Ворота долго не продержались. Одни нападающие ворвались внутрь. Другие густыми толпами лезли через ров, помогая себе польскими косами и разбрасывая рогатки. Поднялась стрельба. У ворот кипел яростный бой. Гренадеры под командой Худобашева выбили штыками ворвавшихся. Успех сопутствовал и линейцам. Они не допустили прорыва черкесов на 1-м, 2-м и 3-м бастионах.
Горцы все прибывали. Тысячи шли бесстрашно на штурм, не взирая на картечь, гранаты и залпы. Пал тяжело раненный Кызбеч и сотни его соратников. Но более чем 50-кратное преимущество нападавших медленно, но верно сказывалось на положении оборонявшихся. Прорыв случился на 4-м бастионе, самом труднодоступном из всех, а потому самом незащищенном. Резервная рота не среагировала. Командиры куда-то исчезли. Черкесы были уже в крепости и бросились грабить офицерский дом. Потом его подожгли.
— Отступаем к бастиону №3, — закричал раненый в руку Худобашев. Он был вынужден оставить ворота, чтобы избежать атаки с тыла.
Гренадеры сместились влево. Развернули вместе с артиллеристами пушки внутрь крепости и продольным огнем заставили горцев отхлынуть. Получивший новое ранение в живот, поручик уселся на барабан и с него командовал своими людьми.
2-я рота линейцев тщетно ждала приказаний, стоя под ружьем. На бастионах гибли их товарищи, а их никто не вводил в бой. Привычка тупо подчиняться приказам вынуждала их ждать непонятно кого. Ротного не было, как и коменданта. Прапорщики Цакни и Луговский были захвачены в плен на своих квартирах, не успев присоединиться к роте. Никто не знал, что Папахристо уже погиб, изрубленный горцами в тщетной попытке пробиться к пороховому погребу с горящим фитилем.
— Тикаем в блокгауз! — крикнул фельдфебель.
Солдаты посыпались с горы к укреплению азовцев на берегу[2]. Бросились спасать свои шкуры, в то время как их сослуживцы-линейцы полегли на бастионе №2, а гренадеры дорого продавали свои жизни, завалив бастион №3 своими и вражескими телами. Пять раз переходили из рук в руки орудия батареи. Уже не осталось ни одного навагинца, не получившего рану. Последних 15 побитых пулями защитников вместе с потерявшим сознание Худобашевым взяли в плен.
Линейцев из 2-й роты бегство не спасло. Долго они отбивали приступы горцев. Уже горел блокгауз, обложенный хворостом, а они все кричали:
— Умрем, братцы, но не сдадимся!
Сдались! Не выдержали пламени и дыма и побежали наружу те, кто стоял у двери. Большинство пытавшихся спастись зарубили на месте.
К трем часам бой завершился. Крепость пала.
Богатейшая добыча досталась горцам. Они принялись грабить провиантские бунты. Будет, чем накормить семью! Так увлеклись дележом добычи, что вынесли невероятное решение: похоронить прямо у крепости 150 тел, не утруждаясь их доставкой из-за дальности расстояния.
Князь Берзег не возражал. У него были новые планы. Он посматривал на пушки, прикидывая, как их доставить к Соче. Именно они станут его долей. Берегись, Навагинская крепость!
… Группа штабс-капитана Варваци пребывала в прострации.
— Что будем делать, Вашбродь? — спросил Вася, с трудом выдавливая слова.
Он сдерживался из последних сил, чтобы не заорать в полный голос: «Сцуко!» Просмотр 8-часового мега-блокбастера на историческую батальную тему опустошил его до донышка. Казалось, после картин первого штурма Ахульго его ничем не пронять. Но нет! Когда сидишь в первом ряду и без перерыва смотришь, как гибнут русские солдаты, хочешь-не хочешь возопишь!
Варваци поднял голову. На глазах его стояли слезы. Для него увиденное оказалось потрясением, к которому он не был готов. Утренний туман исчез с рассветом, и картины яростного боя были видны с горы, хоть и без кровавых подробностей. Разве что финал на берегу бухты скрыл высокий берег. Потрясенным зрителям довелось увидеть лишь дым от блокгауза, поднимавшийся над плоскостью, занятой погибшим укреплением. Этот дым и смолкнувшие выстрелы свидетельствовали: все кончено! Нет Вельяминовского укрепления. Опозорена память славного генерала, героя Кавказской войны!
— Если бы не туман! Если бы не туман, — повторял штабс-капитан, как будто вовремя поданный им сигнал мог бы спасти гарнизон.
— Мы свою работу сделали честно! — глухо сказал унтер Девяткин. — Спиридоныч! Заканчивай! И так на душе тошно.
— Ты прав, Вася! Нам тут больше делать нечего! Уходим в Михайловский форт. В крепость не пойдем. Смотреть снова на ужасы после приступа у меня нет никаких сил.
[1] Другую роту Филипсон позже отвез в Михайловское укрепление. «К сожалению, этим усилением мы их не спасли, а только увеличили число жертв», — позже написал он в воспоминаниях. Он привел примеры полного паралича командования, получившего известие о взятии Лазаревского и угрозе новых штурмов.
[2] Сразу оговоримся, это наше предположение. Сведения о ходе штурма были крайне противоречивыми и отрывочными (есть версия, что пороховой погреб пытался взорвать Румянчиков, а не Папахристо). В пользу нашей версии говорят два соображения: во-первых, блокгауз находился не в форте, к нему нужно было спуститься с горы; во-вторых, попали в плен как 20 нижних чинов 2-й роты, так и два прапорщика, Цакни и Луговский. Где их захватили, неизвестно. Быть может, вместе с солдатами в блокгаузе? Тогда выходит, это они увели роту, и солдаты лишь выполняли приказ? В любом случае, отступление 2-й роты, хотя об этом никто прямо никогда не сказал, выглядит не по-товарищески. Линейцы вообще считались неважными солдатами.
Глава 17
Вася. Михайловское укрепление, март 1840 года.
Гибель Вельяминовского форта и донесения штабс-капитана Варваци об огромных сборищах горцев произвели странное впечатление на русское командование. От него последовала какая-то склеротическая реакция на происходящее.
Граббе, как главный начальник всей Кавказской линии, вдруг взял да отменил переброску войск из Екатеринодара в Анапу, на которой настаивали Филипсон и Раевский. Генерал-адъютант вызвал их в Тамань. Но Раевский зачем-то отправился на пароходе к кавказскому побережью оценить последствия. Зачем? Никто внятно не мог этого объяснить. Он отвез еще одну роту Тенгинского полка в Михайловское укрепление и исчез со связи на несколько недель. Филипсон был в отчаянии. Он описывал сложившуюся ситуацию как «крайние военные обстоятельства», с ним соглашались, но ничего ровным счетом не происходило. Граббе разговаривал с полковником ласково, говорил много умных слов.
«Он написал в Петербург о необходимости скорее решиться на совершенное упразднение Береговой Линии», — догадался Филипсон. Это неожиданное открытие его совершенно обескуражило. По всему выходило, что слабыми гарнизонами решено пожертвовать ради доказательства своей правоты и своих предложений. Перед полковником приоткрылась закулиса подковерных игр между партией военного министра в Петербурге и кавказским начальством. Жизнь сотен русских солдат была лишь незначительной ставкой. «Раевского сделает козлом отпущения, но сможет ли Граббе продавить свою мысль об ошибочности блокадной системы?»
— Дорогой мой, вы же понимаете: держать большие гарнизоны — значит, кратно увеличивать потери от болезней. Держать слабые — значит, рисковать, что их сомнут. Вывод? Нужно отказаться от попыток удержать за собой кавказское побережье. Достаточно лишь нескольких сильных крепостей.
Филипсон не возражал. Он и сам отдавал себе отчет в несоразмерности затраченных средств и достигнутых результатов. Но разве сейчас подходящий момент? Что будет, если Государь упрется и жертва окажется напрасной?
«Бедный штабс-капитан! Столько усилий — и ради чего? Лишь бы он вырвался живым и здоровым из силков, в которые я его загнал!»
Полковник не учитывал один нюанс. Когда он приказал полкам выдвигаться к Анапе, им пришлось совершить труднейший марш. Невозможный! На Кубани снега навалило под три метра буквально накануне выхода тенгинцев и навагинцев. Дороги не было. Людям пришлось пробиваться по целине. Метель неистовствовала. Видимости никакой. Ночевать приходилось на постах в конюшнях, спать по очереди в казармах на промежуточных пунктах. Люди отмораживали пальцы. Заболевали. Дров не было. Не то что обогреться, горячую пищу не приготовишь. Полковой обоз и офицерские повозки безнадежно отстали. Полки выполнили задачу и прибыли в пункт назначения, опоздав лишь на сутки. Но были так изнурены походом, что требовалось время, чтобы солдаты восстановились.
Тенгинцы и навагинцы считались элитой войск Черноморской береговой линии. Им поручались самые сложные участки. Но что могли сделать несколько рот с ополовиненным составом за столь короткое время?
… Разведгруппу в Михайловском укреплении встретили как родных.
— Рад вас видеть в полном здравии, Константин Спиридонович! Сколько лет, сколько зим! У меня есть отличный ром, чтобы отпраздновать встречу! — поприветствовал разведчиков штабс-капитан Лико. — И тебя, Девяткин, рад видеть. Смотрю, ты себе не изменяешь: как пришёл ко мне в рванине, так и вернулся таким же!
— Унтер-офицер Василий Девяткин по прозвищу Чемпион Черноморского флота — дважды Георгиевский кавалер, — заступился штабс-капитан Варваци за своего подчиненного.
— Да вы что⁈ — поразился комендант. — Вот так фортель! Выходит, все не зря⁈ Да, Василий? Но мы про наш маленький секрет никому не скажем.
Коста удивленно посмотрел на унтера, но расспрашивать не стал. Захочет, сам скажет.
— Вашбродь! Разрешите со знакомцами из тех, с кем службу здесь начинал, поручкаться?
— Мало их осталось, Василий. Помирают люди, — вздохнул Николай Константинович. — У меня нынче под ружьем четыре неполные роты. А линия огня, сам знаешь, какая длинная. Я на всякий случай, по совету контр-адмирала Серебрякова, затеял устроить ретраншемент…
Лико показал на баррикаду, которую стали возводить из брусьев, бочек и подручных материалов, чтобы отсечь узкую дальнюю часть форта, обращенную к морю. Там размещались офицерские флигели. Никто не мог внятно объяснить, зачем при возведении крепости ей придали столь странную форму. Она напоминала длинную седельную кобуру для кольта «миротворец». За ретраншементом комендант рассчитывал укрыться, если широкую часть удержать не выйдет. Последняя линия обороны.