На другой день должно было состояться заседание Парламента, которому предстояло принять решение о законности завещания Людовика XIV.
Будущий регент был расположен к тому, чтобы купить себе регентство.
Поскольку первый президент де Мем был ставленником г-жи де Ментенон, думать о том, чтобы привлечь его на свою сторону, не приходилось.
Господин де Гиш, как считалось, был тесно связан с узаконенными принцами.
Господин де Гиш командовал полком французских гвардейцев и был весьма важной особой; он получил шестьсот тысяч ливров и ручался за своих солдат.
Рядовым французским гвардейцам предстояло скрытно занять дворец Правосудия, в то время как офицеры и отборные солдаты, одетые в цивильное платье, а не в мундиры, должны были рассыпаться по залу.
Что же касается президентов Мезона и Ле Пелетье, то они стояли на стороне герцога Орлеанского; он называл их своими ручными голубями.
Д’Агессо был предан принцу; Жоли де Флёри обещал ему выступить с речью в его пользу.
Молодые советники не должны были колебаться в выборе между старухой — так все называли г-жу де Ментенон — и герцогом Орлеанским.
Старые советники не могли устоять перед возможностью вновь обрести право делать ремонстрации, которое им обещали возвратить.
Наконец, герцогов и пэров должна была соблазнить обещанная им вполне определенно прерогатива оставаться с покрытой головой в то время, когда первый президент собирает их голоса.
Испания, из-за старой обиды, которую испанский король питал к герцогу Орлеанскому, заигрывавшему с его женой, Испания, повторяем, через посредство князя ди Челламаре угрожала не признать регентство герцога, однако лорд Стэр, действуя от имени Англии, обязался признать его и согласился подняться во время заседания на балкон вместе с аббатом Дюбуа.
Лорд Стэр занимал очень хорошее положение при дворе покойного короля и был обязан этим хорошим положением одному своему поступку, чересчур своеобразному для того, чтобы мы о нем не сообщили.
Однажды Людовику XIV сказали, что из всех членов дипломатического корпуса лорд Стэр, вероятно, лучше всех умеет проявлять должное почтение к коронованным особам.
— Поглядим, так ли это, — промолвил Людовик XIV.
Как раз в этот самый вечер лорду Стэру предстояло сесть в личную карету короля.
Стоя у подножки кареты, лорд Стэр со шляпой в руке скромно ждал, пока король займет свое место.
— Поднимайтесь, господин Стэр, — внезапно произнес король.
Лорд Стэр тотчас прошел впереди короля и первым поднялся в карету.
— Мне сказали правду, сударь, — заявил Людовик XIV, — вы в самом деле самый учтивый человек из всех, кого я знаю.
Понятно, что эта учтивость состояла в том, чтобы без всяких возражений подчиниться королю, хотя было неслыханно, чтобы кто-то прошел впереди Людовика XIV и первым поднялся в его карету.
Лорд Стэр умел подчиняться без возражений, даже если данный ему приказ был неожиданным, странным, неслыханным. Так что с этого времени лорд Стэр стал в глазах великого короля самым учтивым человеком в Европе.
Порой забавные истории будут удалять нас от нашего повествования, но не от нашего сюжета: история Регентства, в сущности говоря, представляет собой всего лишь большой сборник забавных историй.
Беседуя с кем только можно, подкупая г-на де Гиша, умасливая лестью г-на д’Агессо и г-на Жоли де Флёри, пожимая руку лорду Стэру, помыкая принцем де Конти, отыскивая глазами молодого герцога де Фронсака, уже являвшего собой немалую силу, и обмениваясь вполголоса репликами с г-ном де Сен-Симоном, герцог Орлеанский принимал все меры предосторожности, связанные с намеченным на следующий день заседанием.
Часть ночи герцог Орлеанский провел в своем кабинете вместе с кардиналом де Ноайлем, тем самым, кому было поручено передать сердце покойного короля иезуитам и кто сказал, передавая им его:
— Святые отцы, теперь в вашем владении это сердце, всегда удостаивавшее вас своей дружбы и своего доверия, ибо великий король, смерть которого мы оплакиваем, всегда нежно любил вас.
Вместе с кардиналом герцог принял последние меры предосторожности, касавшиеся предстоявшего дня.
Наконец, этот долгожданный день наступил.
Рассвет застал герцога Орлеанского полностью готовым к предстоящей битве.
В восемь часов утра Парламент собрался под председательством Жана Антуана де Мема.
Был зачитан указ, содержавший официальное сообщение о смерти короля.
Затем, со всеми почестями, какие полагались королевским сыновьям и внукам, в зал ввели герцога Орлеанского.
Минуту спустя туда вошел герцог Менский, сопровождаемый графом Тулузским.
Герцог Орлеанский в свой черед пересек помост для судей и адвокатов и занял место выше герцога Бурбонского.
Пока он шел, г-н де Гиш глазами указал ему на своих людей.
Пока он располагался среди герцогов и пэров, г-н де Сен-Симон подал ему знак.
