже — дабы они никогда не могли возродиться, встать из праха и войти в силу — уничтожили до основания, как я уже говорил. (88) Насчет Капуи много и долго совещались[771]. До нас, квириты, дошли официальные записи; сохранилось много постановлений сената. Умудренные опытом люди решили, что если отнять у жителей Кампании их земли, если уничтожить в этом городе государственные должности, сенат и народное собрание и не оставить в нем и видимости государственного строя, то у нас не будет оснований бояться Капуи. Итак, вы найдете в старых книгах следующую запись: чтобы существовал город, который мог бы снабжать земли в Кампании всем необходимым для обработки, чтобы существовало место, пригодное для доставки и хранения урожая, чтобы у земледельцев, утомленных полевыми работами, была возможность пользоваться городскими жилищами, — только ради этого все эти здания не были разрушены.
Гай Юлий Цезарь. Базальт. Берлин.
(XXXIII, 89) Посмотрите же, как велика разница между мудростью наших предков и безрассудством этих людей: те хотели, чтобы Капуя была пристанищем для земледельцев, местом торга для жителей деревень, складом и амбаром для земель Кампании, эти, изгнав земледельцев, растратив и рассеяв свой урожай, делают Капую средоточием нового государства, подготовляют оплот против старого государства. Если бы наши предки могли предположить, что в столь знаменитой державе, при столь прославленном римском государственном строе, найдется человек, подобный Марку Бруту[772] или Публию Руллу (ведь только они двое, как мы видели, до сего времени хотели перенести в Капую управление нашим государством), то они, конечно, не сохранили бы и названия этого города. (90) Предки наши, без сомнения, думали, что в Коринфе и в Карфагене — даже если уничтожить сенат и государственные должности и отнять землю у граждан — все же не будет недостатка в людях, способных восстановить прежний порядок и изменить все государственное устройство раньше, чем мы даже услышим об этом; но что здесь, на глазах у сената и римского народа, не может возникнуть ничего такого, что нельзя было бы полностью подавить и уничтожить еще раньше, чем оно вполне проявится и обнаружится. И действительно, события подтвердили правильность решений этих людей, преисполненных божественного разума и мудрости; ибо, после консульства Квинта Фульвия и Квинта Фабия[773], когда Капуя была окончательно побеждена и взята, в городе этом не было, уж не говорю — сделано, но даже и задумано ничего такого, что нанесло бы вред нашему государству. Впоследствии мы вели много войн с царями — Филиппом, Антиохом, Персеем, Лже-Филиппом, Аристоником, Митридатом и другими; кроме того, — много тяжелых войн с Карфагеном, Коринфом, Нуманцией; много было в нашем государстве междоусобий и мятежей, которые я обхожу молчанием; были войны с союзниками — война с Фрегеллами[774], Марсийская; во время этих войн, и междоусобных и с внешними врагами, Капуя не только не вредила нам, но даже оказывала огромные услуги, предоставляя нам все необходимое для ведения войны, снабжая наши войска и принимая их под свой кров и на своей земле. (91) В этом городе не было людей, готовых держать злонамеренные речи на сходках, призывать к мятежу при помощи постановлений сената, несправедливыми решениями вызывать смуту в государстве и искать повод для переворота. Ибо ни у кого не было возможности ни произнести речь на народной сходке, ни всенародно принять решение. Жажда славы не увлекала людей, так как там, где нет почетных государственных должностей, не может быть и жажды славы; нет и раздоров, порождаемых соперничеством или честолюбием. Ведь у них не оставалось ничего такого, из-за чего бы они могли состязаться, что они могли бы оспаривать друг у друга: не было повода к разногласиям. Таким образом, предки наши своим разумом и мудростью превратили пресловутую кампанскую заносчивость и нестерпимую надменность в склонность к полнейшему бездействию и праздности. Так они, не разрушив прекраснейшего города Италии, избежали упрека в жестокости и на очень долгое время устранили опасности; ибо они, подрезав этому городу все жилы, оставили самый город расслабленным и лишенным сил.
(XXXIV, 92) Эти соображения наших предков, о чем я уже говорил, показались Марку Бруту достойными порицания, как и Публию Руллу. А знамения и авспиции, совершенные Марком Брутом, не удерживают тебя, Публий Рулл, от подобного же неистовства? Ведь и тот, кто вывел колонию, и те, которые, по его выбору, взяли на себя государственные должности в Капуе, и те, которые сколько-нибудь участвовали в том выводе колонии, в почестях, в управлении, все подверглись жесточайшему наказанию, положенному нечестивцам. А так как я упомянул о Марке Бруте и о том времени, я расскажу вам и о том, что я видел сам, приехав в Капую после вывода туда колонии, в бытность Луция Консидия и Секста Сальция «преторами», — как они себя величали, — дабы вы поняли, насколько быстро само это место делает людей надменными. Это вполне можно было почувствовать уже в течение нескольких дней, истекших с основания там колонии. (93) Прежде всего, как я уже говорил, хотя в других колониях должностные лица назывались дуовирами, они хотели называться преторами. Если у них уже в первый год появилось такое желание, то не думаете ли вы, что они через несколько лет стали бы добиваться звания консулов? Далее, перед ними шло двое ликторов не с палками, но, как здесь у нас перед городскими преторами, со связками. На форуме были выставлены большие жертвы[775], о принесении которых эти преторы, по решению их совета, объявили с возвышения, — подобно тому, как это делаем мы, консулы; жертвы заклали в присутствии глашатая и трубача. Далее созывали «отцов-сенаторов»[776]. А само выражение лица Консидия поистине было совершенно нестерпимо. Человека этого,
бесплотного от чахлой худобы[777],
вы видели в Риме презираемым всеми и забитым; видя в Капуе на его лице кампанскую спесь и царскую заносчивость, я, казалось мне, видел снова памятных нам Блоссиев и Вибеллиев[778]. (94) Но каким страхом были охвачены все люди в туниках![779] И какое было на Альбанской улице и на Сепласии[780] стечение людей, толковавших о том, какой эдикт издал претор, где он обедал, куда сообщил о своем приезде! А нас, приехавших из Рима, называли уже не гостями, а чужестранцами, вернее, пришельцами.
(XXXV, 95) Не думаете ли вы, что людей, предвидевших все это, — я говорю о ваших предках, квириты! — мы должны почитать наравне с бессмертными богами и поклоняться им? И в самом деле, что они предвидели? То, что я прошу вас теперь рассмотреть и понять. Нравы людей определяются не столько их происхождением и их кровью, сколько всем тем, что сама природа предоставляет нам для нашей повседневной жизни, — тем, чем мы питаемся и благодаря чему мы существуем. Карфагеняне стали склонны к обману и лжи[781] не по своему происхождению, а из-за естественных условий места, где они жили, так как они, располагая множеством гаваней, соприкасались с многочисленными купцами и пришельцами, речи которых, возбуждая в них жажду наживы, склоняли их к лжи. Лигурийцы, жители гор, суровы и дики; этому их научила сама земля, ничего не приносящая им без тщательной обработки и огромных трудов. Жители Кампании всегда гордились тучностью своей земли и богатыми урожаями, полезным для здоровья местоположением, благоустройством и красотой своего города. От этого изобилия и притока всех благ прежде всего и возникла та заносчивость, с какой Капуя потребовала от наших предков, чтобы один из консулов был из Капуи. Впоследствии возникла та склонность к роскоши, которая даже самого Ганнибала, тогда еще непобедимого оружием, победила наслаждениями. (96) Когда эти децемвиры выведут сюда, на основании закона Рулла, пять тысяч колонов и назначат сто де