Сколько прошло времени — минута, две?
Жесть!
— Лейтенант Семёнов! Принимай командование группой на себя.
— Товарищ майор…
— Отставить! Выполняй приказ вышестоящего.
— Есть!
«Мы не должны допустить гибели жителей деревни… И наших ребят тоже» — В голове звучат слова генерала Львова.
На размышления нет времени.
Я стремительно бросаюсь вслед за женщиной. Пули свистят с двух сторон. Попадаю под перекрестный огонь. Уклоняюсь то влево, то вправо, Пригибаюсь, петляю, но разве здесь есть где укрыться. И женщина с ребенком и я у своих, и чужих как на ладони.
Неожиданно наступает затишье. Может, Лёха Семёнов успел передать своим, о том, что я рванул на амбразуры? Возможно, и так. Но чужие тоже охотятся на нас.
Тишина — коварная, режет слух. Она всегда тягучая, словно затишье перед роковым выстрелом.
Вокруг выжженная равнина, обрамленная серыми скалами и редкими кустами, притаившимися под знойным солнцем. Песок хрустит под ногами.
Женщина, как тень, мечется по пустоши. Вся в чёрном, будто укрылась самой ночью. Юбка длинная — не для бега по такой местности, она путается, цепляется за ноги, но её это не останавливает. Вот только она бежит не к нам, а от нас.
Пули над головой снова со свистом рвут воздух — со всех сторон.
— Чёртов перекрёстный огонь, — сквозь зубы бурчу, поддавая шаг.
Получается, Лёха не передал про нас. Ну, или не все получили сообщение.
— Ложись! Пригнись! — ору я женщине в черном, не глядя по сторонам, пока сам пригибаюсь, скрываясь за осколками скал.
Она, словно не слышит меня, несётся к темноте в глубине скал, крошечным тёмным проходам, что кажутся ей спасением. Бежит, спотыкается, но не тормозит.
Ей кажется — рукой подать, и вот оно спасение.
Нет, родная, там нет спасения! — гулко стучит кровь в висках.
Скосив взгляд, вижу на руках женщины испуганного заплаканного мальчонку лет четырех — пяти, темноволосый, с глазами, как два остекленевших куска неба. Он прильнул к женщине, уцепился за её плечо, и от страха даже не издает звука.
Я кричу снова, на этот раз что-то нечленораздельное, но так, чтобы она хоть что-то уловила.
Напрасно! Она смотрит на меня через плечо, как на зверя, которого, видимо, считает своим преследователем. В глазах — страх, в каждом шаге — отчаяние. Вдруг она делает выпад в сторону, в сторону туннелей, будто в их тени ей откроются спасительные двери…
Пулю отрикошетило рядом, пыль пошла столбом. Я резко ускоряюсь, догоняю её — рука на плече, тяну вниз. Её крик обрывается, когда я, не церемонясь, валю её на землю, накрываю своим телом, а ладонью сжимаю её плечо, фиксируя.
— Успокойся! Успокойся, мать твою! Не стреляю я в тебя!
Ответа нет — она всё ещё смотрит испуганными, недоверчивыми глазами. Непонимание. Паника. Словно я не спасаю, а краду её последнюю надежду…
— Слушай меня! Лежи на земле, слышишь? Не поднимайся! — повторяю, пытаясь вытрясти понимание. У неё дрожат губы, но слов не слышно, она крепко держит ребёнка, словно надеется, что вот-вот и все растворится, исчезнет.
На секунду наступает тишина — такая глубокая, что я улавливаю шум крови в венах. Миг — и мне показалось, что сейчас всё закончится. Но её взгляд цепляется за нечто за моей спиной, и я почти машинально оборачиваюсь.
Тяну автомат к плечу, выравниваю дыхание. Вокруг всё дрожит от раскатов взрывов и стрекота автоматов, но сейчас в моем прицеле — только он, тот самый, что застыл на краю обрыва с гранатомётом наготове.
Душман.
Хищный профиль, тень от чалмы падает на глаза, так что я не вижу их — только блеск подводного огонька на дне холодного взгляда.
Линия мушки плавно тянется к его сердцу, и я на мгновение задерживаюсь, изучая цель: крепкий парень, с выжженными солнцем щеками, пальцы уверенно сжаты на оружии. Его дыхание медленное, спокойное, он ждёт момента — такого же, какой жду я. Всё, что вокруг, как будто тонет в серой дымке, остаются только я и этот чужак, между нами — едва заметная дрожащая линия смерти.
В прицеле вижу, как он напряжённо всматривается в нашу сторону, взгляд жесткий, уверенный, но с ноткой хищной усмешки, едва уловимой, только по резким морщинам у губ. Он чуть подается вперёд, прикидывая траекторию — тот, кто привык бить наверняка. На бронежилете светятся зловещие пятна свежей грязи, но мне виден каждый изгиб на руках, скользящих по корпусу оружия.
На долю секунды наши взгляды будто встречаются сквозь линзу. Я вижу, как он чуть дёргается, понимая, что тоже попал в прицел. Напряжение висит в воздухе, как натянутая струна. Оружие прижато к плечу, палец на спусковом крючке — мгновение, и мы оба знаем, что кто-то здесь останется лежать.
Вздох — и я медленно сжимаю курок, уже чувствуя прохладу триггера под пальцем.