Когда он вошел в зал, лорд Стэр почтительно поклонился ему с балкона, где позади него, в полумраке, можно было различить гримасничающее лицо аббата Дюбуа.
Как видим, все были на своих местах.
Сражение началось с речи первого президента.
Все знают подробности этого достопамятного заседания, когда всего за несколько часов было камень за камнем разрушено здание, которое г-жа де Ментенон, отец Ле Телье и незаконнорожденные принцы так старательно возводили в течение десяти лет, проявляя при этом терпение и сноровку. Как и предвидел Людовик XIV, завещание и приписка к нему были аннулированы.
— Мы всемогущи, пока живы, — сказал великий король, — мертвые, мы бессильнее любого простого смертного.
Политическая власть, военная власть — все было отдано в руки герцога Орлеанского. Он должен был стать всего лишь председателем совета регентства, а был назначен регентом; командование отрядами военной свиты короля должно было быть отдано герцогу Менскому, а его отдали Филиппу И; герцог Менский должен был распоряжаться должностями, бенефициями и государственными постами, а унаследовал эту привилегию герцог Орлеанский. Кроме того, герцог Орлеанский получил право формировать по своему разумению регентский совет и даже все нижестоящие советы, какие ему будет угодно учредить. Герцог Менский сохранил за собой лишь главный надзор за воспитанием короля.
Что же касается герцога Бурбонского, который мог быть допущен в совет регентства лишь по достижении двадцати четырех лет, то герцог Орлеанский потребовал допустить его туда немедленно и добился своего.
Единственными оставленными в силе статьями завещания были те, что давали маршалу де Вильруа звание гувернера юного короля Людовика XV, а герцогине де Вантадур — звание его гувернантки.
Впрочем, ничего удивительного в сохранении завещательных распоряжений, касавшихся герцогини де Вантадур, не было: невозможно было отстранить королевскую гувернантку от исполнения ее обязанностей, не осудив ее действий.
Должность королевской гувернантки вводила ее в число высших должностных лиц, состоявших при короле.
Должность гувернера была всего лишь поручением.
Стоило новости о первом указе Парламента распространиться по Парижу, как весь город охватила радость. Герцог Орлеанский олицетворял собой будущее, то есть неизвестность, а неизвестность, ибо так пожелал для счастья рода человеческого Господь, это надежда. Герцог Менский олицетворял собой прошлое, бедствия войны за Испанское наследство, жуткий голод, мрачное уныние: короче, прошлое было смертью, будущее было жизнью.
Второй указ Парламента, изданный 12 сентября, подтвердил первый. На этом втором заседании, находясь на руках своей гувернантки, присутствовал юный король, произнесший краткую речь:
— Господа, — промолвил он своим тонким голоском, — я пришел сюда, чтобы заверить вас в своей любви. Мой канцлер выскажет вам мою волю.
Это было первое политическое заявление, произнесенное его величеством; за него он был вознагражден конфетами, которые дала ему гувернантка.
За свое последнее политическое заявление он был вознагражден суровыми упреками, которыми осыпала его Франция.
В «Историческом дневнике царствования Людовика XV», автором которого был г-н де Леви, президент высшего податного суда, сказано, что одна из особенностей этого заседания, происходившего с участием короля, состояла в том, что на нем присутствовала герцогиня де Вантадур, сидевшая у подножия трона его величества; то была льгота, которой до нее никогда не имела ни одна женщина и которой она была бы лишена, если бы там находилась королева-регентша, самолично пришедшая сопроводить короля, своего сына, дабы он исполнил эту торжественную обязанность.
После того как второй указ был объявлен, у узаконенных принцев не осталось более никакой надежды.
Граф Тулузский, не жаждавший власти ни до, ни после этого, удалился, чтобы продолжать охотиться в лесах поместья Рамбуйе, где его жена, лишенная, как и он, честолюбия, встретила его со своей обычной улыбкой.
Герцог Менский, малодушный, как всегда, и стыдящийся своего малодушия, удалился, чтобы затвориться в поместье Со и завершить там свой перевод «Лукреция».
— Сударь, — встретив герцога Менского, промолвила его жена, — вследствие вашей трусости герцог Орлеанский стал властелином королевства, а вы, с вашим «Лукрецием», не будете даже членом Академии.
Приняв поздравления от своих друзей, герцог Орлеанский помчался в Сен-Сир, чтобы нанести визит своей старой врагине, г-же де Ментенон, принявшей его с притворным смирением. Он явился сообщить ей, что будет продолжать выплачивать пенсион, который назначил ей покойный король, и, когда она поблагодарила его, сказал в ответ:
— Я всего лишь исполняю свой долг; вам ведь известно, что мне было приказано, и по этой причине я ни в коем случае не стану пренебрегать своими обязательствами; кроме того, я делаю это из уважения к вам.
На другой день после его визита г-жа де Ментенон написала г-же де Келюс:
«От всего сердца хотела бы, чтобы Ваше положение было столь же отрадным, как мое. Я покинула свет, который не люблю, и нахожусь теперь в приятнейшем убежище».