— Карта.
— Хорошо. Легче будет ориентироваться.
Конспект набросать не удалось: вошел Ватутин. Поздоровавшись, он вопросительно посмотрел на члена Военного совета.
Хрущев сказал:
— Это товарищ, которым вы интересовались. Из Карпат.
Ватутин беглым взглядом окинул мою фигуру. Подполковник, всего лишь месяц перед этим сбросивший штатский костюм и брыль крестьянина, я, видимо, не произвел на него должного впечатления своим внешним видом. Ватутин задал несколько вопросов анкетного содержания: откуда родом, где воевал, сколько времени пробыл в тылу врага?
Затем заглянул в открытый блокнот и, взяв хорошо отточенный карандаш, спросил:
— Сколько времени были в горах?
— Два с половиной месяца, товарищ генерал армии.
— Вы сами, лично?
— Сам, лично, в составе партизанского соединения генералов Ковпака и Руднева.
— Соединения? Как понимать?
— Объединенный сводный отряд из четырех отрядов–батальонов.
— Численность?
— В момент выхода в рейд тысяча семьсот тридцать шесть человек.
— Вооружение?
— Две горные полковые пушки семидесятишестимиллиметровки, пять противотанковых сорокапятимиллиметровых, тридцать две бронебойки, десять батальонных и сорок два ротных миномета, около двухсот пулеметов, четыреста семьдесят автоматов. Остальные вооружены винтовками. Стрелковое оружие — примерно треть трофейного, две трети наших систем.
— Связь?
— Семь радиостанций облегченного типа.
— Ну, и куда же вы дошли?
— До советско–венгерской границы в районе Яблонового перевала.
— Точнее можете? По карте? — Он посмотрел на стену, где висела задернутая занавеской штабная карта. Затем мельком вопросительно взглянул на члена Военного совета.
Я перехватил этот взгляд, но сделал вид, что ничего не заметил. Раскрывать и показывать карту фронта с нанесенной на нее обстановкой человеку, который, может быть, и побывал в Карпатах, командующий, конечно, не мог. Тем более, что черт его знает, куда занесет еще военная судьбина этого бородача. В вопросах генерала сквозило что–то вроде недоверия. Мои ответы, пожалуй, воспринимались им как рассказы охотников или рыболовов. Все, что я сообщал, его явно интересовало, но верить на слово он не привык. А я уже оправился от первого смущения, возникшего вследствие неравенства положения и слабого владения штабным языком. Во мне заговорила партизанская жилка, желание убедить большого начальника в своей правоте. Как можно безразличнее я сказал:
— Разрешите, товарищи генералы, по своей карте?
Ватутин молча кивнул головой. И тут случился неожиданный конфуз. «Простыня» наша была огромного размера, она никак не умещалась на столе. Разворачивая громыхающие, на совесть склеенные тестом листы, я громоздил их складками на столе. Заметив, что мне никак не удается добраться до лицевой стороны карты, Ватутин неопределенно хмыкнул. Член Военного совета пришел на выручку. Весело посмеиваясь, Хрущев сказал:
— Да расстели ты ее на полу, партизан. Не влезает твоя карта на штабные столы!
И сам помог мне в этом.
На полу раскинулось изображение Полесья, Приднестровья и Карпат. Вся Западная Украина, Тарнопольщина и. Львовщина, Покутье, Буковина и Гуцулия, верхушка Венгрии, часть Румынии, север Бессарабии — огромным бело–зеленым ковром лежали у наших ног. Ватутин быстрым профессиональным взглядом окинул в правом углу условные обозначения, затем подошел к левому углу, где кончался южный крюк Карпатского рейда, подтянул бриджи, склонился на колено и, облокотившись, прилег боком на карту. Посмотрел на некоторые пункты, реки и переправы, быстро и ловко вскочил на ноги, еще раз подошел к правому углу, перевел взгляд с карты на меня.
— Изображено неплохо, — сказал он, обращаясь к члену Военного совета. — Но есть вопросы. Я хотел бы получить на них ясный, а главное, правдивый ответ. Сказки и легенды нам не нужны. Более того, они вреднее самой непритязательной и неприятной правды.
— Говорите правду, без фантазии, — сказал строго и официально член Военного совета фронта.
— Вопрос первый: что означает этот флажок возле села Ослава Черная на восточном берегу Прута, под Делятином?
— Нас здесь разбили.
— Кто?
— Группировка немецкого генерала Кригера.
— Состав?
— Восемь эсэсовских охранных полков, один горнострелковый егерский немецкий полк, одна венгерская горная дивизия и части четырнадцатой дивизии СС «Галичина». Общая численность — около двадцати шести тысяч штыков. Полки СС — четвертый, шестой, двенадцатый, тринадцатый, шестнадцатый, двадцать четвертый, двадцать шестой, тридцать второй и двести девяносто третий егерский.
— Ваши потери?
— Точно сказать не могу, так как соединение еще до сих пор собирается. Приходят группы и одиночки. Но потеряли мы примерно одну треть личного состава, все тяжелое вооружение и обоз.
— Обоз? Послушайте, вы как дошли до Карпат?
— Походной колонной.
— Конкретно?
