— Господин штабс-капитан! Вы были в крепости. Видели все своими глазами. Как обстановка? — Засс не надеялся узнать что-то новое. Пусть наказной атаман послушает.
— Мы, конечно, исправили, что могли за короткое время. Дожди за шесть лет так размыли валы, что образовались промоины, через которые черкесы могли въехать внутрь крепости на конях. Гарнизон, как обычно, повально болен. Люди подавлены.
Абинская крепость на Линии считалась гиблым местом. Туда отправляли провинившихся солдат и казаков вместо арестантских рот. Отрезанная от всех, она, как одинокий тающий айсберг, дрейфовала на месте, утопая в грязи и окруженная враждебной стихией. Цинготный форпост, каких немало было в Российской империи — без женщин, нормальной пищи и надежды на лучшее, каждый день теряющий людей в строю из-за болезней.
— Гарнизону потрибна допомога. Можно ли верити лазутчику? Тоби, Павло Христофорыч, он не глянулся.
— Его сведения подтверждают и другие, — хмуро признался Засс. — В урочище Перу собираются черкесские скопища. Это в нескольких часах от Абинской крепости. Да и пришел лазутчик не сам по себе. Сослался на штабс-капитана Варваци. Знаю я этого офицера. Инициативен сверх меры, но отчаянный.
— В чем же тогда дело? — спросил Полтинин.
— Нестыковочка с ним, с этим подсылом, выходит одна. Нужно разобраться. Это несложно. Куда труднее Абин удержать. Нам ничего другого не остается, как отправлять новый отряд. Вам его вести, господин полковник. Больше некому. Усилим гарнизон вашими навагинцами.
— У меня в наличии кроме учебной команды больше и нет никого. Две роты.
— Тенгинцы их доведут до места. Справитесь, 4-й батальон?
— Четвертый поход за полгода, — вздохнул Корзун. — Но деваться некуда. Нужно моим мушкетерам, которые в крепости с марта кукуют, гранат подсыпать.
— Вот це дило! — подвел итог совещания атаман и, сославшись на Страстную неделю, извинился, что не угостит обедом.
Возбужденные офицеры вышли из здания Штаба Черноморского казачества, обсуждая на ходу предстоящие дела. Засс отправился в караулку.
Увешанный орденами, с белой буркой на правом плече и шашкой у бедра он казался все тем же легендарным генералом, которого знала вся Россия. Но Засс был уже не тот. Его подкосило похищение горцами родной дочери из Прочного Окопа. Дочку удалось вернуть по прошествии года, но она сильно переменилась. Все жаловалась, что хочет вернуться в аул к черкесам. Ей нужна была серьезная помощь, но где ж ее взять? Не на Кавказских же водах?
— Давайте сюда этого Девяткина, — распорядился генерал, устало вздохнув.
Вывели Васю.
— Ты, посланец штабс-капитана, представился унтер-офицером Девяткиным. Так?
— Именно так, Вашество! Ранее служил рядовым в Тенгинском полку. Ныне в Куринском, в роте поручика Лосева. Временно приписан к отряду юнкера Дорохова. В Черкесию отправлен со своей группой для помощи штабс-капитану Варваци. Имею награды, два Георгиевских креста. От производства в офицеры отказался.
— Выходит, ты самый что ни на есть геройский солдат? Заметь, унтер, я не спрашиваю, как тебя занесло из Грозной в сердце шапсугских земель. Ты мне другое объясни. Выбежал к нам один солдатик из рабства черкесского. Представился рядовым Тенгинского полка Василием Девяткиным. Так кто же из вас есть этот самый Девяткин — ты или он⁈
Вася почувствовал, как душа провалилась в пятки.
Коста. Абинская крепость, конец апреля — май 1840 года.
Отправляя Васю к Андрею Гаю и далее к генералу Зассу, я знал, что буду делать дальше. Твердо решил: хоть одну крепость, но обязан отстоять! Любой ценой. Даже ценой предательства друга-кунака. И лично приму участие в ее обороне, если последует нападение. Хватит прятаться в лесах и играть роль пассивного наблюдателя. Поступи я по-другому, потеряю самоуважение.
19 апреля Таузо-ок приехал ко мне с белой лошадью, на которой я с Девяткиным довез его до родного аула.
— Русские отправили новый отряд из-за Кубани. Идут в сторону Абинской крепости. Нельзя допустить усиления гарнизона. Не хочешь повеселиться?
— Будет сражение на открытой местности?
— Сил пока маловато. Очень немногие пока присоединились. Не меньше двух-трех недель пройдет, пока народ созреет. Если и нападать на русских, то у кубанских болот. Если они смогут их преодолеть… В общем, мои люди выдвигаются к переправам проследить и, при возможности, атаковать. Участвуешь?
— Сочту за честь!
— Я так и подумал. Поэтому привел твою лошадь.
Кобыла была не моей, а Кочениссы. Тяжелое воспоминание. Немой укор за содеянное. Меня не успокоили прощальные слова Васи насчет случившегося в Михайловском форте. Он сказал:
— Заканчивай, Коста, со своими страданиями из-за черкешенки. Думаешь, баба не может быть врагом? Забыл про «белые колготки», про снайперш-эстонок на Чеченской? Сукой последней стала Коченисса. Так о ней и думай!
Наверное, он был прав, но я не мог ничего с собой поделать. Мне почему-то то и дело приходила на ум ассоциация с богиней Кавказа. С той прекрасной загадочной черкешенкой, которую я встретил в кунацкой в усадьбе Хаджуока Мансура. Жив ли старый воин? Не отказался от своей борьбы?..
