Малорослый спутник сухопарого, в таком же замшевом полупальто, только на несколько размеров меньше, вытаскивает из-за пазухи дубинку, вторую, третью. Это резиновые шланги сантиметров по тридцать-сорок, в которые засунуты обрезки металлической трубки.
Такую подготовку к атаке «воронята» воспринимают как сигнал к отступлению. Они потихоньку ретируются и пускаются наутек. И только на углу Яак Варес — Ворон — осмеливается оглянуться. Да, встреча закончилась, можно сказать, благополучно. Погони за ними вроде бы нет.
Все это время Рейн простоял возле стены, наблюдая за происходящим с чувством облегчения и наивной гордости: за него, за Рейна Эрма, вступился сам Длинный. Его ребята всегда ходят в элегантных шляпах и никогда не участвуют в шумных потасовках. Войти к ним в доверие не так-то просто. Их всегда окружал ореол какой-то тайны, о них рассказывают потрясающие истории.
— Ну, ты доволен мной, досточтимый собрат? — спрашивает Длинный. В вопросе его сквозит и превосходство, и довольство собой — ведь Рейн должен испытывать к нему благодарность.
— Эй, дай дяде пять! — смеется Толстый, подхватывая тон вожака, и начинает запихивать дубинки обратно за пазуху, где у него, надо думать, вшит специальный карман, в обыкновенный такие орудия не поместятся.
Толстый — человек, как будто веселый и, похоже, не прочь поддержать любой розыгрыш или проделку. Лицо у него на вид вполне невинное, даже наивное. Блестящие глазки, кажется, все время ищут, чем бы заняться. Он напоминает преданного пса, который с нетерпением ждет приказаний хозяина, готовый тут же ринуться исполнять их.
Третий, по кличке Бизнес, или также Торгаш, пока что не обмолвился ни словом. На нем нейлоновая куртка с вязаным воротником, больше смахивающая на пальто, желтые перчатки, веселый пестрый галстук и коричневая шляпа с загнутыми наверх полями. Словом, Бизнес как с картинки модного журнала сошел. Когда запахло стычкой с «воронятами», он было оживился, теперь же снова заскучал. Впрочем, возможно, его занимают какие-нибудь важные мысли.
Длинный протягивает Рейну руку, вроде как для рукопожатия. Рейн с готовностью отвечает бывшему однокласснику. Но вместо деловитого пожатия Длинный так стискивает ему пальцы, что лицо Рейна перекашивается от боли, и он резким движением отдергивает руку.
Длинный кривит губы в недоброй усмешке, но вопрос его звучит вполне буднично:
— Чего этим гаврикам от тебя надо было? Монеты, что ли?
— Ага, — кивает Рейн.
— Сколько? Много? — встревает Толстый.
— Да у меня всего-то рубль и есть… — начинает Рейн, но гогот заставляет его замолчать. Молчаливый Бизнес расплывается в добродушной, но насмешливой ухмылке. Так усмехается взрослый, выслушивая наивные жалобы ребенка.
— Да-a, за твоей благородной ученической душой порядочный капиталец! — с серьезным видом кивает Длинный, однако в его словах звучит неприкрытая ирония. — И во что ты собираешься вложить такую колоссальную сумму?
Рейн улавливает и насмешку, и нескрываемое презрение и, не ответив на реплику, обиженно замолкает.
Длинный тут же, как бы в знак примирения, предлагает Рейну закурить. Рейн берет сигарету, Толстый подносит ему зажигалку, Рейн делает несколько затяжек, но без особого удовольствия.
Отечески похлопав Рейна по плечу, Длинный замечает:
— В хорошем обществе без шуток не обходится! Не бери в голову! А вообще-то, если серьезно, так ты по-прежнему все свои сбережения на фото тратишь?
Рейн молча кивает. Предложенная сигарета не вычеркнула из его памяти презрительной усмешки Длинного, означавшей, что рубль — не деньги. Более чем скудные карманные деньги — постоянная и нешуточная забота Рейна. Едва речь заходит о карманных деньгах, покупках, расходах, складчинах, как его тут же охватывает мучительное чувство неполноценности, какой-то ущербности. Более болезненной темы для Рейна нет. Даже деньги, заработанные летом, ему приходится почти полностью тратить на покупку самых необходимых вещей.
— И сколько ж снимков ты уже нащелкал? — равнодушно спрашивает Длинный от нечего делать.
Рейн мгновенно оживляется, забыв про обиду. Разговор коснулся любимого дела, настоящего увлечения, того единственного, что выделяет его в классе.
— Да дело не в количестве… — смеется Рейн и добавляет наставительно: — Художественный и технический уровень — вот это… кое что да значит!
И в голосе его звучит не только наставительность, но и легкое превосходство, как только что у Длинного.
Но Длинный тут же перебивает его презрительной репликой:
— А что толку от этих твоих фоток!
Сказать — не сказать? Сказать — не сказать? Рейн колеблется, но недолго. Ведь сказать такое приятно, не похвастаться просто невозможно.
— Завтра, к примеру, диплом вручат… — сообщает Рейн, по-прежнему притворяясь равнодушным. Он чувствует, что в этой компании говорить о своем увлечении всерьез нет смысла. Но все же… Но все же он смотрит на Длинного выжидающе, словно рассчитывая на удивление или восхищение. Напрасно. Бизнесу и Толстому факт, что такой, собственно, юнец удостоен диплома только что состоявшейся республиканской выставки, не говорит ничего. Они просто не дают себе труда вникнуть в слова Рейна, спросить: «За что? когда? где?».