Палец рефлекторно сжимает курок, но я уже знаю, что не успею — выстрел в этот раз не отобьётся эхом, не дойдёт до цели…
Всё вокруг будто замедляется — толчок, оглушительный взрыв. Удар — такой, что кажется, грудь разорвалась на куски, и огонь, словно рывком вырванный из самого сердца, обрушивается на тело. Ноги подкашиваются, руки — будто ватные. Женщина прижимается к земле, затихая, а я остаюсь стоять на коленях, осознавая, что держусь за последнюю нить этого мира.
Тело слабеет, руки — как чужие, чужие и бессильные. В ушах всё тише.
Горячая боль пронзает всё тело, и я падаю на сухую, раскалённую землю.
Кровь льётся, заливая песок. Мир начинает плыть перед глазами. Я слышу приглушённые крики, но не могу различить слов. Боль всё сильнее. Я хочу встать, но тело не слушается.
Всё это время я был готов к смерти, но теперь, когда она пришла, это кажется несправедливым.
— Егор! — голос Семёнова доносится откуда-то издалека, как будто из другого мира. Он бежит ко мне, я вижу его лицо, полное ужаса сквозь кровавую пелену.
— Мы их одолели! Только не умирай, друг! Держись!
Он кричит, но я не могу ответить. Мир медленно уходит.
Я падаю в пустоту.
Глава 2
Легница, 1984 год, СГВ
Стою, оглядываясь по сторонам, не веря своим глазам.
Легница, 1984 год?
Последний раз, когда я моргнул, был 2022-й, Сирия. Отчётливо помню — жара, бесконечный шум вертолётов, запах горелой земли. Там мои товарищи, они сейчас, возможно, под обстрелом или выдавливают боевиков с развалин.
А я — вот он, посреди штаба, в Польше, в тихом городе, будто на другой планете. Тишина такая, что в ушах звенит.
Рядом спокойно ходят офицеры — в их глазах нет того, что я вижу каждый день у нас: ни усталости, ни тревоги. Они могут позволить себе шагать медленно, задумчиво, планировать учения. Всё это не по мне.
Я привык к тому, что каждое утро может стать последним, что друзей можно не досчитаться к концу дня. А здесь — спокойные разговоры, полки с папками документов.
Эти люди, живущие как в параллельной реальности, они не знают кровавый и пыльный ад.
И я боевой офицер, спецназовец получил назначение сюда?
Что за…?
Всё с ног на голову перевернулось.
Парнем вдруг молодым стал. А в той жизни было далеко за сорок.
В документах значусь, как Глеб Беркутов, лейтенант. Хотя имел звание майора. Ну что ж будем начинать сначала. Звание меня мало волнует. Но вот место службы…
Мы с Колей Самойловым стоим у окна в штабе. За стеклом — Легница, тихая сонная. Конец зимы. Еще холодно, но весна уже на подходе.
Город кажется застывшим. В моей голове — полный диссонанс.
— Глеб, — Коля кивает на город за окном, — место тут, конечно, отличное. Ленка, жена моя, счастлива — она ведь всегда хотела за границу, да и отец её помог нам с назначением. Здесь тихо, спокойно. Отсидимся, может, до майора, а потом, глядишь и квартиру в Москве дадут…
Я давно перестал его слушать. Смотрю на него и не могу понять, он это серьезно?
Я не виню его. У каждого своя судьба. Но это явно не моё.
— Беркут, а тебе кто помог сюда попасть? — спрашивает он, как будто это самое обычное дело.
— Небеса, Коля. Вот кто меня сюда назначил, — говорю с усмешкой. — Сам не понимаю, за какие заслуги. Только я сюда не рвался.
Он смотрит на меня с недоумением. Как будто не верит, что кто-то может не хотеть оказаться в такой лафе.
— Ну, подожди, Глеб, а что тебе тут не нравится? Спокойная служба. Чем не мечта?
Я прищуриваюсь, сдерживая желание разнести его спокойствие.
— Мечта? Ты о чём? Николай, я офицер. Закончил воздушно-десантное училище. Воевал в горячих точках…
Коля хмурится, слушая мои слова.
— Я привык к реальной службе, а не в тылу отсиживаться. Когда товарищи воюют, мне… — голос дрожит от гнева, я ловлю себя на слове и резко обрываю фразу.
Лейтенант Самойлов моргает и словно отстраняется, переводя взгляд в окно.
— Глеб, ты что забыл? Тебя же после госпиталя не то чтобы комиссовали, но отправили на более легкую службу. Считай повезло, не списали в запас.
Повезло? В запас, в мои –то годы! Сжимаю крепче челюсти.
— Ты чего на взводе? Мы ж не на передовой, можно и расслабиться.
— Расслабиться? Николай, у нас с тобой присяга одна, Родина одна.
Самойлов оглядывается, словно проверяя, не слышит ли кто.
— Нас учили держать фронт, защищать, а не прятаться за границей в уютном городке. Мы молодые здоровые ребята.
Лицо лейтенанта Самойлова становится задумчивым, будто он пытается осмыслить мои слова.
— Глеб, я тебя понимаю. Но кто-то должен заботиться и о тыле, о защите страны в другой форме, не только на передовой. Мы тут нужны.
Согласен. У него своя правда.
Но у меня своя, не дающая мне покоя ни днём, ни ночью. Не на своём я месте.
Почему все случилось именно сейчас, когда в Сирии остались свои? Я там был нужен, мы вместе проходили всё — жару, песок, атаки — по-настоящему защищали, каждый день на пределе…
Я был там смертельно ранен.
И умер — помню это жуткую беспощадную боль, когда покидал этот мир — падал в зияющую чёрную пустоту.