Выбросив из головы на время дурные мысли, быстро собрался. Подогнал снаряжение. Набил газыри патронами. Проверил и зарядил винтовку, жалея, что не взял с собой в рейд по черкесским тылам такой знакомый мне штуцер.
— Готов!
— Едем!
День клонился к вечеру. Чем ближе к Кубани, тем больше чувствовалась сырость. Дорога пролегала сквозь густой лес. Через кусты и буераки группа шапсугов двигалась неторопливым шагом, все больше растягиваясь и петляя между деревьями. Вскоре видимость упала настолько, что можно было развидеть лишь уши своего скакуна. Впереди, в густеющей темноте и тумане, наползавшего от болот, ломился, объезжая пеньки, конь такой же масти, как и моя лошадь. Видимо, умное животное хорошо знало дорогу. Его всадник замотал голову белым башлыком. На него смотрели как на ориентир, иначе запросто потеряли бы друг друга.
— Зелим-бей, — негромко окликнул меня один из людей Таузо-ока. — Ты бы пристроился в конце колонны. Не то среагируем на тебя вместо ведущего и свернем не туда.
Я возражать не стал. Пропустил отряд. Пристроился последним. И стал придерживать лошадь, увеличивая разрыв с отрядом. Скинул свою темную бурку и накинул кобыле на голову. Она лишь фыркнула в ответ.
Холодало. Моросил мелкий дождь. Я, подрагивая всем телом, остался в ночном лесу один. То, что хотелось!
Насколько я понимал, от реки Кунипс посуху шла расчищенная просека до самой крепости Абин. По ней за шесть лет после закладки укрепления так часто ходили русские войска, что пробили обозами и артиллерией глубокие колеи. Мне было нужно свернуть вправо и продвинуться до этой военной дороги. Там я рассчитывал встретиться с отрядом и с ним попасть в крепость.
Тьма — хоть глаз выколи. Я повернул лошадь и, слегка понукая, предоставил ей самой искать, как проехать. Ямы, кочки, пни — кобыла спотыкалась и чуть не падала. Мне и самому дважды выпало чуть не навернуться с высоты ее спины. То и дело упирались в огромные стволы деревьев. Наконец, добрались до места, где лес резко отступил. Просека!
Лошадь радостно прибавил шаг в сторону аула, из которого ее привели ко мне. Но у меня были другие планы. Я нашел впадину, укрытую кустами, рядом с дорожной колеей. Убедился, что грунт подходящий, без камней. Заставил кобылу лечь на землю (у казаков научился этому приему). Прекрасно выученная кобыла подчинилась. Привалился к ее теплому боку, укутался буркой и задремал.
Меня разбудили выстрелы неподалеку. Изредка раздавался пушечный выстрел. Приближался барабанный бой. И солдатские песни тревожили лесной покой. Русский отряд двигался в мою сторону не традиционным «походным ящиком», а выстроившись в каре и держа на флангах два орудия. Впереди ехали казаки, внимательно вглядываясь в заросли на обочине.
Меня заметили сразу. Окружили. Рассматривали с нескрываемым удивлением: что за кабанчик у дороги разлегся?
— Кто старший в отряде? — спросил их твердо.
Казаки сразу подобрались. Мигом меня раскусили.
— Полковник Полтинин, Михал Петрович.
— Подойдет отряд поближе, проводите меня к полковнику. Доложите: прибыл штабс-капитан Варваци.
— Соглядатаев опасаетесь, Вашбродь? Мы мигом лес прочешем. Айда, хлопцы, подсобим офицеру!
— Зря под пули не лезьте!
— Не хай! Мы привычны. Встретим неприятеля в небольшом числе, бьем напролом. Покажется не по нашим силам, идем наутек в разные стороны. Только кони поморены чуток.
— На переправе?
— Там! Четырнадцать часов пробирались через Тляхофижские болота. Орудия на руках тащили. Лошадки на подводных кочках спотыкались, падали. Какие и утопли.
— А заряды из ящиков?
— Так тож — все на руках! В мешках солдатских.
Полковник Полтинин моему появлению не удивился.
— Прибыл от вас лазутчик.
— Девяткин? Унтер-офицер?
— Представился так. Но с ним вот какая закавыка: сидит у Засса под караулом другой Девяткин, беглец от черкесов…
Вот не было печали… Лопнула Васина легенда!
— Мой к вам пришел, мой унтер! Правильный! Эх, как-то нужно остановить разбирательство! Запрос послать в Грозную. Я бы и сам поспешил ему на выручку, да не могу. Решил в крепости остаться. Мы же столько вместе прошли… Он меня из плена вытащил в Дагестане. И здесь, в Черкесии, вел себя наихрабрейше и достойно всяческих похвал. Бился рядом со штабс-капитаном Лико до последней минуты гибели Михайловского укрепления…
— Не волнуйтесь, Константин Спиридонович! Я с отрядом через два-три дня назад. Напишите все, что нужно. Я передам. Ничего с вашим Васей не случится.
— Как через два дня? А крепость?
— Оставлю две роты своих навагинцев. Ударно потрудимся. Полторы тысячи солдат, рвущихся домой — страшная сила. Увидите, сколько наворочают!
В 11−00 мы были уже у Абинской крепости. Гарнизон нас встретил радостным «ура!». Наверное, люди рассчитывали, что теперь, после прибытия такого мощного отряда, черкесы раздумают нападать. К их разочарованию, в крепости решено было оставить всего две роты.