— Бери! — настаивает, убеждает Длинный. — Бери, они твои! Это же сколько кадров… Вон, под ногами у тебя валяются… Чего столько раздумываешь, дорогой однокашник!
Упоминание о пленке — верный козырь. Длинный словно знает, что сейчас у Рейна нет именно пленки. И свободных денег, чтобы купить ее. А осень так богата красками, осень прямо-таки зовет и манит фотографировать.
Слова Длинного на какой-то миг обезоруживают Рейна, начисто рассеивают в его памяти недавнее унижение.
Только на миг, но этого оказывается достаточно.
Рейн наклоняется, поднимает скомканную пятирублевку и поспешно сует ее в карман куртки. Можно подумать, будто он боится что отвращение возьмет в нем верх.
Ни на кого не глядя, Рейн поворачивается, собираясь уйти.
А Длинный и двое его спутников ведут себя так, словно ничего не случилось. Они за свою пятерку получили, что хотели, на что рассчитывали. Финал сцены их устраивает вполне. Больше всех уверен в себе и доволен Длинный. Оно и понятно. Ведь именно его самолюбие задел диплом Рейна. И это его слова заставили в конце концов Рейна наклониться и подобрать деньги!
— Ладно, пошли прошвырнемся! — приглашает Длинный по-свойски.
— Прогулки — залог здоровья, товарищ дорогой!
В несколько шагов он догоняет Рейна и вроде как в знак примирения снова предлагает ему сигарету. Рейн только мотает в ответ головой.
— Или сигару угодно? — Длинный извлекает из внутреннего кармана белую металлическую трубочку. И опять лицо его искажает ухмылка. Скорее всего, он представил, как Рейн зайдется кашлем от такого курева. Рейн с любопытством берет сигару. Толстый дает ему прикурить, и Рейн действительно начинает кашлять.
Трое в шляпах хохочут.
Рейн, с размаху швырнув сигару через всю улицу, к самому подножию городской стены, оскорбленный смехом, бросает зло:
— Эту дрянь пусть курит…
— Гад, да ты знаешь, сколько она стоит! — возмущенный Бизнес перебегает через дорогу, подбирает сигару и запихивает ее обратно в трубочку, которую протянул ему Длинный.
2
— Алло, это больница? Будьте любезны, позовите санитарку Лийзу Эрма. Ах, это вы и есть… С вами говорит Элли Каземаа, классная руководительница вашего Рейна. Знаете, все заявления о пособиях мне удалось пробить… Да-да… Ваша просьба тоже удовлетворена. Так что зайдите в школу за деньгами. Наконец-то вы сможете купить Рейну зимнее пальто. Пожалуйста, пожалуйста… Ну что вы! Это мой долг, долг каждого классного руководителя… Только чеки непременно сохраните, их надо представить родительскому комитету. Не забудьте! Пожалуйста, пожалуйста. Я тоже очень рада! У Рейна ведь пальтишко совсем уже обтрепалось… Не стоит благодарности. Всего хорошего!
3
Бизнес роняет словечко. Толстый — другое, но Длинный не поддерживает их, и разговора не получается. Так, молча, они и шагают по старинной улочке. По обеим ее сторонам тянется узкий тротуар, проезжая часть вымощена брусчаткой. Уже недалеко до площади, откуда расходится несколько таких же узких темных улочек.
«С площади смоюсь домой!» — решает Рейн. Он недоволен собой, настроение дрянь. Эх, если б этих последних полчаса не было вовсе! Если б можно было прожить их заново, с той минуты, когда он, завернув за угол, столкнулся с Длинным и его дружками. Он повел бы себя иначе. Определенно, иначе. Так твердит он про себя. Хотя, как знать, такие шутят жестоко и обидно, разве кто согласится по своей воле стать объектом их шуток?
Длинный окидывает Рейна внимательным взглядом. Толстый поклясться готов — вожак опять что-то затевает. Не одно дело закручивалось именно с такого вот оценивающего взгляда.
— Слышь, твоя мамаша по-прежнему санитаркой в больнице? — вполне дружески спрашивает Длинный.
Рейн кивает. Разговаривать не хочется.
Скомканная пятирублевка все еще стоит у него перед глазами. Рука непроизвольно лезет в карман куртки, но он тотчас отдергивает ее, словно боится притронуться к деньгам. А рука тут же снова тянется к карману, будто лишний раз хочет удостовериться, что немалое состояние, неожиданно доставшееся ему, действительно существует и лежит у него в кармане.
— В каком отделении? — Длинный явно заинтересовался разговором.
А мысли Рейна заняты другим. Он все еще переживает недавнее унижение. И поэтому вопрос Длинного как-то пролетает мимо его ушей.
— Я тебя спрашиваю! — взрывается Длинный. — Дорогой однокашник, извольте ответить!
— Что? — Рейн припоминает вопрос. — А, в каком отделении… В хирургии, как и раньше.
Толстый и Бизнес настораживаются. Эти вроде бы ничего не значащие вопросы и ответы, похоже, всерьез заинтересовали их.
— Ты сам-то в этой хирургии бывал? — допытывается Длинный.
— Конечно. В прошлом году мне там слепую кишку отчекрыжили…
Рейн забывает о своих переживаниях, ему хочется с полным знанием дела рассказать, что такое настоящая операция.
Однако Длинный бесцеремонно перебивает его:
— А к мамаше ты ходил?.. В отделении бывал?..