— Обычным порядком. Впереди — головная походная застава — одна рота или эскадрон; затем авангард — один батальон; затем главные силы — примерно два батальона, штаб, артбатарея, санчасть, хозчасть; да один батальон в арьергарде, он же выставляет тыловую заставу маяков и боковое походное охранение. Движение ночью. Днем круговая оборона.
— Дневные стоянки? — спросил командующий фронтом.
— Зимой в селах, летом в лесах.
Ватутин долго молча смотрел на карту. Затем сказал, обращаясь только к члену Военного совета:
— Не верю. Нет, как хотите, Никита Сергеевич, а я этому не верю.
Хрущев улыбнулся, развел руками и сказал как–то удивительно просто, по–штатски:
— Ну, если ему не верите, так, может быть, нам поверите?
— Нет, не в этом дело… Я и ему верю. Но неужели у Манштейна такой тыл?
— Представьте себе, такой. Только не в одном Манштейне и его тылах дело. Может быть, и хлопцы тут кое–чего стоят, наши советские воины–партизаны, действующие в этом вражеском тылу. Народ! Патриоты! — убежденно сказал Хрущев.
— Правильно! Это, конечно, прежде всего. Манштейном мы займемся особо. В свое время. А раз есть на свете такие хлопцы, надо им помочь.
Никита Сергеевич улыбнулся и сказал вполголоса, но так, чтобы все слышали:
— Не зевай, партизан. Проси у командующего все, что надо. Он теперь добрый. Хоть и не шибко верит в эти ваши картинки, но в дела, видно, поверил. — И обратился к генералу Строкачу: — А картинки и все прочее припрячьте, как говорится, для истории. — Затем опять повернулся ко мне мимоходом: — Только никогда не говорите — «нас разбили». Побили крепко — это верно, на войне это случается, а разбить нас?.. Нет, нас разбить нельзя!
* * *
Не уходя из штаба, вместе со штабными работниками и с их помощью мы набросали заявку на вооружение, боеприпасы, медикаменты, взрывчатку. А еще через час снова были у командования.
Докладывал полковник, представитель службы тыла.
Ватутин бегло просмотрел представленный список и спросил полковника о количестве тонн груза. Затем, поглядев уже на левый верхний угол страницы, где было написано «Утверждаю», повернулся в нашу сторону:
— Ну, а где же будет пункт получения?
— Овруч, — брякнул я смело, так как только вчера через этот город из вражеского тыла прикатили на трофейной машине прямо в Киев генералы Сабуров и Ковпак.
— У вас что, площадка посадочная там имеется? — спросил командующий генерала Строкача.
— Нет. Вызовем подводы…
— Через линию фронта? — заинтересовался Хрущев.
— Так точно, — быстро сказал я. — Полтора месяца, как там сплошного фронта нет. Во всяком случае, у противника.
Командующий перевел взгляд на интенданта. Тот молча пожал плечами, отчего серебряные погоны на его плечах на миг изогнулись вроде двух лежачих вопросительных знаков:
— Я указывал товарищу на это обстоятельство. Но он так уверенно утверждает…
— И товарищ прав, — задумчиво сказал Ватутин. — Там действительно нет сплошной линии фронта. Впереди нас на запад от Овруча и Белокоровичей до самого Стохода не существует ни одной шоссейной дороги. Противник крупных группировок держать там, конечно, не будет.
— А мелочь они перетрут и сами. Если уже не перетерли, — сказал Хрущев.
Ободренный поддержкой Никиты Сергеевича, я доложил, правда, не очень уверенно:
— Мы просили еще в ноябре… целый эшелон боеприпасов перебросить. Из Москвы.
Ватутин быстро взглянул на меня. Затем подошел к своей карте, откинул на миг занавеску и, тут же задернув ее, подошел к столу:
— И что же вам ответили? Отказали, конечно?
— Да.
— Правильно. В ноябре Овруч был еще у противника.
— Овруч был занят партизанами генерала Сабурова и отрядом чехословацких партизан во главе с Яном Налепкой, — тактично возразил генерал Строкач.
Командующий улыбнулся, но тут же, согнав улыбку, сухо сказал:
— Помню… На эту тему у нас уже была тут перепалка… Значит, девиз партизан твердый: чужого не хотим, но и своего не отдадим?
— Нет, почему же чужого не хотим? Вот просим же у вас, товарищ генерал армии, помощи вооружением, боеприпасами.
— Но это не наше собственное, а народное. А за то, что своей славы не отдаете, — одобряю. Хотя можно было бы и поменьше пылу проявлять… Так что же все–таки вам ответили в ноябре? — настойчиво спросил он у меня.
— Заявили, что не могут заниматься отправкой воинских грузов, руководствуясь прогнозами безответственных партизанских романтиков.
Ватутин и Хрущев расхохотались. Никита Сергеевич смеялся долго и весело, а затем, все еще перебивая слова смехом, промолвил:
— Надо будет подсказать, чтобы в академии тыла побольше изучали историю войн.
— Как вы думаете, Иван Павлович? — спросил Ватутин у докладывавшего. И я не понял, был ли задан вопрос всерьез или в нем была ирония по адресу нас, штатских в военной форме.
Полковник из службы тыла сделал какой–то неопределенный жест, отчего его погончики снова съежились на плечах. А командующий продолжал: