— Что ты сказал? — спросил я в полном ошеломлении. — Повтори, что ты сказал⁈
— Спрашиваю, что с парнями⁈ — повысил голос унтер.
— Нет, не это. Раньше… Впрочем… Потом спрошу… Сейчас неподходящий момент. Игнашка рядом лежит. Мертвый. Додоро зарубили черкесы.
— Ох! — застонал Василий. — Что же я Глаше-то скажу?
— Скажешь: погиб геройски. Защищая Михайловскую крепость до последнего вздоха!
Унтер странно на меня посмотрел, будто я сморозил полную чушь.
— Надо бы девушку похоронить. И капитана Лико, — продолжил я, мучительно стараясь собраться с мыслями.
— На глазах сотен черкесов⁈ Проще руки поднять и сдаться. Не так устанем. Давайте, Вашбродь, лошадку Кочениссы прихватим. Нам она пригодится.
Было что-то кощунственное в его словах. Но и практичное. Вечно я рефлексирую не к месту. Вот Спенсер бы ни секунды не колебался. Куда он, интересно, пропал?
Девяткин подошел к мертвому Игнашке. Закрыл ему глаза.
— Спи, друг! Эх, не для тебя взойдет твоя зарница!
— Вася! Ты идти сможешь?
— Качает еще. Знатно меня приложило. Контузия. Ведь ни одной царапины не получил, когда тут все кипело! Ушиблен другом!
— Не кощунствуй! Он тебя спас!
— Спас, — согласился унтер. — Я его оплачу, когда придет время. А сейчас нужно уносить свои задницы из этой могилы!
Все чудесатее и чудесатее! Словечки, вырывавшиеся у Девяткина, переставшего, похоже, себя контролировать из-за сотряса, наводили на странные мысли. Но об этом мы поговорим позже. Он прав: нужно выбираться отсюда.
— Полезай на лошадь. Завались на гриву, чтобы было меньше вопросов из-за твоей русской физиономии.
Вася спорить не стал. С трудом взобрался в седло. Обнял лошадиную шею, уткнувшись лицом в шелковистые белые волосы. Я взял лошадь под уздцы и осторожно повел ее прочь из погибшей крепости.
Нам никто не помешал. Было трудно перебраться через ров, но мы справились. Нашли место, где взрыв обрушил земляные стенки. Я шел на север. К Новотроицкому укреплению. Или пробираться дальше, в Геленджик?
На краю узкой дороги, на пеньке, сидел раненый черкес. Он не мог двигаться: у него было прострелено колено. И, похоже, взрывом вышибло левый глаз. Но я узнал его сразу. Мой кунак, Юсеф Таузо-ок из племени Вайа. Все же выжил, хоть и сильно пострадал.
Я без колебаний отбросил конспирацию. Бросился к нему. Крепко, но осторожно обнял.
Шапсуг тоже меня узнал.
— Зелим-бей заговоренный! И ты здесь? Везешь товарища в родной аул?
— Ты угадал, кунак. Но мои планы меняются. Сперва я отвезу тебя.
— Ты верен себе. Годы, что мы не виделись, тебя не изменили. Приму твою помощь с благодарностью.
Я попросил Васю уступить коня Таузо-оку. Унтер не возражал. Уже оклемался. Спрыгнул с лошади, устояв на ногах, не покачнувшись.
Черкес не удивился тому, что Вася русский. В лагере хватало дезертиров, перешедших на сторону горцев. Они активно участвовали в штурме. Многие из них погибли, приняв заслуженную смерть. Но многие уцелели и отделались царапинами. Я видел, как они мародерили в форте. Мне они были омерзительны.
Вдвоем с Васей закинули в седло ослабевшего Таузо-ока. Двинулись на север. Теперь нам лежала дорога куда дальше. В долину реки Абин, где жил вдали от своего племени Вайа пострадавший кунак.
— Расскажи, как тебя ранило?
Таузо-ок немного взбодрился, отдохнув, сидя на коне.
— Мы выступили после заката, ближе к полуночи. Я вел отряд в тысячу человек. Дождались сигнала. В полнейшей тишине, быстрыми шагами, но не бегом, с оружием наготове, я со своей группой прошел, может быть, половину расстояния, когда раздался ружейный выстрел караула урусов, забил барабан и сейчас же после этого загремели один за другим залпы орудий. Тогда бросились бегом, как только было возможно быстрее, с громким криком ко рву. Пушки стреляли маленькими ядрами и так часто, как будто на стену бросали горох. Но мы были уже слишком близко, чтобы бежать обратно. В одно мгновение были мы во рве. Приставили лестницы. Взобрались на стены. Большинство бросило свои ружья и кидалось только с шашкой в руках и с кинжалом в зубах. Внутри начался страшный бой. Русские защищались хорошо. Достойные воины и хорошая битва! Многие из наших воинов были убиты. Я потерял свой левый глаз и был ранен в колено, но мог, однако, сражаться до конца.
— Тебя не взрывом приложило?
— Нет, в госпитале. Там нам труднее всего пришлось. Туда сбежалось большинство русских. Они стреляли в нас из всех отверстий. С поджогом шло плохо, огонь не загорался, и много наших людей падало. Но никто не думал о том, чтобы бежать, мы взломали двери кирками и мотыгами, которые нашли в солдатских палатках. К окнам и крыше приставили лестницы. Кто падал — погибал сейчас же, другие немедленно занимали его место. И стар, и млад — как бешеные. Если раньше сражались яростно, то это было ничто в сравнении с тем, что происходило в коридорах и комнатах помещения. Там не было выстрелов, слышались только крики и удары. Русские отчаянно защищались ружьями, мотыгами, ножами, кулаками и зубами. Мы же хотели только крови за кровь многих наших людей, которые пали в этот день.
Да уж. На словах звучит красиво. А на деле они добивали беспомощных пациентов госпиталя, которые с трудом могли себя защитить. Суровая здесь война. Без правил. И как-то, на мой взгляд, плохо соотносится с рыцарским кодексом.
На мой прямой вопрос об этом, Таузо-ок лишь пожал плечами:
— Будто ты не видел, кто в лагере был? Лишь один из пяти с конем. Остальные — голытьба, крестьяне. Их шашками в бой пришлось гнать. Вот они и вымещали свой страх над безоружными больными. Над теми, за кого выкуп не получишь. Но им знатно досталось, с этим не поспоришь.
— Как же ты уцелел после взрыва?
— Повезло. Меня вынесли раньше. Посадили там, где ты меня встретил, и убежали обратно. Никто не вернулся.
— Так много погибло?
— Больше, чем можешь себе представить, — грустно ответил Таузо-ок.
Ему, который любил позубоскалить, было очень тяжело. Мне — не меньше. Я не смог предотвратить гибели форта. Что я вообще могу сделать⁈ Какая-то бессмыслица с этим попаданством! Чего я толком добился? Убрал из игры Сефер-бея. Это остановило князя Берзега? Быть может, подстегнуло, кто знает? Выдавил с Кавказа Белла. Но ядовитые плоды его активности остались. Сколько людей погибло! Зачем нужно их годами держать в гнилых крепостях? С этим нужно что-то делать. Как можно скорее.
— Как думаешь, кунак, — спросил я, — на этом все? Восстанию конец?
— Почему восстанию? Разве мы когда-нибудь признавали власть царя? Мы бьемся на своей земле и не отступим, пока русские не уберут отсюда все свои крепости. Вот тогда можно будет поговорить о мире.
— Скоро некому будет сражаться!
— Женщины нарожают новых.
— А голод? Чем будем кормить людей? Весна настанет, кинемся к русским просить подаяние. Будем своих детей предлагать за еду.
— Не бывать этому никогда! — гневно сверкнул единственным глазом Таузо-ок[2]. — Вот увидишь: скоро расправимся с крепостями у моего дома. В первую очередь, с той, что в Абине. Сколько лет она нам глаза мозолит!
— Я был с ней рядом. Смотрел. Мощная. Много пушек. Могут и отбиться.
— Нужно поднять на борьбу побольше народу. Теперь, когда берег мы частично очистили и захватили много пороха, это будет несложно. Князь Берзег, уверен, вернется в свои земли и начнет атаку крепости у Сочи. Отвезет туда пушки и задаст урусам перцу!
— А в Абине?
— Придется по старинке. Лихим наскоком. Жаль, мне не доведётся участвовать. Нога, будь она неладна! Сам-то пойдешь?
— Куда я денусь⁈ — покривил душой.
Хорошо, Вася не понял ни слова.
… До аула Таузо-ока добирались две недели. Никто нам не препятствовал. Наоборот, помогали чем можно. Давали приют в кунацких. Подробно расспрашивали о событиях на побережье. Всех волновала подозрительно спокойная реакция русских. Ждали ответных карательных экспедиций.
Когда мы прибыли в дом кунака, Юсеф, стесняясь, сказал:
— Много людей будет ездить ко мне. Общее ликование в аулах и плач из-за больших потерь. Всем интересно узнать, как было на самом деле. Жду и гостей из Темергоя. У тебя с ними канла. Ее никто не отменял…
— Встретил я одного удальца из тех, кто меня пытал.
— Убил?
— Прирезал, как собаку, — твердо ответил я, опуская подробности. Какая разница, как все было? Главное результат.
— Правильно. Так ему и надо. Проблема в том, что про тебя разное болтают в горах. Как бы не было беды! Давай я тебя поселю в домике, где семью укрываю в случае опасности.
— Никаких проблем. Нужно так нужно.
— Вот и договорились.
Я нисколько не расстроился. Обрадовался. Хотелось поговорить с унтер-офицером Девяткиным по душам тет-а-тет. Чтобы никто не мешал и не подслушал. Сдается мне, что никакой он не Девяткин. Нам предстоял непростой разговор.
— Скажи-ка, Вася, — спросил я, когда мы остались одни, — ты попаданец⁈
Вася. Аул на реке Абин, конец марта-апрель 1840 года.
Вася в первую секунду, конечно, вздрогнул. С момента, когда стал Девяткиным, вел себя, практически, как разведчик-нелегал. Следил за языком, чтобы как-то себя не выдать. Был всегда начеку. И сейчас хотел сразу же уйти в отказ. Но его привела в чувство легкая насмешливая улыбка Косты, а потом до него дошло, что понятие «попаданец» никак не могло существовать в 1840-м году. Озарение заставило его сначала с удивлением, смешанным с восторгом, воскликнуть про себя: «твою ж мать!». Потом глаза расширились, начала отвисать челюсть. Все это время улыбка Косты становилась шире.
— Так получается, и вы тоже⁈ — наконец, Вася смог произнести первую фразу.
— Получается! — усмехнулся Коста. — И, давай, на «ты». Все ж таки, друзья по несчастью. Хотя, если честно, я уже давно не считаю этот заброс сюда несчастьем. Даже, наоборот.
— Ну, так! — улыбнулся Вася. — Я понимаю. Одна Тамара Георгиевна стоит всего.