— Бывал… Вообще-то туда вход запрещен… А что? — спрашивает Рейн, удивляясь тому, что Длинный ни с того ни с сего заинтересовался больницей.
— Да ничего… — равнодушно обрывает Длинный, словно и сам вдруг почувствовал, что задает пустые вопросы. Тем не менее он пытается перехватить взгляд Бизнеса и Толстого. Идет некий безмолвный, но понятный всем троим не то разговор, не то обмен мнениями.
Узкие извилистые улочки Старого города с редкими прохожими остались позади. Ребята пересекают площадь и направляются в парк, освещенный редкими фонарями. Они отбрасывают скупой желтоватый свет, лишь местами освещая дорожки.
— Я, пожалуй, пойду! — говорит Рейн.
— Ага… Да куда тебе, собственно, торопиться, побудь еще, — отговаривает его Длинный. С дамами пообщаемся. Они где-то здесь должны быть.
Слова звучат вполне по-приятельски. Сейчас рядом с Рейном шагает не вожак компании по кличке Длинный, а бывший его одноклассник Ильмар Каськ — позор пионерского отряда, предмет постоянных забот педагогов. Иные его выходки вызывали смех, но чаще — лишь недоумение. Шутки его отличались какой-то откровенной зловредностью и в конце концов причиняли кому-то боль, обижали кого-то или в их результате что-нибудь приходило в негодность. Поэтому Ильмара не очень-то любили, но — с другой стороны — всех восхищала его изобретательность. К тому же баскетбольной команде класса без него делать на площадке было нечего.
После восьмого класса Ильмар распрощался со школой, гордо заявив, что смело вступает в жизнь. Теперь он, получается, уже два года как живет самостоятельной жизнью.
— С какими еще дамами? — удивляется Рейн.
— Увидишь! — таинственно отвечает Ильмар и добавляет, подмигивая: — Увидишь и не пожалеешь!
Уйти после таких слов уже невозможно. Не хватало еще, чтоб они подумали, будто десятиклассник Рейн Эрма боится девчонок, о знакомстве с которыми не пожалеешь. Да и проснувшееся любопытство заставляет его остаться. Конечно, он никакой не светский лев и на танцы, можно сказать, не ходит, у него даже нет своей девчонки, но в одноклассницах он вроде разбирается… Сирье, та любит комплименты и красивые тряпки. Реэт терпеть не может людей вредных, лживых и не ест овсянку. У Ольви глаза вечно на мокром месте. А Хилле так вообще непредсказуема…
Очень даже интересно послушать и поглядеть, что же представляют собой подруги Ильмара и его приятелей.
Рейн и трое в шляпах выходят на главную аллею парка. Здесь куда светлее и народу больше. А кому по душе одиночество — бродит по параллельным дорожкам. Там, за живой изгородью, хорошо гулять одному или радоваться близости спутницы.
В отдалении мерцают пестрые световые рекламы, освещенные витрины, мелькают фары автомашин и красные глазки сигнальных огней. Оттуда, где разноцветье реклам, доносится шум машин, позвякиванье трамваев, скрежет тормозов, гомон тысяч голосов… И все вместе манит своей таинственностью, искусственной притягательностью, свойственной всем городам мира.
В конце аллеи под огромной липой, прислонясь к ее стволу, стоят две девушки. Обе курят и, похоже, поджидают кого-то. Длинный и его спутники подходят к ним и останавливаются под деревом. Наверное, с ними они и собирались встретиться.
Рейн отмечает про себя, что ни ребята, ни девушки не проявляют ни удивления ни радости по поводу встречи. Даже не здороваются, не обмениваются обычными в таких случаях шуточками. Это встреча, настолько обыденная что никто и бровью не повел, не то чтоб поздороваться.
Толстый угощает всех сигаретами.
Девушки с ленивым любопытством оглядывают Рейна. А он пользуется возможностью разглядеть их.
Одна из девушек, смуглая, стройная, можно сказать, даже болезненно худая. Под глазами у нее чернеют круги, рука, в которой она держит сигарету, совсем не девичья, одна кожа да кости. Длинные прямые волосы подчеркивают какую-то особенную, скорбную и безотрадную красоту. Она не красавица в привычном, обыкновенном понимании этого слова. Ее притягательность, ее прелесть исходит откуда-то изнутри, в ней сочетаются и тонкая одухотворенность, и горечь пережитого.
Вторая девушка тоже красивая, вернее, хорошенькая. Красота ее чисто внешняя, броская и настолько подчеркнута косметикой, что напоминает рекламу. Она поплотнее, ниже ростом, пофигуристее. А светло-бежевый брючный костюм куда эффектнее и наверняка куда дороже простой темно-коричневой юбки и блузки ее подруги.
Все закуривают, и Толстый, всегда готовый подурачиться, прерывает молчание. Он отвешивает церемонный поклон, но нарочитая небрежность, с которой он это делает, и последующие слова вызывают общий смех:
— Многоуважаемые дамы, позвольте представить: Рейн-Рейнеке Лис, художник-фотограф, всемирная знаменитость, обладатель диплома!
Рейн, в свою очередь, узнает, что худая девушка, по словам толстяка, Рийна-картина, а фигуристая Лори со всеми в ссоре. Не совсем ясно, насколько характеризуют девушек эти определения, и Рейн склоняется к мысли, что Толстый просто хотел сказать в рифму.