Один только Длинный, похоже, тотчас уловил смысл сказанного. Возможно, он даже слышал или читал про эту выставку. Лицо его становится жестким, и он бросает в ответ одно-единственное презрительное слово:
— Врешь!
— Не хочешь — не верь! — обиженно пожимает плечами Рейн.
— Ты — и диплом! — роняет Длинный. Очевидно, в его голове не укладывается, что парень, с которым он еще два года назад учился в одном классе и над увлечением которого изредка подтрунивали, добился успеха.
А ведь серенький такой, неприметный воробышек. Учился прилежно, ничем не выделялся. Разве что на экскурсиях щелкал фотоаппаратом. Гроши свои жалкие мусолил. Ни широты натуры, ни житейской хватки в нем не замечалось. Серость — одно слово… Тем не менее стал учиться дальше и, выходит, фотографирует по-прежнему, небось, и гроши свои по-прежнему мусолит… Надо же, серые перышки начинают приобретать окраску!
Сознание этого свербит где-то в глубине души, портит Длинному настроение. Он чувствует, как теряет в росте, в значительности, ему трудно разговаривать с этим школяром свысока.
Тут наконец решает вступить в разговор и Бизнес. Растягивая слова, он спрашивает:
— Денег тоже отвалят?
— Нет, — качает головой Рейн.
Бизнес делает пренебрежительный жест, давая понять, что его не интересует то, что не приносит денег.
— Своих грошей много приходится вкладывать? — нетерпеливо спрашивает Длинный.
— Да какое там много… — нехотя признается Рейн. — Вкладывать-то особо нечего… Химикаты, аппаратура — страшно дорого все…
— Это сколько же — страшно дорого? — тотчас спрашивает Длинный. В нем неожиданно просыпается интерес к финансовым затруднениям Рейна. Интерес, которого раньше что-то не замечалось.
Бизнес поднимает взгляд. Да. Длинный явно что-то задумал! Без задней мысли он своей заинтересованности проявлять не станет.
— Взять хотя бы цветную пленку… три рубля штука! Да еще за проявку полтора… А что с одной пленки, хорошо, если два-три нормальных кадра получится… — озабоченно отвечает Рейн.
Во взгляде Длинного, во всем его облике появляется что-то жесткое, волчье. Рейн не улавливает этой перемены, зато ее тотчас замечают и Бизнес, и Толстый.
— Эй, Торгаш, главный казначей! Пятерку досточтимому однокашнику! По ритуалу! — с какой-то злобой приказывает Длинный. Куда только девался приятельский тон! В голосе Длинного опять звучат те самые нотки, что появились у него, когда Рейн упомянул о своем дипломе.
Слова Длинного вызывают у Толстого короткий смешок. Он, надо полагать, знает, что последует дальше, и заранее испытывает удовольствие. Должно быть, это не первая пятерка, выдаваемая по ритуалу.
Бизнес послушно достает бумажник. Как и его владелец, он выглядит весьма внушительно — кожаный, узорчатый и к тому же довольно пухлый. Бизнес неторопливо, деловито, как и подобает уважающему себя кассиру, роется в бумажнике. Наконец извлекает пятирублевку. Потом с достоинством, не спеша, прячет бумажник за пазуху. Похоже, и он знает, что последует дальше, и наверняка предвкушает это, и предвкушая, оттягивает, насколько возможно, заключительный момент.
Бизнес расправляет пятерку на ладони, затем неспешно, со значением, проводит рукой по заду и, скомкав деньги, бросает их к ногам Рейна.
Рейн стоит как вкопанный.
Все молчат.
Троица наблюдает за переживаниями Рейна с каким-то злорадством, с каким-то ехидным удовлетворением — это чувствуется во всем их облике. Бизнес причмокивает, словно смакуя постигшее Рейна унижение. Длинный явно наслаждается растерянностью Рейна. Высоко вскинув голову, он оглядывает его чуть искоса, сверху вниз, и цедит сквозь зубы:
— Ну вот, теперь у тебя есть не только диплом, но и деньги!
Толстый довольно хмыкает. Вообще-то ему Рейнов диплом до лампочки; но Длинного, он, видно, задел за живое, так что Толстый считает своим долгом выразить соответствующее отношение к Рейну и его диплому.
Слова Длинного и смех толстяка выводят Рейна из оцепенения. Он поддает ногой скомканную пятирублевку, та взлетает и падает в нескольких шагах от него на мостовую.
Толстый тотчас умолкает. С лица Бизнеса мгновенно исчезает довольная ухмылка. Кассир вопросительно смотрит на Длинного. Как же так? Парень испортил всю игру. С такого станется, что оставит деньги валяться посреди улицы. Еще не хватало самим подбирать!
На мгновение растерянность появляется и на лице Длинного, но тут же исчезает. Он едва ли не по-отечески берет Рейна под руку и настойчиво, навязывая свою волю, произносит:
— Бери, чего ломаешься! Деньги не пахнут! Даже если дерьмом измазаны. Не тушуйся! Шуток, что ли, не понимаешь?
Несмотря на пережитое унижение, Рейн не в силах отвести взгляд от валяющихся на дороге денег. С тоской, не отрываясь смотрит он на них. Не секрет, что для него пять рублей — пусть небольшое, но состояние. И оно лежит вот тут, оно почти принадлежит ему. Надо только сделать шаг-другой. Только наклониться и поднять! Пять рублей… это комплект светофильтров, о котором он давно мечтает, это обратимая пленка для слайдов плюс проявка… А столько радости, поисков и находок, пока ты с фотоаппаратом на груди охотишься за впечатляющими кадрами в лесу, за городом, на берегу речки, на проселочной дороге.